У него будет в запасе несколько дней.

— Понимаете, профессор, у нас тоже сроки…

— Ничем не могу помочь. И к тому же, как я убедился на собственном опыте, поспешность всегда приводит к путанице и грубым ошибкам. — Скотт, конечно, сгущал краски, но ему обязательно надо было отделаться от назойливого студента.

— Ну, в пятницу так в пятницу. Только вот еще что, профессор.

— Да? Слушаю вас, Тед, — произнес Скотт как можно более снисходительно.

— Я хочу предупредить вас, что являюсь внештатным корреспондентом «Бостон глоуб» и «Таймс».

Скотт чуть не задохнулся.

— Это замечательно! — воскликнул он, выразив голосом максимум энтузиазма. — У нас в колледже найдется много такого, что может заинтересовать эти газеты. Так, значит, до пятницы.

Скотт надеялся, что говорил достаточно темно и уклончиво и его собеседник дождется пятницы, чтобы прояснить этот вопрос, прежде чем давать в какую-либо из газет материал, который разом погубит его научную карьеру.

Скотт положил трубку. Никогда бы он не подумал, что разговор со студентом может так его напугать — нет, привести в ужас. Затем он углубился в бумаги, присланные Бэррисом, и тревога его только усилилась.

Хоуп зашла в женский туалет рядом с приемной комиссией, так как это было единственное место на территории школы, где она могла побыть какое-то время без свидетелей. Как только дверь за ней закрылась, она разразилась неудержимыми отчаянными рыданиями.

Деканат получил по электронной почте анонимное обвинение против нее, в котором утверждалось, что Хоуп приставала к пятнадцатилетней школьнице в укромном углу женской раздевалки, когда та в одиночестве переодевалась после тренировки. В обвинении говорилось, что Хоуп гладила грудь и промежность девушки и убеждала ее в преимуществах однополой любви. Школьница отвергла домогательства Хоуп, и та якобы пригрозила ей неприятностями в учебе, если она пожалуется администрации школы или своим родителям. В заключение анонимный автор советовал администрации «принять необходимые меры», чтобы избежать судебного разбирательства и, возможно, уголовного преследования. Поступок Хоуп классифицировался как попытка «варварского» изнасилования и «вопиющее злоупотребление служебным положением».

Все это было чистейшей клеветой, ничего подобного никогда не происходило. Однако Хоуп сомневалась, что установление правды может хоть как-то помочь ей лично.

Откровенное выпячивание такого рода подробностей апеллирует к низменным инстинктам, побуждая людей домысливать худшее и строить самые дикие и необоснованные предположения.

Не имело никакого значения, что Хоуп даже не догадывалась, о какой именно школьнице шла речь, что она из предосторожности взяла за правило заходить в женскую раздевалку при спортзале только в сопровождении других сотрудниц школы, что она держалась с монашеской целомудренностью, если в ситуации можно было усмотреть хотя бы намек на сексуальный интерес, и никогда не афишировала свои отношения с Салли.

Анонимный характер послания тоже ничего не значил. Слухи и измышления все равно разнесутся по школе, и все будут гадать, с кем из школьниц это произошло, а не о том, происходило ли это на самом деле. Ничто не обладает такой взрывной силой в школах для подростков, как обвинение в сексуальном домогательстве. Хоуп знала, что и к выдвинутым против нее обвинениям никто не отнесется разумно и взвешенно, а тот факт, что в разговоре с деканом она начисто их отмела, не играет никакой роли. Ей уже мерещились митинги и речи, газетные статьи и демонстрации протеста у ворот школы. Беспокоила ее также возможная реакция в том районе, где они с Салли жили. Не исключено, что другие женщины, образовавшие аналогичные пары, будут публично возмущаться ее предполагаемым неблаговидным поведением, опасаясь за собственную репутацию. Хоуп подозревала, что выбраться из этой передряги без потерь ей не удастся.

Подойдя к раковине, она умылась холодной водой, словно пыталась смыть то, что должно было случиться. Ее ужасала перспектива оказаться в центре всеобщего внимания и потерять доверие школьниц, завоеванное многолетним трудом.

— Все это ложь, — сказала она старшему преподавателю Митчеллу. — Ничего подобного не происходило. Но как я могу доказать свою невиновность, если здесь нет ни имен, ни чисел, ничего конкретного?

Митчелл отнесся к ней с сочувствием и согласился до поры до времени не предавать обвинение гласности, но добавил, что обязан доложить о нем директору школы и, возможно, председателю попечительского совета. Хоуп хотела возразить, что это неизбежно породит слухи, но поняла, что тут она не в силах что-либо сделать. Митчелл посоветовал ей работать, как прежде, пока не появится какая-либо дополнительная информация.

— Продолжайте тренировать команду, Хоуп, — сказал он. — Добейтесь ее победы в лиге. Проводите необходимые консультации со школьницами, только… — Тут он запнулся.

— Только что?

— Только при открытых дверях.

Глядя в зеркало на свои покрасневшие глаза, Хоуп подумала, что за всю свою жизнь никогда еще не оказывалась в столь уязвимом положении. Мир, казавшийся ей таким надежным, стал вдруг невероятно опасным.

Салли лихорадочно пыталась найти смысл в документах, которые читала; у нее было ощущение, что температура воздуха в комнате непрерывно возрастает, пот катился с нее градом.

Было ясно, что кто-то взломал пароль ее электронной почты и произвел опустошения в счете ее клиентки. Она не могла простить себе, что не придумала пароль посложнее, чтобы его невозможно было разгадать. Дело о разводе, которое Салли вела, она также, не мудрствуя лукаво, закодировала как «СУДРАЗВОД». Связавшись с сотрудниками безопасности банков, получивших переводы предположительно с неприкосновенного счета ее клиентки, Салли удалось вернуть бо́льшую часть денег или хотя бы заморозить их, сделав недоступными для посторонних лиц. Банки согласились установить электронные метки на некоторые счета, чтобы проследить, кто попытается перевести с них деньги через компьютер или лично. Но не все ее манипуляции были успешны. Некоторые суммы после серии головокружительных скачков из одного банка в другой исчезали в банках офшорных зон, куда Салли не могла получить доступа. Когда же она обращалась в эти банки со своей историей о краже пароля, они относились к ней менее доверчиво, чем она ожидала.

У нее мелькнула мысль, что не мешает нанять адвоката для самой себя, но она решила с этим подождать. Вместо этого Салли перевела на счет клиентки всю сумму, оставшуюся от кредита на оплату дома, в котором они с Хоуп жили. Тем самым и она, и ни о чем не подозревавшая Хоуп влезли в значительные долги. Понадобится несколько месяцев, чтобы восполнить этот ущерб, но хотя бы на данный момент ей удалось избежать полного краха.

Салли тщательно продумала ответное письмо в адвокатскую ассоциацию. Перечислив некоторые из транзакций, произведенных неизвестным лицом, она сообщила, что восполнила счет клиентки из собственных средств, а также с помощью сотрудников банка обезопасила счет от дальнейших электронных посягательств. Она выразила надежду, что это приостановит прокурорское преследование или расследование со стороны адвокатуры штата до тех пор, пока она не выявит злоумышленника. Она хотела задать вопрос, кто именно подал жалобу в адвокатскую ассоциацию, но поняла, что ей не раскроют имени, пока не займутся исследованием вопроса. Ей придется какое-то время оставаться в неведении.

В своей юридической практике Салли не прибегала к жестким мерам. Ей больше удавалась роль посредника, добивающегося согласия сторон. Она всеми силами старалась достичь компромисса.

Вид распечатанных мошеннических транзакций, которыми был завален ее стол, повергал ее в отчаяние. «Нужно поистине ненавидеть меня, — подумала она, — чтобы совершить подобное».

В связи с этим возникал вопрос, на который ей даже не хотелось искать ответа, потому что, занимаясь адвокатской практикой, и в особенности делами о разводах, об опеке и о мелком жульничестве, невозможно не нажить врагов. Большинство их лишь шлют проклятия и жалуются. Но некоторые идут дальше.