Но тут же вспомнила о Хоуп. Ее опять охватила паника, неудержимо поднимавшаяся из самых темных глубин сознания и угрожавшая поглотить ее целиком. Салли охнула, схватила телефон и вызвала Хоуп.

Скотт с большим облегчением заехал в свой двор. Он поставил пикап на его обычное место за домом, где его не было видно ни с улицы, ни с соседних участков, собрал всю одежду, которую носил этой ночью, забрался в «порше» и вновь выехал на улицу. Он заставил двигатель погазовать, чтобы привлечь внимание соседей, которые еще не спят, а смотрят телевизор или читают.

В центре города была пиццерия, которую посещало много студентов. В этот поздний час — время приближалось к полуночи — профессора наверняка заметят. Не то чтобы это было так уж необычно: многие преподаватели чувствовали прилив творческой энергии по ночам. Так что это было подходящее место.

Он остановился у самого входа, и его спортивный автомобиль привлек внимание нескольких студентов, сидевших у окна. Автомобили всегда замечают.

Он купил порцию пиццы с жареным цыпленком и ананасом и намеренно расплатился дебетовой картой.

Если его спросят, чем он занимался в этот вечер, он не сможет отчитаться в своих действиях достаточно убедительно. «Проверял студенческие работы, — скажет он. — Нет, он никогда не подходит к телефону во время работы. Он никак не успел бы за это время доехать до дома О’Коннела-старшего через Бостон и затем вернуться тем же путем в Западный Массачусетс. А представить, что он способен, убив человека, спокойно лакомиться пиццей, просто смешно». Это было, конечно, не безупречное алиби, но лучше, чем ничего. Гораздо большее значение имел тот факт, успеет или нет Салли вернуть пистолет на место. Если его обнаружат в квартире О’Коннела — это почти верный успех.

Скотт взял пиццу и, найдя свободное место, принялся вяло есть. Он старался не думать о событиях этого вечера, но, глядя на свою тарелку, тут же вспомнил труп О’Коннела на полу. Мало того, ему почудились запах бензина и тошнотворная вонь горящей плоти. Он чуть не подавился. «Представь, что ты опять был на войне», — приказал он себе. Он продолжал есть, сосредоточившись на том, что ему еще оставалось проделать этой ночью, — а именно отвезти одежду, которую он носил в доме О’Коннелов, в кучу старого тряпья около местного отделения Армии спасения, где ее рассортируют и раздадут бедным. Надо также обязательно избавиться от обуви, напомнил он себе: он мог запятнать ее кровью. Это выражение тут же поразило его своей двусмысленностью: они запятнали кровью и свои души.

Он заметил, что его рука с куском пиццы дрожит.

«Что ты сделал?» — вдруг возник вопрос.

Скотт отмахнулся от этого вопроса и подумал о Хоуп. И чем больше он думал о том, в каком состоянии ее оставил, тем тяжелее становилось у него на душе.

Он окинул взглядом зал. Большинство других поздних посетителей были заняты едой и своими мыслями, их взгляды были устремлены либо в окно, либо в стену. На миг у него возникло ощущение, что все они догадываются о его занятиях этим вечером, что его вина бросается окружающим в глаза, как мазок ярко-красной краски на его одежде.

Он почувствовал, что нога его непроизвольно дергается.

«Все будет раскрыто, — подумал он, — мы все окажемся за решеткой».

За исключением Эшли. Скотт призвал на помощь ее образ как икону, которая может спасти его от овладевавшего им отчаяния.

Он вдруг почувствовал, что пицца по вкусу ничем не отличается от мела. В горле у него пересохло. Ему страстно захотелось оказаться где-нибудь в одиночестве, и одновременно он боялся этого. Он оттолкнул бумажную тарелку.

Впервые Скотт осознал, что все предпринятое ими с целью восстановить покой и стабильность в жизни Эшли погрузило их в темную пучину отчаяния и сомнений.

Он медленно вышел из пиццерии, думая о том, сможет ли он после всего когда-нибудь спать спокойно. Он сомневался в этом.

Хоуп сидела в машине, выключив двигатель и свет, и отдыхала, уронив голову на руль. Она заехала в самый укромный угол небольшой автостоянки в начале парка, как можно дальше от дороги.

Дышала она с трудом, чувствовала себя совершенно обессилевшей, в голове звенело. Она сомневалась, сможет ли совершить то, что ей оставалось сделать. На сиденье рядом с ней лежал нож, погубивший ее, а также листок бумаги и шариковая ручка. Она стала думать, не забыла ли она уничтожить еще какие-нибудь следы, которые могли бы выдать ее. Мобильный телефон — от него надо было избавиться. Она протянула к телефону руку, и в этот момент он зазвонил.

Хоуп знала, что это Салли.

Она взяла телефон, поднесла его к уху и закрыла глаза.

— Хоуп? — Голос Салли был неровным, полным тревоги. — Хоуп?

Хоуп ничего не ответила.

— Хоуп, ты меня слышишь?

Она молчала.

— Где ты? Как ты себя чувствуешь?

Она могла бы сказать очень многое, но знала, что не скажет ничего, и лишь тяжело дышала.

— Хоуп, прошу тебя, скажи мне, где ты находишься?

Хоуп только помотала головой.

— Ты ранена? Рана серьезная?

«Да».

— Хоуп, ну пожалуйста, ответь мне, — умоляла ее Салли. — Мне необходимо знать, что с тобой все в порядке. Ты едешь домой? Или в больницу? Где ты? Скажи мне. Я приеду и помогу тебе.

«Ты ничем не можешь мне помочь, — подумала Хоуп. — Но продолжай говорить. Так чудесно слышать твой голос! Помнишь, как мы познакомились? Кончики наших пальцев соприкоснулись, когда мы пожимали друг другу руки, и по ним пробежал такой сильный огонь, что казалось, это заметно всем в галерее».

— Ты не можешь говорить? Рядом с тобой кто-то есть?

«Нет, я одна. И не одна. Со мной ты, и Эшли, и отец с матерью. И Потеряшка, который лает и просится на футбол. Со мной мои воспоминания».

Салли чувствовала, что ею овладевает паника, уносившая ее куда-то с ураганной силой, но она находила в себе силы, позволявшие ей удержаться.

— Хоуп, я знаю, ты слушаешь меня. Я чувствую это. Поэтому я буду говорить, а ты, если сможешь, пожалуйста, ответь мне. Просто скажи мне, куда приехать. Пожалуйста.

«Я в том месте, которое ты узнала бы и улыбнулась. А потом заплакала бы, поняв, почему я здесь».

— Хоуп, все сделано. Мы справились. Все позади. Эшли теперь в безопасности, я уверена. Все будет так же, как прежде. У Эшли вся жизнь впереди, и у нас с тобой все впереди, Скотт будет по-прежнему заниматься своим любимым делом, и мы все снова будем счастливы. Я знаю, что вела себя неправильно, я понимаю, как это тебя мучило. Но теперь у нас с тобой все будет хорошо. Пожалуйста, не бросай меня! Только не сейчас, когда есть шанс все исправить!

«У меня есть только один шанс».

— Хоуп, пожалуйста, ответь мне.

«Если я отвечу тебе, я не смогу сделать то, что должна. Ты уговоришь меня не делать этого. Я знаю тебя, Салли. Ты будешь, как прежде, убедительна, и обольстительна, и остроумна — все сразу. Именно этим ты меня покорила. И если я заговорю с тобой, я не сумею опровергнуть твои доводы».

Салли вслушивалась в тишину, лихорадочно соображая, что еще она может сказать. То страшное, что, она чувствовала, надвигалось на них, невозможно было облечь в слова. Но она все еще верила, что должен быть какой-то речевой оборот, какая-то фраза, которая может все изменить.

— Хоуп, любовь моя, позволь мне помочь тебе!

«Ты и так помогаешь. Говори, говори. Это придает мне сил».

— Не имеет значения, что произошло. Я вытащу нас из любого затруднения. Доверься мне. Это моя специальность. Это то, в чем у меня есть опыт. Нет такой трудности, с которой мы не могли бы справиться, действуя сообща. Разве то, что мы сделали сегодня, не подтверждает это?

Хоуп взяла лист бумаги и ручку, а телефон прижала к уху плечом, чтобы слышать Салли.

— Хоуп, мы справимся, мы победим. Это просто достоверный факт. Ты только скажи, что веришь в это тоже.