Пригнувшись, Скотт перебежал через дорогу, стараясь держаться в тени, и устремился к автомобилю О’Коннела. Он вытащил из сумки хирургические перчатки и натянул их, затем достал деревянный молоток с головкой из твердой резины и коробку оцинкованных кровельных гвоздей. Кинув взгляд в сторону дома, он сделал резкий вдох и загнал один из гвоздей в заднюю покрышку автомобиля. Наклонившись, он услышал шипение выходившего наружу воздуха. После этого он кинул на подъездную дорожку еще два-три гвоздя.

Подобравшись как можно тише к кузову грузовика О’Коннела-старшего, Скотт оставил в кузове открытую коробку с гвоздями и молоток, который сразу затерялся среди прочих инструментов.

Первая часть задания была выполнена. Скотт пошел обратно, к сараю, в котором прятался. Переходя через улицу, он услышал в доме разговор на повышенных тонах, в котором явственно чувствовались электрические искры гнева. Хорошо бы задержаться и подслушать, о чем они говорят, но так рисковать было нельзя. Дойдя до сарая, Скотт достал мобильный телефон и вызвал Хоуп по системе быстрого набора.

Хоуп откликнулась после второго гудка.

— Вы далеко? — спросил он.

— Осталось меньше десяти минут.

— Спектакль начался. Позвоните мне, когда подъедете.

Хоуп, не тратя времени на разговоры, прервала связь и нажала на газ. По плану она должна была прибыть к дому минут на двадцать позже Майкла О’Коннела. Они вполне укладываются в график, подумала Хоуп. Однако эта мысль не доставила ей особой радости.

Майкл О’Коннел и его отец стояли друг против друга в обшарпанной гостиной.

— Где она? — кричал сын, сжав кулаки. — Где?

— Кто? — спросил отец.

— Эшли, чтоб тебе было пусто! Эшли! — крикнул Майкл, дико озираясь.

Отец издевательски расхохотался:

— Вот это да, черт побери! Вот это да!

— Она что, прячется? Куда ты ее дел?

О’Коннел-старший покачал головой:

— Что ты несешь? Ни хрена не понимаю. Кто такая эта Эшли? Какая-нибудь девица из твоей школы?

— Нет. Ты знаешь, о ком я говорю. Она звонила тебе. Она должна быть здесь. Она сказала, что едет сюда. Прекрати хитрить со мной, или… — Младший О’Коннел занес кулак.

— Или что? — насмешливо спросил отец. Он сохранял спокойствие. Не спеша он глотнул пива из бутылки, глядя на сына прищурившись. Затем с подчеркнутой невозмутимостью подошел к раскладному креслу, опустился в него, сделал еще один большой глоток и пожал плечами. — Не имею понятия, о чем ты толкуешь, малыш. Я ни черта не знаю про эту твою Эшли. То тебя не видно и не слышно годами, то вдруг ты врываешься сюда и начинаешь вопить о какой-то юбке, как какой-нибудь молокосос из восьмого класса, пристаешь с какой-то хренью, о которой я ни ухом ни рылом! Чего ты мне тут истерику устраиваешь? Можно подумать, мир перевернулся. Скажи толком, чего тебе от меня надо, а то я не усекаю, о чем речь. И перестань вести себя как младенец, угомонись, вон лучше пива себе возьми.

— Не хочу я твоего пива! Я вообще ничего от тебя не хочу. Никогда не хотел. Все, что я хочу, — это знать, где Эшли.

Отец опять пожал плечами и развел руками:

— Не имею ни малейшего представления, о чем и о ком ты талдычишь. Кончай чушь городить.

Майкл О’Коннел в запальчивости ткнул пальцем в сторону отца:

— Сиди здесь. Сиди и не двигайся. Я осмотрю дом.

— Да не собираюсь я никуда двигаться. А ты осмотри дом, осмотри. Правда, с твоего отъезда здесь мало что изменилось.

— Совсем не мало, — сердито возразил О’Коннел-младший, пробираясь по гостиной и отпихивая ногой наваленные на полу газеты. — Не дом, а помойка, и сам ты стареешь, небось, еще и спиваешься.

Старший О’Коннел лишь проводил сына глазами и не тронулся с места.

Первым делом Майкл пошел в свою бывшую комнату. Его старая двойная кровать по-прежнему стояла в углу, на стене висели прикрепленные им когда-то афиши рок-групп «AC/DC» и «Слейер», парочка спортивных призов, старая футболка и большая картина, изображавшая красный «шевроле-корвет»; тут же валялись школьные учебники. Пройдя к противоположной стене, Майкл распахнул дверцы стенного шкафа, ожидая обнаружить там Эшли, но увидел лишь пару старых пиджаков, пропахших пылью и плесенью, и несколько коробок устаревших видеоигр. Он пнул одну из коробок, рассыпав ее содержимое по полу.

Все в этой комнате напоминало ему о том, что он ненавидел: о его прошлом. На постели были навалены вещи, принадлежавшие его матери, — платья, брючные костюмы, плащи, сапоги, аляповатые коробки с дешевой бижутерией и фотография, изображавшая их троих во время одной из редких совместных поездок в кемпинг в Мэне. Фотография пробудила в нем лишь горькие воспоминания о непрерывной пьянке, ссорах и возвращении домой в гробовом молчании. Похоже, отец убрал сюда с глаз долой все напоминавшее ему об умершей жене и покинувшем его сыне, и теперь это все пылилось и пропитывалось запахами времени.

— Эшли! — крикнул Майкл. — Где, черт побери, ты прячешься?

— Никого и ничего ты там не найдешь, — отозвался отец из гостиной. — Но ищи-ищи, если тебе от этого легче. — Он рассмеялся фальшивым, ненатуральным смехом, еще больше разъярившим сына.

Сжав зубы, Майкл заглянул в ванную и отдернул позеленевшую от плесени занавеску. Пузырек с какими-то таблетками, стоявший в углу умывальника, упал на пол, таблетки высыпались. Подняв пузырек, он увидел, что это сердечное средство, и злорадно рассмеялся.

— Что, механизм заедает? — спросил он громко.

— Оставь мои вещи в покое! — крикнул отец в ответ.

— Пошел ты! — тихо прошипел Майкл О’Коннел. — Надеюсь, ты помучаешься как следует, прежде чем подохнешь.

Швырнув пузырек на пол, он раздавил его каблуком вместе с таблетками и прошел во вторую спальню.

Двуспальная кровать была не убрана, простыни грязные. В комнате пахло табаком, пивом и нестираным бельем, которым была доверху набита пластмассовая корзина в углу. На столике у кровати валялись упаковки с лекарствами, полупустые пузырьки и сломанный будильник. О’Коннел высыпал таблетки себе в карман, а пустые упаковки бросил на кровать. Маленький сюрприз для папаши, когда тому понадобятся лекарства.

Подойдя к стенному шкафу, он раскрыл двойные дверцы. Половина, которую некогда занимали вещи матери, была пуста. Во второй половине висели вещи отца: брюки, рубашки, спортивные пиджаки и галстуки, которые он никогда не надевал.

Оставив дверцы шкафа нараспашку, Майкл О’Коннел прошел к стеклянной раздвижной двери, выходившей на задний двор. Дверь была заперта. Он прижал лицо к стеклу, вглядываясь в темноту, затем отпер дверь и вышел во двор, не обратив внимания на окрик отца: «Какого хрена ты там делаешь?»

Посмотрев направо и налево, он убедился, что во дворе спрятаться негде. Постояв, парень вернулся в дом.

— Я проверю погреб! — крикнул он. — Ты избавил бы меня от лишних хлопот, если бы сказал, где она. А не скажешь, так мне придется выколачивать ответ.

— Давай-давай проверяй. И нечего мне угрожать. Не воображай, что я тебя боюсь.

«Это мы увидим», — подумал Майкл О’Коннел.

Одностворчатая дверь в коридоре вела в подвальное помещение. Там было темно и душно, полно пыли и паутины. Однажды, когда ему было девять лет, отец запер его в подвале. Мать ушла, а он чем-то рассердил отца. Двинув сына по уху, отец спихнул его вниз по лесенке и запер в темноте на целый час. Стоя на лесенке, мальчик думал, что больше всего ненавидит своих родителей за то, что, сколько бы они ни орали и ни дрались, это, казалось, лишь сильнее привязывало их друг к другу. Все, что должно было бы вести к их разрыву, лишь укрепляло их отношения.

— Эшли! — крикнул он. — Ты здесь?

О’Коннел включил свисавшую с потолка лампочку и при ее тусклом свете заглянул во все углы. В подвале никого не было.

В груди у него закипал гнев, растекавшийся по рукам и сжимавший пальцы в кулаки. Он вернулся в гостиную, где отец ждал его.

— Она ведь была здесь, да? — спросил Майкл О’Коннел. — И говорила с тобой. Я приехал слишком поздно и не застал ее. А она велела тебе наврать мне, что ее не было, так?