- Мы с тобой изменились, Гарик. И мне это тоже не нравится.

  - Как бы вернуться, а?

  - Не знаю... Никак, наверное.

  - Мне всегда нравился твой здоровый пессимизм.

  - Ты влюбился, Гарик. Это, наконец, случилось и с тобой. Не бойся, все пройдет со временем.

  - Чушь собачья. Не умею я любить.

  - Не говори ерунды. Тебе шестнадцать лет, что ты можешь знать о себе? Я и то о себе мало знаю.

  - Я сумасшедший, Нестор. Меня надо держать в психушке, я часто делаю такие вещи... необъяснимые. Сам не понимаю зачем - а делаю.

  - Вернись к нему.

  - Нет. С этой историей покончено... Вообще со мной, кажется, покончено. Жить не хочется как-то... И умирать не хочется... Ничего не хочется. Мне хочется стать просто мыслью и лететь по бесконечной вселенной среди звезд... Нет, даже не мыслью - думать тоже не хочется - а... хочется быть ничем.

  - На все есть свои причины. Были и у тебя.

  - Были... Все причины в том, что я ненормальный. Я целиком и полностью ошибка природы, Нестор. У меня все ни как у людей.

  - Ну вот, мы с тобой поменялись ролями - теперь ты начинаешь ныть.

  - Тебе что ли одному?

  - Уж кто ошибка природы, так это я.

  - Ну это уж без сомнений.

  - Сволочь ты, Гарик.

  Время остановилось, лишь шелест дождя напоминал о том, что вокруг существует еще какой-то мир - мир помимо двух летящих среди бесконечности сгустков чистой энергии, чистой энергии душевной боли.

  Да, в наслаждении - грязь, в радости, в смехе, в солнце - грязь, а в боли - чистота. В холоде, в горечи, в слезах.

  Нестор очень скоро уснул, его дыхание стало глубоким и спокойным. Несторово существование было безнадежно потому что Нестор с этой безнадежностью смирился. Счел ее единственно возможной для себя.

  Ошибка природы...

  Если ты ошибка природы, то ничего тебе с этим не поделать. Ты навсегда останешься ошибкой природы и жизнь будешь вести такую, как и подобает ошибкам природы.

  Несторов пример постоянно был у Гарика перед глазами, не давая ему забыться и упасть в реку, которая понесла бы его точно по тому же течению. Туда же. И сейчас, слушая дыхание спящего Нестора, он думал о том, как ему выбраться. Вообще выбраться из жизни такой, из омута на сушу, где тепло, сухо и простор на все четыре стороны.

  Что я могу сделать для того, чтобы изменить свою жизнь?

  Этот черный и холодный вопрос предстал перед несущимся по вселенной чистым человеческим сознанием, такой ясный и простой. Вопрос, на который не было ответа.

  Что я могу делать? Что я умею?

  И тут он даже подпрыгнул на кровати и сердце забилось сильнее, прогнав философическую меланхолию обреченности.

  Гарик вспомнил о дяде Мише. О его предложении... О его визитке... А где, собственно, эта самая визитка?

  Осталась в кармашке рубашки, которая в данный момент благополучно висит в шкафу в шершуновском доме.

  И хрен с ней с визиткой! Гарик не сомневался, что найдет этого дядю Мишу и так, спросит в клубе, у знакомых. Кто-нибудь да знает его - свой ведь мужик.

  "Какой я придурок, - подумал Гарик, - Не ужрись я тогда наркотиками, можно было бы прямо там и договориться. Теперь вот убеждай его, что я на самом деле в своем уме... Хотя, Шершунов не дал бы завести знакомство, сидел там... демон."

  Гарик улыбнулся в темноту и дрогнуло что-то в глубине души при воспоминании о близости с этим самым демоном. Дрогнуло с какой-то прежде неведомой нежностью.

  Но не до демонов было сейчас, Гарик заставил себя вернуться мыслями к новой идее. Он развернул перед мысленным взором блестящую перспективу, что ждала его, распростерши объятия. Нет, он не собирался ни ходить по подиуму, ни участвовать в дурацких шоу, у него были совсем другие планы.

  Только темнота видела довольную и зловещую улыбку на его губах, блеск в его глазах. В ту ночь гениальные идеи рождались в его голове в неслыханном количестве.

  Дяде Мише этой ночью приснился кошмар, от которого он проснулся весь в поту и долго еще не мог придти в себя. Ему приснилась тень на жухлой травке - тень, отброшенная надгробным памятником с его собственной могилы.

  На следующий день Гарик поделился итогами бессонной ночи с Нестором.

  - Наивный, - сказал ему Нестор, - Так там тебя и ждут с твоими идеями. Таких как ты там знаешь сколько? Шоу-бизнес это такое болото, не суйся лучше.

  - Болото, это где мы с тобой сейчас барахтаемся, болотистее, чем здесь уже нигде не будет. Я попробую, я чувствую, у меня получится. Ты знаешь, я ведь всегда смотрел на сцену и думал о том, как сделал бы я. Откуда бы свет, как декорации, и что можно устроить, чтобы народ вокруг попадал. Я даже целые спектакли придумывал.

  - Ну-ну.

  Нестору было наплевать на все высокое и творческое, он думал о том, где провел эту ночь Дима и вернется ли он вообще. Думал он об этом почти бесстрастно, как посторонний, и это его немного пугало.

  - Ты прав, малыш, - сказал он вдруг, - Попробуй. Может быть у тебя действительно получится. Ты всегда был особенным, может быть ты гений, а мы, дураки, не догадывались.

  - Может быть, - сказал Гарик серьезно.

  Следующий день разбил его далеко идущие планы с безнадежностью перста судьбы.

  Дима явился вечером, ничего не объясняя, а Нестор не посмел требовать объяснений, он не знал, что может спросить, какой ему стоит задать вопрос. Он чувствовал, он знал, что стоит ему только начать выяснять отношения, как Дима ухватится за это, чтобы поругаться и уйти совсем. Нестор к этому не был готов.

  Он приготовил ему ужин и после ушел с ним спать, и Гарик снова оказался на диване. Чему был рад - взаимоотношения этих двоих сидели у него в печенках и ему хотелось подумать о себе, о том, что он будет делать завтра, куда ему стоит пойти в первую очередь, чтобы заняться поисками дяди Миши. Утром он был уже полон решимости, он лежал на диване глядя в потолок и думал о том, что одеть. Дима и Нестор уже встали, они бродили по коридору. Молча. Словно были малознакомы, словно были соседями по коммуналке.

  "Ягуар" Шершунова как и подобает этому зверю катился мягко и почти бесшумно по черному и гладкому свежеуложенному асфальту, асфальт слился в глазах Евгения Николаевича в бесконечный поток темно-синего цвета и почти усыпил, он даже вздрогнул, когда новый асфальт внезапно кончился и машина упала на старый асфальт, который таковым вообще назвать можно было с большим допущением.

  Шершунов вел свою машину вальяжно откинувшись в кресле и не пристегивая ремней, чисто умытое утреннее солнце мелькало в просветах между домами и деревьями, яркими сполохами скользя по капоту машины и отражаясь в темных очках Евгения Николаевича.

  Путь Шершунова сопровождался лишь деловитым шумом мотора - Шершунов не любил музыки, она отвлекала от основного - от наблюдения за дорогой, она мешала слушать дорогу, шум проезжающих мимо машин, шелест шин, свистки гаишников, наконец. Он терпеть не мог, когда Гарик включал магнитофон, да еще на полную громкость, так, что машина становилась похожей на музыкальный центр, поставленный на колеса. Тем удивительнее, что рука его вдруг сама потянулась к магнитофону, в котором до сих пор стояла оставшаяся от Гарика кассета, и нажала на кнопку "play".

  Но разве это сделал он? Нет, это сидящий рядом, привычно подсунув ногу под зад, Гарик лениво как кот потянулся к магнитофону, небрежными пальчиками выбросил одну кассету, вставил другую и вот салон автомобиля наполнился хрипловатым, страстным голосом, с чувством потрясающим небеса: "Я вкалываю целый день - вкалываю, вкалываю... Господи, найди мне кого-нибудь, кого бы я мог любить!!!"

  Эти слова могли бы принадлежать самому Шершунову, они вертелись в его голове и вот были произнесены, внезапно, громко... пугающе громко. На весь свет. Шершунов едва не врезался в столб, он вывернул руль и нажал на тормоза. Жалобно взвизгнув колесами машина ткнулась носом в бордюр и тут же нетерпеливый вой клаксонов в потоке ехавших сзади машин. Нет ни секунды, чтобы придти в себя.