Я контактировал и с другими начальниками РЛС, например с Михаилом Алпатовым. Они стояли в Мяогоу. У него была станция П-ЗА (автомобильная), метрового диапазона, но с хорошими характеристиками. Операторы владели своим делом исключительно, один из них, Рева, был награжден орденом Красной Звезды. Он всегда мог разобраться в обстановке на экране, в помехах и в сливающихся метках определить количество и параметры целей. Видел все цели, когда другие операторы их не видели, и никогда не терял.

Впрочем, в Корею отправляли не только новую технику. Помню начальником станции П-2М был Кирдеев. РЛС у него была старая и ужасно неудобная, стационарного типа, в ящиках, созданная, наверное, еще в конце войны. Был даже один радар «Редут» времен войны — безнадежно устаревший даже по тем временам.

Многие из нас, начальников и офицеров РЛС, были из одного выпуска, приехали на войну лейтенантами и в Корее уже получили звания старших лейтенантов.

Не в полной мере отвечала условиям той войны и наша зенитная артиллерия. Если на малых и средних высотах ей, хотя и с трудом, но удавалось бороться с вражеской реактивной авиацией, то на больших американцы чувствовали себя довольно спокойно. Это, в общем, было и не удивительно, так как на вооружении у нас в то время были артсистемы времён Второй Мировой войны.

^Цело в том, что у расчётов 85-мм орудии 52К, когда стреляли по истребителям, частенько случались недолеты по высоте. Бывает, днем посмотришь, все небо в разрывах, а «Сейбры» идут себе между разрывами, и им хоть бы что. Вот так на потолке они частенько и подходили к району боя. А там уже снижались, ну и иногда получали. Самый, конечно, страшный для самолётов огонь был на малых высотах. Бывая непосредственно на территории Кореи, я несколько раз попадал под авианалёты штурмовиков, и видел результаты массированного зенитного огня. Бывало самолёт подобьют, пилот теряет управление или катапультируется, так машина не успевает до земли долететь как разлетается от новых попаданий. Но и результаты налётов тоже были страшные. Напалм, от которого всё горит (даже камень!), десятки тонн бомб и ракет в одном налёте. Земля буквально дымилась… Доставалось и зенитчикам — от их позиций порой вообще ничего не оставалось, так как американцы старались подавить зенитный огонь в первую очередь.

Ближе к концу войны для испытаний прислали «сотки», оборудованные СОНами, автоматикой, синхронным управлением, опробовали — успешно. После испытаний эти секретные пушки сразу же зачехлили и увезли обратно в Союз.

Сбитый ночью американский лёгкий бомбардировщик В-26 «Инвейдер».

Впрочем, у американцев были те же проблемы. Уже после войны я узнал от одного из наших «особистов», что «янки» здорово волновались, как бы мы не перебросили в Корею дивизию или корпус реактивных бомбардировщиков Ил-28. Считалось, что в этом случае все их передовые аэродромы в Южной Корее пришлось бы эвакуировать в Японию, а это автоматически привело бы к поражению войска ООН. Но не случилось, а жаль…

Несколько раз привозили радиолокационные прицелы для истребителей, устанавливали на МиГ-15, испытывали в боевой обстановке и увозили. Говорили, что эти прицелы успешно работали на дальности до 4 км, но, видимо, что-то в аппаратуре было не до конца продумано, и наши перехватчики в Корее так и не получили этих систем до конца войны.

По ночам активно использовались прожектора. Средство устаревшее, но толк от него был. На моей памяти прожектористы часто работали и по истребителям. Бывало, что захватывали цели, но скорости у реактивных самолетов большие, американец сразу энергично маневрировал, уходил в сторону или в пике, а прожектора управлялись вручную, отследить маневр не успевали. Но и летчик был ослеплен, терял цель и ориентировку. Иногда настолько, что врезался в землю.

Налеты продолжались практически до самого конца войны. Даже 27 июля мы сидели в готовности и ждали конца боевых действий, хотя уже все знали, что подписано перемирие.

После окончания войны нам дали месяц передохнуть, а затем мы приступили к обучению китайцев, которых прислали к нам на станцию. Народ подобрался грамотный, цепкий. Если китаец занялся учебой, он от тебя не отстанет и не отойдет, пока его не научишь. Были проблемы с переводчиками и с переводом терминологии на язык со схем. Бывало, что переводчик сам не знал нужных слов. У всех китайских курсантов была очень хорошая память, что ты ему объяснил, он тебе точно перескажет и покажет.

Когда мы уходили, то оставили в Китае всю свою технику. Передача произошла в середине 1954 г., а под Новый 1955 год мы пересекли советско-китайскую границу.

По возвращении из Кореи мы прибыли в Новосельцево Новгородской области. Вид у нас был откровенно «бандитский», все в гражданке. Причём кто в чём, и, вдобавок, многие одеты с «буржуазным шиком». Милиционеры на улицах начали проявлять нездоровое любопытство. Сначала хотели сформировать из нас особую группу, но потом решили расформировать.

Так я попал в учебный полк, дислоцировавшийся в Прибылово под Выборгом. Там готовили младших специалистов для частей ПВО Ленинградского военного округа. Получил П-20 из числа учебных, и уже изрядно «раскрученную» и в чём-то «раскуроченную» курсантами. Заменить её командование отказалось, и пришлось её восстанавливать. А запчастей в учебных частях всегда не хватало, так как основная их масса шла в войска. Однако с немалыми трудами всё же удалось отремонтировать «изделие», и после ремонта, а также настройки, станция работала хорошо. Командование даже отметило в характеристике «способен проводить ремонт техники в полевых условиях».

Затем семь лет служил в Германии. Затем — Средняя Азия, Душанбе, Алма-Ата. Застал начало Афганской кампании, отправил туда многих подчиненных, в основном, ЗАСовских специалистов. Из Средней Азии и уволился в 1980 г., с должности начальника штаба полка связи.

НЕБО ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ

Полковник авиации Николай Кучеряев

В течение практически всего послевоенного времени в сознание нашего народа партийной пропагандистской машиной вбивался чеканный постулат «граница первого в мире социалистического государства — на замке». О том, что на самом деле происходило на рубежах нашей Родины в то время, мы узнаём буквально по крупицам только сегодня. Многие эпизоды необъявленного военного противостояния супердержав до сих пор остаются погребёнными в безднах архивов, а их подробности неумолимое время постепенно вымывает из памяти немногих участников. Практически без преувеличения можно сказать, что история «холодной войны» ещё ждёт своих исследователей. Но вот что любопытно. Разговаривая с ветеранами об имевших место «случаях» в разных «квадратах» вскоре начинаешь понимать, что изрядная доля подобных эпизодов происходила отнюдь не только из-за того, что обе стороны подталкивали своих авиаторов на провокации с целью вскрытия системы ПВО и пр.

Внезапно ухудшившиеся на маршруте метеоусловия, отказ навигационной системы, потеря ориентировки, небрежность в штурманских расчётах и тому подобные «мелочи» запросто могли поставить на карту жизни пилотов, а иногда и судьбу мира, балансировавшего на лезвии страха взаимного уничтожения…

На вопрос о том, как выглядели самолёты его пары, Николай Павлович ответил: «Да никак. Обычные были «МиГари. Серебристые с красными звёздами. Только у меня на левой хвостовой звезде был нарисован белой краской контур комсомольского значка. Бортовые номера тоже были красные с чёрной окантовкой. У меня был № 17, а у моего ведомого, старшего лейтенанта Иванова — № 18. У нас вообще в полку было заведено, что самолёты ведущих имели нечётные номера, а ведомых — чётные.»