Мало того, что я с легкостью приспосабливаюсь, я всегда готова смириться и потерпеть. Интересно, с какой это радости? Не иначе, в детстве перепугали. Хорошо бы расспросить психоаналитика или ясновидящую. Ну кто станет мыться в кухонной мойке? А мне отсутствие настоящей ванны нипочем, я радуюсь, что есть шаровой кран и что шутник-изготовитель присобачил сюда еще и гибкий душ. Не ною: «Где фарфор? Где фарфоровая ванна, гладкая, устойчивая, нежная, белоснежная, будто парное молоко?» Кстати, понятия не имею, из чего делают ванны: они фарфоровые или фаянсовые? В общем, о благородной белизне я не сокрушаюсь. Довольствуюсь серенькой нержавейкой, пригодной на все случаи жизни, прочной, легкой, глубокой и неизменно сохраняющей свою форму. Сама по себе мойка ни горячая, ни холодная, ее температура зависит от температуры воды. Я приспосабливаюсь не хуже: на холод отвечаю холодом, на тепло теплом. Без колебаний и полумер, полная гармония. Я гибкая и в прямом и в переносном смысле: иначе как бы я вымылась в кухонной мойке, да еще с удовольствием? Иногда я нарочно представляю себе небывалое нагромождение трудностей. Будто я одна-одинешенька на необитаемом острове, или на вершине горы в снегу и во льдах, или замурована глубоко под землей в пещере. Стыдно признаться, подобные чудовищные ситуации меня совсем не пугают. Наоборот, придают энергии и сил. Воображаемые катастрофы помогают преодолевать унылую повседневность. Невыносимо тянуть житейскую лямку — ни тебе опасностей, ни стремительного водоворота событий. Глядишь себе на счета, что копятся на магнитной доске, и знаешь: если дело не пойдет на лад, денег взять неоткуда, а крайний срок погашения кредита через три месяца, так что впереди полное банкротство. Я рискую не меньше, чем человек, взлетающий на гребень гигантской волны. С той разницей, что он поставил на карту жизнь, а я нет. В крайнем случае, разорюсь, окажусь на улице без денег и без работы, буду мерзнуть и голодать. Отчасти я уже знаю, до чего это сладко, есть некоторый опыт, и все-таки смело смотрю в лицо мрачному будущему — по сравнению со смертью все это ерунда. Так что засучим рукава и вперед, за длинной вереницей одинаковых дней. Ранний-ранний подъем, покупки, уборка, готовка: размораживаем, режем, варим, жарим, тушим, разогреваем. Прикидываем, подсчитываем, накрываем, снова все приводим в порядок, чистим, моем, выбрасываем остатки и снова разделываем, крошим, месим, печем. Так, ночью, сидя в теплой воде, я прикинула и перечислила, сколько всего мне предстоит переделать за день. Вроде бы мелочи, но в них-то и суть. Отчего же я так люблю жить? Не могу сказать точно. Летучая неуловимая радость прячется где-то глубоко внутри, а я, сама не знаю почему, ощущаю ее всей кожей. Я вылезла из мойки, тщательно вытерлась и намазалась прогорклым растительным маслом, готовить на таком я бы не решилась — это чересчур даже для меня.

Около десяти является владелец цветочного магазина, вооруженный обещанным букетом для вторичного использования.

— Раньше одиннадцати я не открываюсь, — сообщил он.

К чему бы это? Видимо, намекает, что не откажется от чашки кофе. Каждую его реплику приходится расшифровывать.

— Я сварю вам кофе?

— Ну, если вам угодно, — сказал, словно сделал мне величайшее одолжение.

И уселся на зеленый диванчик «для дам». Я проскользнула за стойку, подальше от его зловонного дыхания. Дорогая моя кофеварка! Нет, не то. Обожаемая кофеварка! Божество мое! Какая ты у меня стильная, блестящая, с кнопками, ручками, трубками, сетками — приборная доска моего личного самолета. Я и мечтать не смела о такой роскоши! Мне досталась кофеварка фирмы «Хиршмюллер», парижского филиала немецкого торгового дома «Крюгер», правление которого находится в Невшателе, в Швейцарии. Как видите, теперь, с легкой руки моего нового друга с авеню де ла Репюблик, я спец по бытовой технике. Конечно, кофеварка не последней модели, зато почти новая. Друг дал мне ее в кредит на выгоднейших условиях. Баснословных. Я бы даже решила, что он мне больше чем друг, но благоразумней предположить, что человеку понравилась не я, а моя готовность пользоваться самыми допотопными образцами его оборудования. «Неплохо для начала», — думала я, передвигая рычаги и подвинчивая цилиндр.

— Я люблю крепкий кофе, — пояснил цветочник. — Надеюсь, вас не затруднит сварить покрепче.

Мне захотелось предложить ему еще и кофейных зерен, пусть пожует, отобьет скверный запах.

— Нисколько не затруднит, — отозвалась я. — Мне тоже нравится крепкий.

— Позвольте представиться. Меня зовут Венсан.

— А меня — Мириам.

Я разорвала плотную коричневую бумагу и достала букет.

— У меня ни единой вазы, — пожаловалась я, разглядывая цветы: мрачные медвежьи ушки, гвоздики с траурной каймой, гипсофилу, что мгновенно осыпалась и покрыла край раковины волшебным снежным ковром. И еще два каких-то невиданных цветка: на длинном стебле мохнатые малиновые сморщенные валики, — уж извините, они показались мне похожими сами знаете на что.

— Жаль, — отозвался он довольно равнодушно. Нет чтобы немедленно броситься домой и притащить мне побольше выщербленных горшков, старомодных кашпо или ржавых ведер, одарить всевозможным старьем, бог весть по какой причине хранящимся у него в чулане.

Ничего не поделаешь. Пришлось пожертвовать двумя графинами и тремя стаканами.

Сели пить кофе. Вся эта растительность, на мой вкус, слишком буйная, и запах теперь стоит, словно в отцветающем саду, раздражая мои и без того издерганные нервы.

— Ну, как успехи? — осведомился Венсан, отхлебнув глоток черного кофе бледными тонкими губами.

Я задумалась. Со дня открытия прошло полторы недели. Я заработала триста евро, а должна вернуть банку четыре тысячи, плюс долг за приобретенное оборудование и ежедневная закупка продуктов. Я лучезарно улыбнулась:

— Прекрасно. Лучше некуда. Я и не ожидала такого успеха. Раньше-то у меня была чайная в седьмом округе. Уставала страшно, зато зарабатывала… Загребала кучу денег.

Говоря, я обмахивалась рукой, будто угар от тех баснословных прибылей до сих пор не прошел.

— Чайная в седьмом округе? — он глядел на меня с восхищением.

Только бы не спросил, на какой улице.

— Да, недалеко от Инвалидов.

Что-то я совсем завралась.

— По правде сказать, тот район мне не очень нравится, — протянул он капризно.

Я и забыла, что он дорожит репутацией человека придирчивого.

— Вы правы. Публика там дрянная. А здесь все такие… Такие…

Трудно подыскать верное слово для моих, мягко скажем, немногочисленных посетителей.

— Родные, — подсказал он.

— Вот-вот!

Внезапно мне в голову пришла гениальная мысль. И сейчас же ушла. Не до нее теперь. Пускай вернется позже. Ресторан открыт уже полторы недели, а дело не сдвинулось с мертвой точки. В холодильнике изнемогают несвежие продукты. Испортилась превосходная говяжья лопатка. Увял лук-порей. Сгнили помидоры. Принося обильные жертвы помойке, я корчилась будто от жестокой боли, — меня грызла совесть. Кто-то постоянно наблюдал за мной, неодобрительно, с осуждением. Кто-то очень грозный. Возможно, я сама. Бывает, идешь по темной пустой квартире и с ужасом ловишь в зеркале чей-то взгляд. Обольешься холодным потом и не сразу сообразишь, что это твое собственное отражение. Да, скорей всего, взыскующее око, следящее за каждым моим шагом, на самом деле, — око мучительницы-совести, это она вечно судит меня безжалостно и сурово. Я снова посмотрела на Венсана, который, принеся мне свои увядшие цветы, подарил им вторую жизнь, и тут меня пронзила еще одна гениальная мысль. «Его влияние благотворно», — поняла я. Он мой источник вдохновения. Моя муза. Но поскольку Венсан мужского пола, я окрестила его про себя «музоном». Я чувствовала, что ему хотелось бы расспросить меня о личной жизни. Например, выяснить, замужем я или нет. Женщина не должна оставаться одна, это ему и с коммерческой стороны невыгодно: сама себе цветов она не купит.