У меня был назначен ужин на семь часов тридцать минут вечера с Рут Форд и Дотсоном Рейдером. К этому времени я ждал и своего нового друга, который должен был отужинать вместе с нами. Дотсон оставил мне записку с просьбой позвонить Рут. Я позвонил, и мне стало ясно, что Рут вовсе не горит желанием встречаться с нами. Она сказала, что Дотсон в заточении — заперт в мансарде маленькой квартиры — в орлином гнезде, в котором она его недавно спрятала. Я сказал ей, что мы с моим другом идем к Билли Барнсу на пикник, который он устраивает на своей террасе, и что они с Дотсоном могут присоединиться к нам, если захотят. Они не захотели. И я очень из-за этого расстроился. И в воздухе на террасе пентхауза Билли повисли нехорошие вибрации. Там было несколько молодых красавцев, и они начали исчезать попарно — таковы в Штатах привычки у всех красивых и молодых. Вид у Билли становился все более и более обезумевшим. Мистер Роберт Фрайер из лос-анджелеского Театра Амансона — там зимой собираются ставить «Трамвай» в честь его двадцатипятилетия — не спас ситуацию. Он казался предельно холодным и полностью лишенным общественного шарма, и его совсем не забавляли мои попытки быть смешным. Я начал чувствовать себя очень странно — частично из-за водки с мартини и двух или трех бокалов красного вина.
Кажется, я совсем перестал выносить спиртное; примите во внимание мою печенку и мои мозги.
В общем, когда настало время идти в театр на мое так называемое собрание, я наступил на террасе на садовый шланг и растянулся во весь рост, содрав в нескольких местах кожу до крови. Мой молодой друг был по-настоящему напуган, а когда он накладывал мне пластыри, Билли чуть не впал в истерику.
На самом деле мы опоздали в театр всего на две-три минуты, но публика уже расходилась. Ее не предупреди ли о моем появлении. Люди, наверное, подумали, что это будет появление из разряда лишних. Не знаю, почему я из-за всего этого так расстроился, дело ведь обычное. Машина дружка Канди Дарлинга, белая, с открытым верхом, поджидала у дверей, и он предложил отвезти всю нашу компанию домой. Я сказал: «Я сыт этим по горло. Отвезите меня, пожалуйста, в отель». По дороге мистер Фрайер предложил мне вернуться в театр и прочитать свой рассказ публике второго спектакля, но до спектакля. Это показалось мне намеком (не знаю, правильно или нет) на мое психическое здоровье, и я впал в слепую ярость. Я велел этому господину убраться к себе в театр к своей постановке «Трамвая» и высказал ему много чего еще — столь же вежливого — и попросил высадить меня из машины за несколько кварталов до отеля. Они меня не отпустили и довезли до самых дверей отеля. Билли и Фрайер остались в машине, не сказав ни слова, а три молодых человека поднялись в мой «викторианский люкс» в отеле «Elisee» — проследить, чтобы я не выбросился из окна, наверное. Я быстро взял себя в руки, заказал выпивку, мой друг помассировал мне спину и разговаривал со мной нежно и успокаивающе, пока не зазвонил телефон и один из продюсеров не сообщил, что мой выход забыли объявить не умышленно, и что они заезжают за мной в отель — привезти меня ко второму спектаклю.
Кажется, я кручусь, как белка в колесе, чтобы помочь спектаклю удержаться на плаву, не хватает только станцевать танго с кенгуру. И я поехал. Подняли занавес. Зал был неплохо заполнен для полуночи. Я сделал глоток вина и объявил публике, что по такому случаю я намереваюсь позабавиться, главным образом, сам — читая им рассказ.
Эксцентрические аспекты этого рассказа (эксцентрические — это мягко сказано) как-то не замечались мною до сих пор. Прием моего чтения, я бы сказал, был небрежным. Позже точно так же никто не смеялся над этой моей шуткой, и когда ее напечатали — слишком черный юмор, наверное…
А потом я забрал троих ребят в ресторан к П. Дж. Кларку, мы поели, выпили, и я начал все больше и больше переживать из-за пугающих явных признаков саморазрушения, которые все чаще замечаю у себя в последнее время.
Кларку понравился один из парней; другой парень ушел, но в моей шляпе. Я подарил ее ему — и третий отвез меня домой. Он милый парень, и сейчас спит на двуспальной кровати, пока я печатаю этот нелепый отчет о событиях прошедшей ночи…
Думайте что хотите, но я с ним сделать не могу ничего — мне это представляется знаком судьбы.
Чтобы снова вернуться в 1948 год, расскажу еще кое-что о том сезоне.
Как-то раз мы с Фрэнки возвращались домой очень поздно, и когда подошли к моей квартире, то увидели, что окошко над парадными дверями выбито, а изнутри доносится голос Трумэна Капоте, взвизгивавшего от волнения. Мы вошли.
В квартире были Трумэн Капоте, Гор Видал и женщина-полицейский (их в те времена называли «грудастый отряд»). По всей видимости, Трумэн и Гор, в то время еще дружившие, напились и вломились через окно, чтобы дождаться меня и Фрэнки.
Дама из грудастого отряда проезжала мимо на патрульной машине, как раз когда те лезли в окно. Она последовала за ними в квартиру и в данный момент обыскивала помещение на предмет возможных наркотиков, а Гора и Трумэна задержала за взлом и проникновение в чужой дом.
В спальне она обнаружила несколько пачек секонала и подняла большой шум. (В те дни я еще принимал снотворное только время от времени, и исключительно перед сном.)
Фрэнки и мне удалось несколько ее успокоить, чтобы избежать ареста Трумэна и Гора. Изъяв секонал в качестве наркотика, она, рассерженная, удалилась.
В начале декабря «Лето и дым» еще шел в «Музыкальном ящике», когда мы с Фрэнком и Полем Боулзом отплыли на итальянском лайнере «Вулкания» — самом очаровательном корабле, на котором мне доводилось плавать. У каждой каюты первого класса был свой, индивидуальный сектор палубы. Там я завтракал и работал по утрам, пока Фрэнки спал в каюте — он всегда спал долго и был «совой», когда был здоров.
Мои сексуальные притязания на него были чрезмерными. В его койку в нашей каюте я залезал каждый вечер. Сознавая свою сексуальную невоздержанность со всеми ее последствиями, я начал подозревать, что что-то происходит между Фрэнки и Полом Боулзом. Естественно, между ними не было ничего, кроме дружбы — ну, разве только еще общий интерес к некоторым производным конопли, как у многих «избранных» в те годы. Боулз попросил меня прочитать его рассказ, с названием которого через год или два вышел сборник. Назывался рассказ «Деликатная жертва», и он шокировал меня. Это может показаться странным, я знаю. Полу тоже было непонятно, как это я, опубликовавший «Желание и чернокожий массажист», могу быть шокирован «Деликатной жертвой». Это чудесная проза, я знаю, но я отсоветовал ему публиковать ее в Штатах Дело в том, что мои шокирующие истории были опубликованы в дорогом частном издательстве «New Directions» и никогда не появлялись на книжных прилавках.
Если не считать всего этого, то путешествие было необыкновенно приятным. На «Вулкании» подавали замечательную еду. Мы посещали очаровательный бар, оформленный в китайском стиле. Был шторм, от него у Фрэнки началась морская болезнь, что мне показалось очень веселым.
Мы приплыли к берегам Гибралтара, и там впервые встретились с женой Пола — Джейн Боулз, которую я считаю самой утонченной писательницей Штатов. Можете думать, что это дико, но я убежден в этом. У нее уникальная чувствительность, более привлекательная даже, чем у Карсон Мак-Каллерс. И она была просто очаровательной, полной юмора, любви и странных трогательных приступов страха, которые я сначала принимал за игру, но скоро понял, что они были совершенно искренними. Только я не хочу сказать — прости, Господи — что и игра не бывает иногда искренней, подлинной.
В 1973 году Джейн Боулз после долгой болезни скончалась в монастыре-больнице в испанском городе Малаге, оставив невосполнимую пустоту в жизнях всех, кто имел счастье ее знать. Когда семь лет назад вышел сборник ее сочинений, там были такие произведения, как роман «Две серьезные леди», обладающий уникальными достоинствами, несколько рассказов такой чувствительности, какую просто не с чем сравнить среди писателей ее времени, и странным образом недооцененная пьеса «В летнем доме». Мне необыкновенно повезло увидеть первую американскую постановку этой пьесы в университетском театре Анн-Арбора, штат Мичиган, с покойной ныне Мириам Хопкинс в главной роли — ошеломляющее представление.
