Еще в Чечне узнал Зелимхан о походе двух тысяч на двух женщин. Он заторопился к своим, стремясь перегнать и не перегнал идущих через Фортангу конных дагестанцев и кизляро-гребенцев. Пеших ширван-цев и самурцев.

На Ассе он не смог пройти к семье: солдаты вы-змеивались по тропам; кишели па склонах. Он пробрался к Эшкал, в котором штаб отряда. К себе в саклю он вызвал ингушского офицера Шабадиева, который при отряде. Еще один ингуш был при отряде — капитан Курдиев. Его не вызывал к себе Зелимхан.

К себе в саклю вызвал офицера Шабадиева Зелимхан.

— Я — Зелимхан, решающий народные дела. Я — абрек Зелимхан, ты — офицер Шабадиев. Я служу народу, ты служишь царю. Я — чеченец, Шабадиев, ты — ингуш, Шабадиев, но мы оба мусульмане, горцы мы оба. Я хочу знать, кто ты больше: офицер ты больше или ингуш ты больше?

— Я — ингуш, Зелимхан. Я — горец, Зелимхан. Горец больше всего, Зелимхан!

— Это хорошо, что горец больше всего, Шабадиев. Ты знаешь, что я не убиваю горцев.

— Знаю, Зелимхан. Знаю, что ты не убиваешь горцев. Ты сам не убиваешь горцев. Но из-за тебя убивают горцев другие. Ты много зла сделал горцам, Зелимхан!

— Я много зла сделал?

— Ты много зла сделал. Сколько зла из-за тебя Вербицкий сделал! Сколько горцев расстрелял он! Сколько горцев из-за тебя в Сибирь послали! Ты знаешь, что теперь они добиваются выселить нас всех. Из-за тебя, Зелимхан!

— Ты образованный человек, Шабадиев. Если бы ты образованный не был, ты офицером не был бы. Верно? Разве они только теперь хотят выселить нас? Разве, когда мы были смирные, они не выселяли нас? Разве с тех пор, как они пришли, они не хотели сделать нас смирными, только для того, чтобы быть хозяевами над нами? Ты образованный человек, Шабадиев, ты офицер, Шабадиев! Это очень хорошо. А твой отец кто был?

— Мой отец? Ингуш.

— Твоя жена тоже ингушка?

— Тоже ингушка.

— Твои дети тоже ингуши?

— Тоже ингуши.

— Что твой отец сказал бы, если бы увидел, что ты не по-ингушски делаешь? Что твои дети скажут, когда услышат, что ты не по-ингушски делал?

— Разве я не по-ингушски делаю, Зелимхан? Разве я не желаю счастья своему народу? Ты не знаешь, Зелимхан, что если бы меня при отряде не было, сколько зла еще Андроников сделал бы. Я в отряде, как заложник своего народа.

— Конечно, это хорошо, что ты, как заложник в отряде, но только для тебя хорошо это. Ты думаешь, что наши рады отряду?

— Было бы хуже для наших, если бы меня с отрядом не было.

Было бы хуже для наших, если бы ты с нами был, Шабадиев? Было бы лучше для наших, если бы мы отряд совсем не пустили сюда.

— Было бы лучше, Зелимхан. Но что сделаешь? Россия — большой петух, мы маленький петух.

— Э, Шабадиев, ты совсем свой народ забыл, ты не знаешь, что наши отцы говорили. «В лесу много кабанов», — пели они. Правильно это. «Но один волк разгоняет их», — пели они еще. Это тоже правильно. Ты поел черного хлеба, Шабадиев — ты будешь плохой волк. Не мешай нам быть волками.

— Я не мешаю, Зелимхан. Если бы я мешал, не я бы сейчас разговаривал с тобой.

— Если бы ты ингушом не был, я не говорил бы сегодня с тобой. Я не с офицером говорю. Я с Шаба-диевым говорю. Я знаю, что теперь русских две тысячи в горах, а я один. Я все сделаю, чтобы не выпустить отсюда их.

— Что ты хочешь?

— Что я хочу? Если бы я мог донести две тысячи патронов. Я хочу донести две тысячи патронов.

— Не донести тебе, Зелимхан, две тысячи патронов.

— Значит, ты не ингуш, Шабадиев.

— Ты что хочешь?

— Я хочу донести две тысячи патронов. Мы впятером донесем две тысячи патронов.

— Как пятером?

— Я и четверо, которые в отряде. Мы впятером.

— Ты хочешь, чтобы эти четверо помогли тебе. Но как я могу это сделать, Зелимхан? Если четверо попадут к тебе, я пойду под суд. Ты знаешь, что сделает царский суд с ингушским офицером…

— Кто посмеет тебя под суд отдать?.. Кто посмеет тебя пальцем тронуть, если мы за тебя?

— Князь. Андроников князь.

— Знаешь, Шабадиев, князь первый на божий суд пойдет…

…Бийсултану повезло. Он встретил брата на склонах главного хребта, за которым ни ингуш, ни чеченцы. Четверо, арестованные Андрониковым, с ним. Бежали.

— Уо, тишаболх, Юсуп… Не даром говорил мой старый волк, что он предаст меня. Не даром я сон такой видел, что он предаст меня. Зачем я его тогда не убил? Зачем я его только вчера убил? Мне давно надо было заплатить три копейки за его проклятый язык.

Семеро промерзли остаток ночи в соснах, которые низкорослы и корявы на этих высотах. Шел снег. Из-за снега развела костер Бнци. Из-за Бици не" разводил костер Зелимхан. А утром он срубил две сосны себе, он срубил две сосны Бийсултану. Он попросил остальных срубить' по две сосны. Потом он взял Бийсултана и втиснул ему за пояс заостренные концы сосен. Спереди и сзади. Он втиснул себе за пояс заостренные концы сосен. Спереди и сзади. Он попросил остальных втиснуть себе за пояс по две сосны. Спереди и сзади. Склон кишел войсками. Вздыбленные утесы, с которых кругозор, кишели ими. Они высматривали Зелимхана и восемнадцать тысяч рублей. К восьми чеченским начальство прибавило десять своих. Восемнадцать тысяч наследства оставил Юсуп, которого убил Зелимхан, которому три копейки положил он на губы:

— Пусть они будут платой ему.

Оставшиеся от Юсупа восемнадцать тысяч высматривали русские и не замечали, что сосны движутся. Не каждый из них читал «Макбета». Зелимхан тоже не читал «Макбета». Зелимхан только укрывался от пикетов, чтобы устроить отряду хорошую засаду…

…Андроников допросил Бици. Андроников допросил Зезык. Писарь, как полагается, записал все в протокол. За неграмотных расписались.

— Ты Зелимхана жена?

— Я Зелимхана жена.

— Сколько тебе лет?

— Я родилась, когда турецкая война была.

— Когда началась или когда кончилась?

— Когда началась, я совсем маленькая была: когда кончилась, я немного больше была.

— Сколько же тебе лет?

— Не помню.

— Поди поговори с нею. Все равно… Пишите 35.

— Где Зелимхан?

— Зелимхан уже месяц с нами не был. Не знаю, жив ли он; не знаю, умер ли он.

— Расскажи кому-нибудь другому… Где Зелимхан?

— Зелимхана уже месяц с нами не было. Не знаю, жив ли он; не знаю,

умер ли он.

— Я повешу тебя и расстреляю твоих детей. Ты скажешь нам или нет, где Зелимхан?

— Начальник говорит, что он повесит тебя и расстреляет твоих детей, если ты не скажешь ему, где Зелимхан. Но ты не бойся; он не имеет права повесить тебя; не имеет права расстрелять твоих детей. Что он —

бог, что ли? Я русские законы тоже немного знаю.

— Скажи ему еще раз, толмач, что я не знаю, где Зелимхан. Не знаю — жив он; не знаю — умер он.

Переводчик растерянно улыбнулся князю: что, мол, с этакой бабой сделаешь — не понимает.

— Ваше сиятельство! Она опять то же самое говорит: «Не знаю», говорит.

— Ну ладно. Заговорит в городе.

Бици и Зезык неграмотны. Если бы даже они грамотны были, они думали бы, что заработанное Зелимханом — зелимхановское добро. Собственное, кровное. Так как зелимхановский труд — тягчайший.

Они сказали Андроникову:

— У нас в лесу много вещей брошено.

С тремя сотнями людей пошел Андроников в лес:

быть может, Зелимхан тоже в лесу. И с Бици тоже, чтобы указала. Выпростали из-под камней и трав захороненное. Андроников записал вещи в книжку и пообещал отдать все во Владикавказе: сейчас не может.

— Сейчас не надо.

Когда вернулись в Эшкал, Андроникова позвал ингуш Даут-гирей из Озига. Он что-то говорил князю, и князь позвал Данагуева. Они двое долго разговаривали с ингушами, с Даут-гиреем. И улыбались.

Андроников приказал собираться, завтра утром в 9 часов. Андроников приказал еще: одному офицеру пойти в Нелх и в Эрш. Офицер взял немного солдат (маленький начальник, вероятно, был офицер) и ушел, даже ружей не взяли солдаты. Так пошли. А потом в Эшкале слышно было, как гром ударил.