До нас донесся звон разбитого стекла, потом женский крик.

– Констебль, стойте! – крикнул Найтингейл, но Лесли уже бросилась к дому. Влетела через ворота в сад – и замерла так резко, что мы чуть не врезались в нее. На газоне перед домом что-то лежало, Лесли в ужасе смотрела туда.

– Боже милостивый, – прошептала она.

Я тоже посмотрел. В голове не укладывалось, что кто-то способен выбросить грудного ребенка из окна второго этажа. Нет, в ней метались шальные мысли, что там просто тряпка или, может, кукла. Но ни тряпкой, ни куклой это не было.

– Вызывайте «Скорую», – велел Найтингейл и бросился вверх по ступенькам. Я судорожно схватился за телефон, Лесли кинулась к лежащему ребенку, с разбегу упала на колени. Я на автомате набрал «Скорую», сообщил адрес. Лесли пыталась реанимировать младенца, вдувая ему воздух в нос и рот, как нас учили.

– Грант, сюда, – скомандовал Найтингейл. Голос его звучал спокойно, по-деловому. Я поднялся по ступенькам на крыльцо. Очевидно, он успел вышибить дверь – сорванная с петель, она лежала внутри на полу. Я прошел по ней в холл. Тут пришлось остановиться: мы никак не могли понять, откуда доносится шум.

Женщина снова закричала – без сомнения, на втором этаже. Потом послышались глухие удары, словно ковер выбивали. А затем раздался голос, явно мужской, но высокий и какой-то писклявый.

– Что, теперь голова не болит? – провизжал он.

Я не помню, как взбежал наверх. Помню, что внезапно оказался на площадке перед дверью, рядом с Найтингейлом. Увидел Августу Купертаун – она лежала вниз лицом, одна рука свешивалась вниз, в проем балюстрады. Волосы намокли от крови, из-под щеки стремительно растекалась красная лужа. Над ней стоял мужчина. В руках у него была деревянная дубинка длиной метра полтора, не меньше. Он тяжело дышал.

Найтингейл не колебался ни секунды. Выставив плечо, он ринулся вперед, намереваясь, очевидно, остановить его захватом, как в регби. Я бросился следом, готовясь заломить злоумышленнику руки, как только он окажется на полу. Но он вдруг повернулся вокруг своей оси и легко, играючи ударил Найтингейла с такой силой, что тот отлетел назад, впечатавшись спиной в балюстраду.

Я изумленно пялился на лицо преступника. Умом я понимал, что это Брендон Купертаун, но опознать его не мог, хоть тресни. Один глаз было видно, второй залеплял кусок кожи, сорванный вкруговую с носа. На месте рта была кровавая яма, полная осколков костей и зубов. Я был так потрясен, что оступился и упал. Это и спасло мне жизнь – Купертаун как раз взмахнул дубинкой, и она просвистела прямо у меня над головой.

Как только я грохнулся, этот ублюдок рванул к выходу, прямо по мне. Удар тяжелого ботинка по спине вышиб воздух из легких. Было слышно, как грохочут по лестнице его шаги. Я перевернулся, встал на колени, опираясь на руки. Под пальцами было мокро и скользко. Я только сейчас увидел широкую кровавую полосу, которая тянулась через всю площадку и лестницу.

Потом снизу раздались грохот и несколько глухих ударов.

– Надо встать, констебль, – проговорил Найтингейл.

– Что это за хрень? – спросил я. Инспектор поддерживал меня под руку. Я глянул вниз. На полу холла лежал Купертаун – или черт его знает кто. Лицом вниз, к счастью.

– Понятия не имею, – ответил инспектор. – Пожалуйста, постарайтесь не наступать на кровь.

Я спускался по возможности быстро. Кровь на ступеньках была ярко-алая, артериальная. Я представил, как она фонтаном била из развороченного лица. Я наклонился и с опаской коснулся его шеи, ища пульс. Не нашел.

– Что тут случилось? – спросил я.

– Питер, – сказал инспектор Найтингейл, – я прошу вас отойти от тела и со всей осторожностью выйти наружу. Мы и так засорили место преступления, не нужно усугублять.

Вот зачем нужны инструктаж, тренинги и бесконечная практика – чтобы, если мозг не в состоянии соображать, тело сделало все само. Любой солдат вам это подтвердит.

Я вышел наружу, на свет.

Где-то далеко уже визжали сирены.

Инспектор Найтингейл велел нам с Лесли ждать в саду, а сам вновь скрылся в особняке, проверить, нет ли там кого-то еще. Своей курткой Лесли накрыла тело младенца и теперь дрожала от холода. Я принялся было снимать пиджак, чтобы отдать ей, но она остановила меня:

– Он у тебя весь в крови.

И точно, рукава по самые плечи были заляпаны кровью. Брюки испачкались еще сильнее, на коленях пропитались насквозь. Мокрая ткань липла к коже.

У Лесли вокруг губ тоже осталась кровь после попытки реанимировать младенца.

– Я знаю, – сказала она, заметив мой взгляд. – До сих пор чувствую этот вкус.

Нас обоих трясло. Мне хотелось заорать, но я понимал, что ради Лесли должен быть сильным. И старался абстрагироваться, но кровавое месиво, оставшееся от лица Брендона Купертауна, все равно стояло перед глазами.

– Эй, – сказала Лесли, – давай, соберись.

Вид у нее был озабоченный, а когда я вдруг захихикал, она еще больше встревожилась. Но сдержаться я не мог.

– Питер?

– Прости, – выдохнул я. – Вот ты стараешься крепиться из-за меня – а я из-за тебя! Понимаешь? Так мы и сдюжим!

Я наконец успокоился, и Лесли едва заметно улыбнулась.

– Ладно, – сказала она, – если ты не будешь психовать, то и я не буду.

Она взяла мою ладонь, ободряюще сжала.

– Я не понял, они что, пешком сюда из Хэмпстеда идут? – возмутился я.

Первой приехала «Скорая», санитары бегом вбежали в сад и минут двадцать тщетно пытались вернуть ребенка к жизни. Они всегда пытаются реанимировать детей, невзирая на то, как сильно портят при этом картину улик. Повлиять на них нельзя, можно только смириться.

Не успели медики приступить к работе, как подъехал полный фургон полицейских. Они бестолково топились вокруг, а сержант подошел к нам, подозрительно поглядывая. Мы были в штатском, к тому же вымазаны в крови, вот он и принял нас за обывателей, которые могут оказаться подозреваемыми.

– Вы в порядке? – спросил он.

На такой идиотский вопрос я даже и не знал, что ответить.

Сержант покосился на врачей «Скорой», все еще возившихся с младенцем.

– Можете сообщить, что здесь произошло? – спросил он.

– Тяжкое преступление, – ответил Найтингейл, выходя из дома. – Вы, – обратился он к первому попавшемуся констеблю, – возьмите напарника и отправляйтесь на задний двор. Проследите, чтобы там никто не попытался войти или выйти.

Констебль вместе с напарником бросились исполнять. Сержант вроде хотел спросить у Найтингейла удостоверение, но тот не дал ему такой возможности.

– Перекройте улицу на десять ярдов в обе стороны от дома, – распорядился он. – С минуты на минуту здесь будут журналисты, проверьте, хватит ли у вас людей, чтобы не пустить их сюда.

Сержант не стал отдавать честь, у нас в лондонской полиции это не принято. Но развернулся он как на плацу, только что каблуками не щелкнул, и тоже отправился исполнять приказ. Взгляд Найтингейла упал на нас, все еще дрожащих от холода. Ободряюще кивнув нам, инспектор обернулся к одному из констеблей и принялся коротко, отрывисто давать указания.

Вскоре откуда-то появились пледы, для нас нашлись места в фургоне, в руках словно сами собой появились чашки с чаем и пара блюдец – по три кусочка сахара на каждом. Мы молча пили чай и ждали дальнейших неприятностей.

Инспектор Сивелл добрался сюда меньше чем через сорок минут. Учитывая субботние пробки, это означало, что он всю дорогу, от самой Белгравии, гнал с мигалками и сиреной. Открыв дверцу фургона, он хмуро глянул на нас.

– Вы в порядке?

Мы синхронно кивнули.

– Сидите тут, черт побери, и никуда не высовывайтесь, – распорядился он.

Ага, держите карман шире. Когда расследование крупного дела набирает обороты, по увлекательности это примерно как «Большой брат» [8], только с меньшим количеством сцен секса и насилия. Не гениальная дедукция помогает обезвредить преступника. Нет, это обычно заслуга какого-нибудь бедолаги, который, например, целую неделю где-нибудь в Хакни искал магазины, где продаются кроссовки определенной марки, а потом шерстил видеозаписи камер каждого из них. А хороший следователь – это тот, который знает наверняка, что его команда докопалась до всего, все проверила и зафиксировала. Не в последнюю очередь для того, чтобы ни один нечистоплотный судья не смог при помощи денег найти лазейку в деле и оправдать виновного.