– Я видел, как все произошло, сквайр, – проговорил он. – Жуткое зрелище, должен вам сказать.

В Хендоне студентам первым делом вбивают в голову следующее: прежде всего у свидетеля нужно спросить имя и адрес.

– Могу я узнать ваше имя, сэр?

– Конечно, можете, сквайр. Меня зовут Николас Уоллпенни, только не спрашивайте, как пишется – я не знаю, потому что никогда не получаю писем.

– Вы уличный артист? – спросил я.

– Если вам так угодно, – отвечал Николас, – ибо до этих пор мои представления воистину ограничивались улицей. Но в такую студеную ночь я бы отнюдь не возражал против того, чтобы обратить свою деятельность вовнутрь. Если вы понимаете, о чем я, сквайр.

К лацкану его пиджака был пришпилен значок – оловянный скелетик, застывший в прыжке. Я подумал, что это чересчур готично для оборванного трюкача из подворотни, но Лондон – всемирная сборная солянка, здесь чего только не встретишь.

«Уличный артист», записал я в блокнот.

– Теперь, сэр, расскажите мне, что именно вы видели, – попросил я.

– Многое, сквайр, многое.

– Вы что же, давно здесь?

Насчет опроса свидетелей я также получил четкие инструкции: никаких намеков. Они всегда должны сами выдавать информацию

– Да-да, я здесь и утром, и днем, и ночью, – закивал Николас. Лекций в Хендоне он явно не посещал.

– Ну, если вы действительно что-то видели, – сказал я, – вам стоит поехать со мной и дать показания.

– Это будет несколько затруднительно, – ответил Николас, – учитывая, что я мертв.

Я подумал, что не расслышал.

– Если вас волнует ваша безопасность…

– Меня ничто уже не волнует, сквайр, – сказал Николас, – с тех пор, как я умер, то есть последние сто двадцать лет.

– Но мы же разговариваем! – вырвалось у меня. – Как это возможно, если вы мертвы?

– Должно быть, у вас особое зрение, – ответил Николас. – Как у старушки Палладино [1].

Он пристально на меня посмотрел.

– Это у вас, верно, от отца. Кто он, моряк? Или работал на верфи? Вот и губы у вас его, и этими славными кудряшками тоже наверняка он вас наградил.

– Докажите, что вы мертвы, – попросил я.

– Как пожелаете, сквайр, – проговорил Николас и шагнул в круг света от фонаря.

Он был прозрачный, как голографическая картинка. Трехмерный, абсолютно реальный – но прозрачный, черт его дери! Сквозь него я ясно видел белый полог, растянутый криминалистами над местом, где нашли труп.

«Ну ладно, – подумал я. – Поехавшая крыша еще не повод пренебрегать служебными обязанностями».

– Расскажите, что вы видели, – попросил я.

– Я видел, как первый господин – тот, которого убили, – шел от Джеймс-стрит. Видный такой, бравый, с военной выправкой, элегантный весь – этакий щеголь. Во времена моей телесности я бы сказал «первого сорта».

Николас сплюнул – но на асфальт под ногами не упало ни капли. Он продолжал:

– Потом гляжу – идет второй, со стороны Генриетта-стрит. Не такой разряженный: штаны на нем самые простецкие были да клеенчатая рыбацкая накидка. Вон там они встретились. – Николас указал на пятачок метрах в десяти от портика. – И я вот что думаю: эти двое друг друга знали. Они кивнули друг другу, но чтобы остановиться и поболтать – это нет. И неудивительно: в такую погоду не дело на улице лясы точить.

– Так, значит, они просто разминулись, и все? – переспросил я, отчасти для ясности, но в основном чтобы успеть все записать. – И вы думаете, они знакомы?

– Да, но не более, – ответил Николас. – Вряд ли они были приятели, особенно если учесть случившееся потом.

Я спросил, что же именно случилось потом.

– Так вот, тот, второй, который убийца, вдруг надел колпак и красный сюртук, поднял свою трость и тихо, незаметно, очень быстро – так сон смежает веки – оказался за спиной у первого и одним ударом снес ему голову с плеч.

– Вы издеваетесь? – не поверил я.

– Нет, что вы, как можно! – Николас перекрестился. – Клянусь собственной смертью – а это самое сокровенное, чем может поклясться бедный бесплотный дух. Ужасное было зрелище. Голова слетела с плеч, и кровь хлынула рекой.

– А убийца?

– Он, сделав свое дело, исчез в Нью-Роуд, растворился, словно гончая в лесу, – ответил Николас.

«Нью-роуд, – подумал я, – ведет прямиком к Черинг-Кросс-роуд, а это идеальное место, чтобы поймать такси или мини-кеб, или даже сесть в ночной автобус, если повезет. Стало быть, убийца мог проскочить центр города меньше чем за четверть часа».

– Но это еще не самое страшное, – продолжал Николас, отнюдь не собираясь убавлять градус драматизма. – Этот, который убил, – в нем было что-то сверхъестественное.

– Сверхъестественное? – переспросил я. – И это говорите вы, призрак?

– Я дух, да, – заявил Николас, – потому и могу распознать сверхъестественное с первого взгляда.

– И как же вы его распознали?

– Убийца не стал снимать свой колпак и сюртук. Вместо этого он взял и сменил лицо, – проговорил Николас. – По-вашему, это естественно?

Тут меня окликнули – это Лесли шла обратно с двумя стаканами кофе.

Я на секунду обернулся на нее, и Николас мгновенно исчез.

А я все пялился на пустое место как идиот, пока Лесли не позвала меня снова.

– Ну ты будешь кофе или как?

Я направился к ней по брусчатке храмового дворика – Лесли, добрая душа, ждала меня, держа по стаканчику в каждой руке.

– Что-то случилось, пока меня не было? – спросила она.

Я отхлебнул, промолчав. Потому что сказать «я только что говорил с призраком, который видел, как все было», у меня язык не поворачивался.

Назавтра я проснулся в одиннадцать – гораздо раньше, чем планировал. Мы с Лесли сменились в восемь, доползли до общежития и немедленно завалились спать. В разные кровати, что печально.

Главные плюсы общежития – дешевизна, близость к работе и то, что живешь отдельно от родителей. А минусы в том, что под одной крышей с вами живут личности, настолько лишенные навыков быта, что не способны делить жилплощадь с нормальными людьми. А еще они всегда ходят в тяжелых ботинках. Первое превращает открывание холодильника в увлекательный микробиологический эксперимент, а второе во время пересменки дает полное ощущение горного камнепада.

Я лежал на узкой казенной кровати, уставившись на плакат с певичкой Эстелью на противоположной стене. И плевать, что там говорят, – нельзя стать слишком взрослым, чтобы не радоваться при виде красивой женщины с утра пораньше.

Я провалялся в постели минут десять в надежде, что воспоминания о встрече с привидением развеются вместе с остатками сна. Надежда эта не оправдалась, а потому я встал и направился в душ. Мне предстоял важный день, и требовалась свежая голова.

Полиция Лондона, вопреки мнению большинства, все еще состоит в основном из рабочего класса. И идею белых воротничков не приемлет. Вот почему каждый свежеиспеченный полицейский, независимо от полученной квалификации, обязан пройти стажировку – отпахать два года на улицах города простым постовым. Ибо ничто так не закаляет характер, как работа с гражданским населением, которое вас оскорбляет, плюет в лицо и поливает рвотными массами.

Ближе к концу стажировки вы уже можете подать заявление на вступление в какое-то подразделение, управление или оперативный отдел. Но большинство стажеров продолжают службу в качестве патрульных в своем округе. Управление всегда дает им понять, что решение остаться постовым и нести неоценимую службу на улицах города – это самый что ни на есть правильный выбор. Потому что кто-то должен принимать на себя оскорбления, плевки и рвотные массы, и лично я снимаю шляпу перед храбрыми леди и джентльменами, которые выбрали для себя такую службу.

Именно таково было благородное призвание моего начальника, инспектора Френсиса Неблетта. Он пришел в полицию в незапамятные времена, быстро дослужился до инспектора и остается им уже тридцать лет, чему вполне рад. Инспектор Неблетт – невозмутимый флегматик с прямыми темными волосами и таким плоским лицом, словно по нему ударили лопатой. Он настолько старомоден, что всегда надевает форменный китель поверх положенной белой рубашки – даже когда выезжает патрулировать улицы со «своими парнями».