Был еще один человек, чье присутствие незримо чувствовалось, – это Мария, которая теперь была как никогда отдалена от короля и двора. Еще раз ей повелели явиться ко двору и держать ответ, разыгралось еще одно сражение: Эдуард пытался заставить ее покориться, но снова потерпел поражение. От страха Мария уговорила своего кузена Карла, короля Испании и императора Священной Римской Империи, пригрозить Англии войной, если его близкой родственнице не разрешат католической мессы. Под давлением совета Эдуард скрепя сердце отступился, и теперь в глазах людей Мария стала героиней, спасительницей добрых старых порядков.

– И не только религии, – доверительно сообщил мне Сесил с тяжелым вздохом. – Боюсь, переход власти от одного великого герцога к другому взбудоражил всю страну.

А теперь, когда Сомерсет был выпущен на свободу и возвратился в совет, многие не знали, что им и думать.

– Кто правит страной? – вопили бродячие проповедники, бунтовщики и пропойцы. – Два злых герцога или король?

И все это время Мария безвыездно сидела в своей норфолкской твердыне и с каждым днем завоевывала все больше людских сердец.

Но в ту пору все это находилось как бы на обочине моего внимания. Я царила при дворе как первая леди и ничто другое не интересовало меня. Я знала, если мой брат женится, мое положение некоронованной королевы изменится, и мысль об этом терзала мое сердце. Я не в силах была смириться с тем, что Эдуард собирался жениться на Джейн Грей. Уступить свое место Джейн, ходить за ней следом, приседать перед ней в реверансах, носить ее шлейф, подчиняться любым ее прихотям, раз уж она будет английской королевой, – нет, я не могла этого пережить! Кто угодно, только не Джейн!

Я была тогда абсолютно уверена, что моя жизнь в моих собственных руках. Я была звездой при дворе, но не знала, что звездам случается падать. День за днем протекали в почете и удовольствии, весь мир плясал под мою дудку, жизнь была весела и беззаботна. Но мудрейшие девы умеют слышать за грохотом победных барабанов тихие шаги подкрадывающейся смерти.

Первым пал Сомерсет, который уже однажды был низвержен в ад, как Люцифер, но потом снова восстал, как Лазарь, что все приняли за возрождение, свершившееся волей Господа или Нортемберленда, и сочли, что ему ничто не грозит. Теперь же выяснилось, что черный лорд строил козни против совета и, более того, против самого герцога Нортемберленда – своего соперника, который, один раз пощадив его, не желал, чтобы его во второй раз кусала та же самая собака. Однако знающие полагали, что Нортемберленд сам, приложил руку к этому заговору, чтобы отделаться от своего могущественного противника. И кто бы на его месте не рискнул отплатить ему той же монетой? Смерть пришла за «добрым герцогом», как несведущие по-прежнему называли бывшего лорда-протектора, в начале лета Господня пятьдесят второго. Процесс над ним закончился перед самым Рождеством, и приговор поверг весь двор в страх и тоску. Эдуард не был близок с лордом-протектором, он гораздо больше любил другого своего дядю, моего злого гения – лорда Тома, с которым всегда было весело и которым он восхищался. Но с той поры Эдуард сильно изменился.

Беда, как это нередко случается, пришла поначалу незамеченной. Эдуард был на удивление здоровым ребенком; его так берегли, что он избежал детских болезней. Может, это и было ошибкой? Ибо теперь, взрослым юношей, он на следующую весну подхватил корь, а едва оправившись от нее, слег с оспой.

Как прочие англичане, я молилась об Эдуарде всякий раз, как приходила в церковь. Однако за жизнь его я не опасалась: он молод и крепок, от кори умирают только младенцы, а от оспы – только хилые с рождения. Роковая беспечность! Он своими голубыми глазами видел гораздо дальше; он и Нортемберленд. И обоим было, что терять.

Однажды, когда король болел, я читала у себя в комнате. Вдруг нежданно-негаданно – его не было при дворе уже несколько месяцев – вошел Робин. Но это был не тот Робин, которого я знала. Бледный, встрепанный, он, казалось, постарел лет на десять и, преклоняя колено, прятал глаза.

– Ну, Робин, – сказала я с нервическим смешком. – Как вы? И как вам живется с молодой женой?

– Простите, мадам… давайте не будем об этом.

Что? Неужели с пряника уже сошла позолота? О, мой бедный Робин…

– Тогда к делу, – сказала я как могла сухо. – Что привело вас сюда?

– Его милость герцог, мой отец, шлет вам это.

Он махнул стоящему в коридоре слуге, и тот внес полированную, окованную медью шкатулку. Внутри лежали написанные по-латыни документы на владение… «усадьбой Хэтфилд…» и другие на «…строения по Набережной, именуемые Сомерсет-хауз…»

– Что это значит?

– Герцог Сомерсет позволил вам жить в Хэтфилде, и вы решили, что усадьба принадлежит вам. Но это не так: он владел документами и мог выгнать вас в любую минуту. Теперь мой отец дарит ее вам – в полную собственность, навечно. А с дозволения короля он передает вам и городской дом покойного герцога на Набережной.

– Ас какой стати?

– Вы – любимейшая сестра короля, и его милость желает…

Я понимала: он, как актер, повторяет, что ему велели.

– О, Робин, умоляю вас, скажите, что это значит?!

Он замялся.

– Намечаются… перемены, – с каменным лицом произнес он. – Если бы вы согласились поспособствовать… поддержать… или хотя бы тихо оставаться в Хэтфилде…

– Какие перемены? И зачем мне уезжать в Хэтфилд? Почему мне нельзя остаться при дворе?

– Вы узнаете в свое время. Я взглянула на документы, потом на этого холодного незнакомца.

– А если я откажусь… способствовать?

– Носилки готовы – они ждут у дверей. По приказу короля вы немедленно покидаете двор.

По приказу короля?

– Позвольте мне поговорить с Его Величеством!

– Мадам, это невозможно…

– Я поговорю с королем!

Лицо его сильно исхудало, он был очень бледен. Я-то думала, у него просто недомогание. Теперь я видела болезнь в его глазах, в тонких посиневших губах, недуг чувствовался даже в атмосфере комнаты. И что еще хуже: я вновь видела Эдуарда, внушавшего мне страх, холодного фанатика моих первых дней при дворе.

Однако начал он приветливо, хотя его словам и недоставало теплоты:

– Итак, сестрица, ваших владений прибыло! Хэтфилд, и Сомерсет-хауз, и, как я полагаю, еще усадьба или две – разве не так, милорд?

Он слегка обернулся к Нортемберленду, который предупредительно склонился над постелью. Тот ответил без промедления:

– Да, сир.

Я собрала все свои силы.

– Сэр, я хотела бы знать, чем заслужила столь щедрый дар из рук Вашего Величества. Он взглянул мрачно.

– Король, наш отец, завещал вам Хэтфилд. Вы его не получили. Я считаю, лучше устроить все, пока мы можем… пока мы еще живы… чтобы после нашей смерти дьявол не воспользовался нашими грехами недеяния, поскольку и так придется расплачиваться за содеянные.

Что за всем этим скрывается? Я попыталась ободрить его, а заодно и себя:

– Я надеюсь, Ваше Величество не помышляет о смерти! Мы каждый день молимся о вашем здоровье, и я с радостью вижу, что вы идете на поправку.

Он посмотрел мне прямо в лицо.

– Мы все должны умереть, когда пожелает Господь; и я в том числе.

Его глаза были пусты. В лице не было ни кровинки, он лежал в белой рубахе, безжизненно вытянув руки и ноги, словно уже и не живой человек, а мраморное изваяние.

Я почувствовала себя на краю пропасти. Если Эдуард умрет… Но и сейчас я не могла помыслить немыслимое.

Нортемберленд, хваткий, как терьер, воспользовался паузой:

– Его Величество сделали этот подарок, мадам, чтобы показать вам силу своей щедрости… И силу своей власти надо мной?

– ..награждать тех, кто чтит его богоугодную политику, кто искренно старается следовать его заповедям…

– И подчиняется моим законам!

Голос Эдуарда резанул, как скальпель хирурга, оставив в моей душе кровоточащий порез.