«Моей дочери, принцессе Елизавете, принцессе Уэльсской».

Я не шелохнулась.

– Это духовная вашей матушки, мадам, – мягко сказал Сесил. – Она завещала вам свое имущество. И титулы: в девичестве она была пожалована маркизой Пембрук.

Я взглянула на пергамент.

«Сия последняя воля и духовное завещание составлены мною, Анной Болейн…» Распоряжения были ясны, документ краток, внизу красовался витиеватый росчерк , »Anna Regina» – королева Анна, «Semper Eadem».

В горле у меня стоял ком.

– Semper Eadem, сударь?

– Девиз вашей матушки, мадам. «Всегда та же».

Постоянна во всем.

Да.

Мне следует быть такой же.

– А ее имущество? Мои титулы? Мое наследство? Что сталось с ними?

Сесил передернул плечами.

– Все имущество, титулы и привилегии осужденного изменника отходят короне. Таков закон.

– Закон? – Я начинала понимать правила игры. – Тогда еще немного поговорим о законе, сударь. Вы сказали, брак короля с моей матерью был признан недействительным. На каком основании?

Сесил снова осторожно вздохнул и поглядел в сторону.

– На основании кровного родства, миледи. Прежнего союза… ваш отец состоял в телесной близости с родственницей королевы.

– Кровного родства? Союза с кем? С кем еще путался мой отец? Кто та ближайшая родственница, из-за которой рухнул брак королевы?

Теперь он смотрел мне прямо в глаза.

– Ее сестра, мадам… ее сестра Мария Болейн.

Ее сестра, Мария.

У меня тоже есть сестра Мария.

И у короля Генриха была сестра Мария, она умерла молодой в год моего рождения.

А вам известно, что, сохрани он верность первому выбору, я бы тоже стала Марией? В самую последнюю минуту, когда будущие восприемники уже несли меня в церковь, отец распорядился наречь меня не в честь своей сестры, не в пику старшей дочери, но в честь своей матери, Елизаветы, принцессы Йоркской.

«Мария» означает «горечь» – для нее и для ее близких. Однако Господь не прочь подшутить.

И при всем своем всемогуществе, Он, подобно ярмарочному шуту, не считает зазорным повторить добрую шутку и дважды, и трижды. И вот, три Марии в жизни Генриха, как у подножия Креста. И каждой – своя доля горечи.

Сесил ушел, отказавшись от ужина, Парри, начавшая было квохтать о нарядах, получила нагоняй и приказ укладывать вещи, а я вышла из королевиных покоев только в сопровождении Эшли и двух пажей. Сказать по правде, я не знала, куда идти, но направила стопы на закат, словно застигнутая тьмою паломница, чтобы идти, пока не подогнутся колени.

Мой отец и Мария Болейн.

Она была красавица, сестра моей матери, – об этом как-то говорила Кэт, – пышная и белокурая. Они с темноволосой Анной составляли пикантный контраст – одна дебелая, словно молочный сыр, другая – огонь и воздух. Мария вышла за сельского помещика, доверенного слугу короля, Вильяма Кэри, он потом умер от чумы, а она, как все, замаранные родством с Анной, никогда не показывалась при дворе. От мужа у нее было двое детей. Генри и Кэт. Потом она умерла, Генри женился, Кэт вышла замуж, и пути наши никогда больше не пересекались.

А что я на самом деле знаю об этой далекой, давно умершей тетке? О тех чарах, которыми она когда-то приворожила моего отца?

Разумеется, для меня не было секретом, что он заводил шашни. Задолго до моего рождения – например, с Бесси Блант, дочерью Шропширского помещика, спелой, как первая земляника; король заприметил ее, когда Екатерина Арагонская очередной раз была на сносях. В довершение королевиных мук ровно через девять месяцев Бесси Блант разрешилась крепким мальчишкой, Генри Фитцроем. Вот уж кто был в полном смысле этого слова незаконнорожденный! Однако, хотя отец и сделал его герцогом Ричмондом, юный Генри не успел насладиться своим титулом, поскольку умер на восемнадцатом году жизни.

Но сестра моей матери! Сесил не оговорился: мистрис Мария обучалась постельному ремеслу при французском дворе, где Его Галльское Величество знавал ее как «английскую кобылку». И хотя Мария ублажала на своем ложе двух королей да еще и тешилась со множеством особ более низкого звания, никто, как заверил меня Сесил, не называл ее потаскухой. Ведь она была хорошего рода, благородного происхождения и еще более благородных устремлений. Ее мать – фрейлина Екатерины Арагонской, отец – один из первых лордов на крестинах принцессы Марии.

И пусть его прадед был всего лишь богатым лондонским купцом и торговал шелком. Что с того? «Золотые перья украсят любого ухажера, – говорил он сыновьям. – Летите повыше!»

Окрыленный этим напутствием, его внук посватался к старшей Говард, дочери герцога Норфолка, и не встретил отказа. В соответствии со своим знатным происхождением Мария была принята при французском дворе и стала фрейлиной французской королевы.

А с ней и младшая сестра, Анна.

Анна Болейн.

Моя мать. Как странно было слышать эти слова после стольких лет молчания. У меня не было матери. Я повторяла эти слова, пробуя их на язык. И чувствовала один привкус – привкус смерти.

Медвяная вечерняя теплота растаяла в воздухе, от реки тянуло промозглым туманом. Но у меня не хватало сил повернуть к дому, и я прибавила шагу.

О, Господи – впервые в жизни во мне родились нечистые мысли. Король, мой отец, взял мою тетку Марию из постели своего брата-короля, а потом переспал с ее младшей сестрой. Я читала о подобных вещах – у римского историка Светония, например когда он описывает разнузданные нравы цезарей. Неужто отцу нравилось делить женщину, словно коня или плащ? Говорят, это нравится мужчинам. Или это такое удовольствие – спать с двумя сестрами, сперва со старшей (Марией, белокурой, пышной, податливой), потом с младшей (яростной, темноволосой, страстной)?

И я считала эти мысли грязными.

Когда девчонкой я была неопытной, незрелой, с неразбуженными чувствами, подумать только, как я тогда рассуждала! Доживи Генрих до моих дней, увидь он, что привозят из заморских краев мои моряки, чего бы он пожелал, дабы распалить свою похоть и ублажить свою плоть ?

Одну черную девку и одну белую ?

Тройняшек-девственниц ?

Чудовищно сросшихся сиамских близнецов ?

Довольно!

Я жалко цеплялась за слова Сесила. Венчанный муж блудит не ради собственного удовольствия. Королевские совокупления направляются свыше. Господь руководил Генрихом, когда тот оставил старую жену, Екатерину, и добивался новой, Анны. Господь открыл своему наместнику на земле Via, Veritas, Vita – путь, истину, жизнь.

Что еще?

Многое.

По крайней мере, в этот ужасный день Сесил открыл мне, что моя мать, Анна Болейн, не была развратницей. Будь она вроде Марии, удовольствуйся она ролью королевской наложницы, согласись по его первому слову оголять полные грудки, раздвигать пухлые ножки или поднимать округлый задок королю на десерт, она бы через год приелась своему властелину, вышла замуж за какого-нибудь услужливого придворного, из тех, кто не гнушается хозяйскими объедками, стала бы, как Мария, честной женщиной и почтенной матроной и дожила бы до преклонных лет.

Она бы не умерла.

А я – не появилась на свет.

И не шагала бы сейчас вдоль реки вне себя от злобы и возмущения. Против отца. Против того, что он сделал.

Пора было идти домой. Близилась ночь, дальнейшая прогулка грозила нездоровьем. На другом берегу сидели в гнезде два лебедя, два изящных серебристых силуэта поблескивали в сгущающихся сумерках. Я помнила их гадкими птенцами, когда они передвигались враскачку и хлопали крыльями, словно чистильщики улиц в бурых ученических куртках. Как быстро они выросли! Как быстро растем мы все!

– Миледи! – Эшли догнал меня и тронул за рукав. Он без слов кивнул на дорогу, по которой приближались люди, – до нас уже доносились звуки дружеской возни и звонкий мужской гогот. – Соблаговолите повернуть назад?

Эшли был, разумеется, прав. Не пристало королевской дочери в темноте встречаться с ватагой придворных кутил. Однако, даже припусти я бегом, в тугом корсаже, в тяжелой робе и бесчисленных юбках мне все равно не скрыться. Лучше уж, раз встречи не избежать, встретиться лицом к лицу.