Он решил, что нельзя терять времени, ноги на ходу загорятся и высохнут.

Надо бежать как можно быстрей. Одежда обледенела, и, судя по этому, мороз велик. А день короток. Солнце уж поднялось, светит в спину сквозь редкие стволы. Теперь уж не думаешь, красиво ли вокруг. Так на всю жизнь отучишься любоваться.

Под ледяными унтами и штанами в ледяных пупырях – мокро. Но Василий знал, что, когда разгонишься, станет теплей. Он бежал так быстро, как только мог. Ветер подул в лицо, стал жечь щеки и нос. Солнце светило ярко. Славный денек.

Ногам в унтах стало теплей. Сколько Васька бежал, он не знал. В страхе или в деле время идет своим чередом. Уж, кажется, близко Уральское, а все время являются сопка за сопкой, словно кто-то их расплодил нарочно. Какая-то горелая сопка попалась. Василий прежде не замечал ее никогда. А солнце словно стояло или шло вверх иногда. Но Вася знал, что это он сам забирался вверх по мари на плоскогорье.

Вон, слава Богу, Косогорный хребет. Сил остается мало. Васька чувствует, что все жилы его начинают промерзать. На ногах мышцы – как натянутые скрученные веревки.

Он не полез через хребет, а пошел в обход по речке, по речке же вышел к озеру и побежал по релке в редком лесу. Вот уж видны снежные чистые квадраты среди гладких черных стен леса. Пашни! Силы, казалось, прибыло. Пальцы на ногах ничего не чувствуют. Не обмерзли?

Уж близко, а все нет дома.

Васька остолбенел. Что такое? Пожар в нашей деревне? Кто зажег? Неужели по злобе? Кто на кого? Не себя ли кто сжигает?

Парень стал сильно мерзнуть.

Близко от дома, а бьет озноб, все холодней становится. Это потому, что Амур близко, а от него всегда дует.

Нет, это с Федькиной баней что-то случилось. Она вся как в облаках, того и гляди, подымется и ветром ее унесет. На сильном морозе густой пар валит из всех щелей. Рассохлась, что ль? Вот это кто-то парится! Наверное, жарятся наши старики! Вот где тепло!

Васька подумал – в церкву собираются, хотят приехать во всей чистоте. Постятся, праведные люди!

Он представил, как сейчас окунется в этот жар. Спасся наконец-то! Добежал! На росчисти солнце вышло над деревьями. А он уж дома! Теперь всю жизнь будет брать кремень и огниво.

Васька забежал в баню. В предбаннике в густом облаке пара содрал с себя меховую куртку, скинул унты, сорвал обледеневшие портянки. Ноги целы!

– Кто тут? Ты, что ли, Васька? – Из пара вышла разморенная женщина. Шея у нее черная, светлые волосы подняты наверх, уши открыты, и от этого кажется она еще голей.

Васька никогда не думал, что Татьяна такая ладная. Лицом она всегда мила, в веснушках. Шутливая озорница! Смотреть на жену дяди Федора всегда приятно. Ему не было двенадцати, когда она вышла замуж за Федьку. Василий был ее любимцем. Иногда она пыталась учить его целоваться, дразня застенчивого молоденького мужа. Васька смущался и дрался с ней. Потом он привык, что Татьяна всегда с кучей ребят, в каких-то юбках, платках, чего-то на ней всегда понадевано, так что кажется она старухой. Только ключицы торчат, словно на ней кожа и кости. А сейчас она такая молоденькая, гладенькая, пухлый живот туго схвачен в поясе, пухленькие ноги. Привычная усмешка и озорство в ее глазах. Конечно, бывало в деревне, что мылись всей семьей. Так было. Ваську лет до двенадцати водили со всеми. Потом стал он ходить мыться с отцом.

– А мы тут отмываем боль и души, – сказала Татьяна. Парня обдало запахом водки. В бане кто-то поддал пару, и послышался какой-то крик.

– Я провалился в тепловод, ноги не поморозил ли…

«А косточка на груди – чистый обман», – подумал Васька.

– А ну, дай лапу. – Татьяна подошла, нагнулась, подняла его ногу.

От струй горячего пара, ударивших с раскаленных камней, в предбанник отступила высокая женщина с темными мокрыми волосами. Васька думал, что там племянники моются. Он узнал Дуняшу Бормотову. Ему ударило в голову, словно он залпом выпил целый стакан спирта.

Она обернулась и вошла с поднятыми на голову руками.

– Вася-а!

Он вскочил, схватил ружье и опрометью кинулся вон из бани, запнулся за порог, ударился о косяк ружьем, увидел, что солнце еще высоко. Он позабыл свое намерение парить мерзлые ноги.

– Куда босой! – закричала Таня и схватила его на снегу за пояс.

– Васька! Куда, грамотей! – Дуня выскочила и схватила его за шею, потянула назад за голову. Парня втащили в баню.

– Вы – пьянчуги!

– Пили на свои!

– Мы тебя выпарим сейчас, только ты зажмурься и не подглядывай, – сказала Дуня, толкнув его на лавку.

– Да, зажмурься! – обиженно отозвался Василий.

Таня – пышка, а Дуня тонка, как лоза, у нее большие пальцы красных распаренных ног. Это Васька еще на снегу заметил, она, стоя сзади него, зашагнула за его ногу. Мокрые груди ее, кажется, устали от парки, отлегли. Дуня прикрывалась веником. Бабы эти свои, домашние, всегда в работе, с ними вместе Васька рос. А тут обе оказались красавицами.

Они принялись снимать с него рубаху, отняли шапку и куртку, делали все быстро.

– Штаны сам.

– А то вдвоем разорвем напополам, потянем в разные стороны.

– Ну, живо! – закричала Танька. – Эка невидаль!

– А че мне стесняться, – осмелел парень. Он встал, исподние свалились, он стоптал их ногами.

– И сразу выстираем, – сказала Татьяна.

Дуня отняла веник от себя и, размахнувшись, хлестнула Василия по лицу.

– Ты чего, взбесилась?

– А тебе жалко нас?

– Конечно, жалко…

– Пожалей нас, Василек. Дома нет никого, деревня пустая!

– Федя мой придет, и будет тебе компания.

– Бык твой, – сказала Дуня.

Татьяна повела Ваське мыльной ладонью по лицу.

– Выпей сначала, – сказала Дуня. Из-под полки она достала бутыль. Васька охотно выпил. Грудь его сразу согрелась.

– Ух-хо-хо! Ух-хо-хо! – заорал он и прыжками кинулся в парную. Там стоял такой густой пар, словно он попал в дождливое облако на перевале.

– Хватит баловаться! – закричала Татьяна. – Иди к черту.

– Погодите, че вы, ополоумели…

Кто-то дал ему пинка.

– Не мешай, я тебе выстираю все сейчас, а домой побежишь голый в полушубке.

Дуня оплеснула его ведром горячей воды.

– Эй, ты… – Василий схватил ее, но она выскользнула.

– Васятка ты наш, сердечный дружок! – приговаривала Татьяна.

Дуня выбежала и набрала полный таз снега.

– Тебе, чтобы не безобразничал. Залеплю сейчас все.

Васька стал мыться в углу.

– Разотри мне спину, – примирительно сказал он.

– Сначала ты мне, – ответила Дуня.

В предбанник кто-то зашел.

– Федюшка! – сказала Татьяна. Она бросила стирку и, шатаясь, вышла.

– Я сначала думала, он зашел, когда ты влетел сюда.

– А-а, Васька нашелся! – обрадовался дядя Федор. – Погоди, я сейчас схожу принесу тебе. Мы тут угощались.

– Посмотри, как Васька замерз, – сказала Татьяна. – Если ты домой пойдешь за водкой, то принеси ему белья.

– Не домой! У меня бутылка в сугробе… Вода в кадушке. А ты откуда? – спросил он Василия, давая ему бутылку спирта и ковш холодной воды. – Егор беспокоился, что ты вовремя не явился.

Васька выпил, и у него все заходило в глазах. Он присел возле дяди Федора.

– Я медведя нашел.

– А я проснулся, двери распахнуты, изба выстудилась, – ответил Федор. – И не вспомню, что было.

Дуня мелькнула в облаке пара.

– Зашел к Егору – дом пустой. Я испугался. Че такое? Потом вспомнил, мыться надо. А я-то думал, что хунхузы напали. Васька, ты – добрый… Eму бы в монастырь на старых местах! – сказал Федор, обращаясь к Дуне. – А здесь нет монастырей! Церква и та в диковинку.

– Поди, Вася, попарь меня! – сказала Дуня и потянула его за руку. – Встань. Возьми вот веник.

– Горячей-то водой плесни, – сказала Татьяна, – разотри, разровняй ей, где были застежки, шнурки, завязки, ремни. Знаешь, сбруя наша, бабья…

– Обутки наши окаянные! – сказала Дуня.

– Видишь, какая она гладенькая! Ты, поди, и не знал?