– Ночевку по себе сыщи, – ответил Жеребцов.

– А ну, открой свой магазин!

– Перминский, што ль? – спросил Жеребцов.

– С Уральского.

– Слыхать по разговору! – Жеребцов быстро положил лыко на скамеечку. – Милости прошу!

Ему хотелось знать, откуда один за другим выходят уральские старатели. Окает гость, не врет, в самом деле уральский. По разговору лучше, чем по паспорту, человека узнаешь.

– Своего как не принять! Дальний, а все сосед, родной!

Никита так сердечно сказал, что Силин даже пожалел его. Страшный человечище, а оказывается – доброта. Но Тимоха не очень доверял.

– А у нас хлеба поспевают поздней, – говорил Жеребцов, вводя гостя в дом.

Тимоха опечалился при упоминании об уборке, и Никита это заметил, догадываясь, что гость его пахарь и чувствует себя виноватым. «Значит, идут они один за другим по следу Кузнецова!»

На подоконнике лежала подзорная труба. Силин знал, что это за штука. Такая была у соседа его уральского торгаша Федьки Барабанова. Он в эту трубу смотрел и узнавал, работают или нет у него на покосе батраки – беглые каторжные, а те потом удивлялись только, откуда хозяин все знает.

Но сейчас не покос. А на островах хлеб не сеют и не жнут. Не его ли он выглядывал? Дом у Жеребцова над обрывом, высоко над рекой.

– Покупателей-то далеко видать на подъезде, – сказал Силин.

Забыл Жеребцов убрать эту трубу, а теперь не решился, не надо подавать вида, что укор гостя попал в цель. Тимоха заметил, как всполошился хозяин.

С золотом в мешке, Тимоха почувствовал себя смелей обычного. Постоянное чувство вины и боязни, которое всю жизнь давило мужика, вдруг исчезло. И это было целым открытием. Он подумал, что, может быть, уж не такая хитрая штука стать умным. Надо только попасть на хорошую жилу и не сплоховать, хапнуть вовремя и не раскидать потом богатства, удержаться. Он вспомнил старую свою присказку: «Богатый и ума прикупит, а бедный – дурак дураком!»

Он приметил, что Никита, кажется, жаден и не прочь унижаться ради выгод… «Только бы мне не перехватить лишнего!» – подумал Силин при виде бутылки с водкой. С непривычки, он понимал, трудно удержаться… Да, может, и не стоит!

– Нет ли у тебя рубах продажных, исподнего… Новые бы брючки! – сказал Силин. – Сапожки тоже…

– Есть, как же! Да закуси еще!

– Нет… Допрежь надо прифорситься. Давай вот прикинь, сколько дашь за такой самородок?

Жеребцов не стал жаться.

«Потеха! – подумал Силин. – Я брал даром, а он дает такие вещи! Новые! Да хоть вдвое бы меньше дал, и то выгода!»

– А вот это видел? – вытащил Тимоха из кармана еще несколько самородков.

Тимоха, кроме покупок, получил еще несколько ассигнаций.

Вытопили баню.

Тимоха пошел мыться и взял с собой мешок с золотом. Он переоделся во все чистое, в новое белье, сапоги и рубаху. Хотелось бы купить пиджак и пальто со шляпой, но такого товара на Утесе не держали.

– Продай свой! – сказал Силин.

– Утонешь в нем.

– Это ничего.

Тимоха смеялся в душе, глядя, как богатый и степенный мужик угодничает.

Так было впервые в жизни.

Тимоха подвыпил изрядно, но на все расспросы, где золото, как ехал, как выбирался, отвечал сбивчиво, путал.

Силину отвели отдельную горницу в большом доме.

Утром бородач заглянул в дверь. Все утро Никита сидел на кухне, ожидая пробуждения гостя. «Стукнуть его! Да, ведь это не горбач! Тут живо подымутся мужики, и если не упекут на каторгу, то обойдутся самосудом… Не скроешься!» Он знал, гиляки видели Силина.

Никите казалось, что, не задумываясь, он при случае шлепнул бы этого мужика пулей в спину. А теперь приходилось терпеть и ждать, и как-то выматывать, выуживать из него…

– Свининки тебе? Баранинки? Убоины? Что с утра приготовить? – спрашивал хозяин.

– Парохода нет? – спросил озабоченный Силин.

– Я на телеграфе узнавал, бегали для вашей милости. Нет, и не слышно. И не выходил.

Тимоха жил, попивал водочку, ходил в баню и крепился, чтобы не загулять. Приходили соседи Никиты, их жены. Свойскими приятелями стали и Котяй, и Курносов. «Пусть я все пропью, – думал Силин, – но хотя бы про Егорово богатство мне не проболтаться!»

Сын Никиты, не снимая картуза, вломился в двери с целой оравой парней.

– Просят мужики гулянку. Мы сами обезденежели. Может, разрешите? – ласково спрашивал постояльца Никита.

– Разрешаю!

Пароход не шел. А к Тимохе все еще приставали с расспросами, откуда вышел. Обиняки, и намеки, и укоры надоели ему. Он уже не мог вытерпеть больше этой неправды. Все смотрели на него, как на скрягу. Он мысленно поставил себя на место мужиков. Выходило, что им обидно. «Хотя бы я их угощу как следует!»

– Подумаешь! Надо как будто нам скрывать! Нет, не-ет! Мы не таковские, – объявил он. – Мы не только для себя…

Гуляли допоздна. Девки выводили Тимоху плясать. Вся изба притопывала. Какая-то рябая широкая морда мелькала, терлась подле Тимохи.

– И-их… И-и-их! – повизгивали бабы.

– Ах-ах! – прыгал волосатый Жеребцов. – Цветочек!

«Как дьявол!» – подумал Тимоха.

Рябая привела худенькую девушку с толстой косой и с нарумяненными щеками.

– Вот надо бы дочь скорей замуж выдавать! – зашептала она, сидя тесно подле Тимохи.

Тимоха хлопнул девку по плечу, та нагнула голову и деланно улыбнулась исподлобья. Кто-то говорил;

– Че она падчерицу свою привела!

– Она все хочет сбыть ее с рук…

– Счет закрыт, – сказал мрачный с похмелья Жеребцов на другой день перед обедом. – Пойдем щи хлебать, больше денег нет и возни нет! Нагулялись…

– Как это счет закрыт? Хм!.. – выскочил из-под шелкового одеяла Тимоха. – Че уж вечер скоро?

– Кутить бы можно, да надобно подлого металла, – сказал Никита.

Силин вспомнил, что череп еще висит на берегу речки и там есть золото. Но в мешке ничего значительного не оставалось. Самородок, осененный крестным знамением, исчез, ушел…

«А куда дальше? – подумал Тимоха. – Все туда же! Дорога одна, в те же чужие ящики! Хотя на совесть гульнули!»

Силин подумал, что придется доставать последнее, мелочь. Все лучшее, отложенное из «заветного», он уж прогулял.

«Это еще когда-то, может, найдем мы золото на нашей речке, – полагал Никита, – а тут вот оно само. Сам прииск ко мне приехал… Не сдается гость, да теперь уж мы и сами найдем!»

Тимоха гулял по берегу в красной рубахе и в лакированных сапогах. Впереди с пляской шли бабы и девки, играл гармонист. Носили Тимошку на руках.

– Ты на меня, Котяй, претензию не имай! С тобой делился братски, – басил Никита.

Кто-то ночью стукнул Никиту у ворот, когда он провожал соседей. Метили палкой в голову, а попали скользком, чуть не снесли напрочь ухо. Никита прибежал весь в крови.

Потом стреляли под окном у Котяя и откуда-то со стороны ответили, словно два дома затеяли перестрелку.

Но что было – ни Силин, ни Никита не помнили толком на следующее утро. Баба молчала и что-то тихо выговаривала мужу.

Силин подумал, что, может быть, кто-то из парней мстит за девку.

– Больше не траться. Я тебя теперь угощаю! – говорил Никита. – И то тебе не с чем доехать. Мы тоже братство понимаем и уважаем своих! Тебе надобно явиться к жене с капиталом!

В Уральском первый день уборки выдался сухой и почти безветренный, какие редки на Амуре. В эту пору, случалось, ливни и ветры губили ярицу. Поваленная и залитая проливными дождями, она быстро загнивала, и нечего было собирать. Люди не знали голода лишь благодаря торговцам, привозившим муку из Китая и Благовещенска. Охотно давали в долг с отдачей зимой мехами или деньгами, зная, что за здешними мужиками не пропадет.

Среди хлебов белели окутанные головы мужчин. Осыпая их, как черный дождь, сеяла мошка. К обеду оказалось, что Илья Бормотов перегнал Егора Кузнецова – первого косца в селении. Косили на разных полях, но заметно было, что Илья нынче всех обошел.