— Возница. Мне его дал друг, чтобы он меня целым и невредимым привез обратно домой и чтобы он напоминал мне о нашей степи.

— Ох, это хорошо, — обрадованная чем-то только для нее понятным, она поставила кувшин в центр стола — над драгоценностями и неожиданно оказалось, что эта желто-черная фигурка более важна, чем вся ювелирная выставка. — Иштван, — оправдывалась девушка, — мне еще какое-то время придется побыть в этом зоопарке, а мне так хочется что-нибудь выпить. Я послала Маргит за алкоголем, но она куда-то пропала. А слуги ходят где-то вокруг. Будь добр, принеси двойной виски.

Только тут он заметил, что вид у нее усталый, а под глазами темные круги от недосыпания.

— Нелегко мне, — шепнула она доверительно, положив ему руку на ладонь. Девушка говорила так, словно стайка подружек уже не имела значения, словно они остались одни, сойдя с лошадей на опустевшем пастбище. Тереи хотел ее утешить, сказать несколько добрых, простых слов, но чувствовал только горечь: я здесь чужой, уеду из этой страны, поэтому она так откровенна, со мной можно не считаться, наверняка она точно так, же жаловалась, бы, поглаживая голову лошади.

— Ну, наконец-то ты пришла, — крикнула радостно Грейс. Худенькая, рыжеволосая девушка в зеленоватом, простом, как туника, платье, сколотом на плече большой пряжкой с бирюзой, шла к ним, держа в руках высокие бокалы. Грейс, не колеблясь, забрала у нее оба и один вручила Иштвану.

Глядя на влажные, припухшие губы невесты, пьющей с жадностью, он осушил бокал. Щиплющее горло виски и пузырьки газа приятно освежали.

Иштван мысленно пожелал ей счастья, но не того, которое сегодня вечером начиналось свадебным обрядом. Каким-то образом в это счастье он включал и себя, столько же невинно, как кошки в поисках солнечных лучей любящие подремать летним днем на подоконнике. В нем была ленивая нежность и к ней, и к себе самому.

Шум разговоров действовал успокаивающе, толпа гостей неожиданно стала несущественным фоном желанной встречи.

— Грейс, — сказал он вполголоса, — думай иногда обо мне.

— Нет, — покачала головой девушка, — ни за что. Заметив, что Иштван рассердился, она погладила его руку.

— Неужели ты хочешь, чтобы я страдала? Этот брак как железные ворота, им стоит только захлопнуться… Грейс говорила торопливо, словно в чем-то себя убеждая.

Неожиданно она сжала кончики его пальцев, вонзила в них ногти.

— Но завтра ты здесь тоже будешь. И послезавтра… Ах, если бы я могла тебе приказать: или ты отсюда уезжай, или умри… Не могу. Мне очень нелегко сегодня, Иштван, хотя я всем улыбаюсь. С удовольствием напилась бы, но здесь не Лондон, неудобно.

Рыжеволосая девушка, которая стояла возле них, немного заслоняя Грейс и Иштвана от любопытных взглядов, повернула голову, понимая, что между этими людьми происходит что-то особенное; спокойным движением она забрала у них пустые бокалы, подчеркивая тем самым свою служебную роль.

Тереи почувствовал себя неловко.

— Простите, я машинально выпил виски, вы, вероятно, принесли его себе…

— Мелочь. Грейс — деспот, хорошо, что мы с вами всего лишь ее гости. Нам повезло, но бедный раджа…

— Ну, этого о нем сказать нельзя, не позволю издеваться над моим почти мужем. Вы разговариваете, как старые знакомые; советник Тереи, венгр, будь осторожна, он красный, — предупредила Грейс, переходя на шутливый тон. — Мисс Уорд, австралийка, будь осторожен, она любит приносить себя в жертву, из-за этого и приехала в Индию. У нас хватает нищеты и страданий, тут она в своей стихии, хочет помогать, делать людей счастливыми, в этой роли сразу чувствует себя лучше. Возможно, она даже станет святой. Называй ее по имени — Маргит. Ну, Иштван, пользуйся случаем, целуй ее. У нее обе руки заняты, я бы хотела, чтобы ты это сделал сейчас, а не за моей спиной…

— Выходишь замуж и ревнуешь? — засмеялась мисс Уорд. — Ты уже выбрала, дай и мне шанс… Ну, не пугайтесь, если она меня так хвалит, то, пожалуйста, целуй, — и она подставила розовую, со смешной ямочкой щечку. Губы Иштвана коснулись упругой свежей кожи…

— Похоже, мисс доктор, у вас в Индии уже появился первый частный пациент. Ты ему понравилась, — засмеялась Грейс. — Если хочешь, Иштван, я познакомлю тебя с самыми красивыми девушками Нью-Дели, а выбирать здесь есть из чего, — она повела рукой, по которой блуждали разноцветные огни, и неожиданно ее белое платье стало фиолетовым, а затем покрылось пурпуром. — Лакшми, Джилла. Идите сюда! — Она звала девушек, обернутых в переливающийся цветами шелк.

Они подходили, высоко неся прекрасные головы с копнами вьющихся волос, огромные глаза смотрели весело, девушки сознавали свою красоту и то преимущество, которое дает богатство.

— Я рядом с ними чувствую себя сухой палкой, страшной и малопривлекательной, — сказала Маргит. — Правда, они прекрасны?

— О да, особенно в этой упаковке, — пошутил Иштван. Но она уже не слушала, а воспользовавшись тем, что подошел слуга с подносом, на котором стояла использованная посуда, протиснулась в толпу, будто хотела поскорее избавиться от бокалов из-под виски.

Некоторых девушек он знал, они носили известные в Индии фамилии: Савитри Дальмия, эта семья имела почти полную монополию на копру и кокосовые масла в южной Азии, Нелли Шарма «Электрик Корпорэйшн» или хрупкая, с восхитительно длинной шеей, Дороти Шанкар Бабха, отец которой был владельцем огромной, словно кротами перекопанной долины, затянутой сернистым дымом, от которого волосы работниц рыжели, а трава и деревья сохли — его угольные шахты вели добычу так, как это делалось двести лет назад в Англии. Их родителям принадлежали латифундии, по размерам чуть ли не равные четвертой части Венгрии, а сфера влияния распространялась еще шире. Тереи смотрел в глаза девушек, полные коровьей покорности, подкрашенные голубым веки, подчеркивали всю их глубину. У каждой были по-своему причесаны волосы, заколотые пряжками из рубинов и изумрудов, Дороти носила браслеты из жемчуга на запястьях обеих рук, играла ими и, слушая шутливые восторги Иштвана, смеялась, поблескивая ровными зубами.

Девушки весело болтали, их красота притягивала мужчин как магнит. К веселой группке подкрался фотограф. Его отгоняли как назойливую муху.

Иштван потихоньку выбрался из окружения девушек: неожиданно почувствовав пресыщение, уж больно они были красивы. Их поступь была как музыка. Шелк тесно облегал их бедра, обнаженные талии тепло отливали бронзой. Длинные, худые руки изящно изгибались, рассыпая блеск драгоценностей.

Этими красавицами можно было восхищаться, но они не возбуждали страстного желания.

Тереи пробрался сквозь толпу гостей и свернул в аллею. Здесь света было меньше. На лысых ветках сидело несколько павлинов, свешенные хвосты сверкали изменчивым блеском, встревоженные птицы неприятно кричали, казалось, кто-то толкнул заржавевшую калитку. Иштван вступил на мостик, искусственный ручей в эту пору года едва струился, из канавы доносился запах болота. В матовом зеркале, среди островков водорослей покачивались отраженные огоньки, вода была полна движения и жизни, насекомые, скользя по поверхности, раздвигали мерцающий блеск.

Шум голосов, сквозь который иногда можно было услышать завывания певца, постукивание барабана и птичьи трели флейты, навевали грусть. Неожиданно Иштвану показалось, что он стоит на горе Геллерта и смотрит с террасы на дунайские мосты, размеченные огоньками фонарей, вглядывается в улицы Буды и Пешта, мчащиеся автомобили, неоны реклам, а сухой ветерок пролетает по склону, принося известковый аромат нагретых трав и полыни. Сзади в гостинице тихо играет далекая музыка, вокруг в жаркой ночи тысячами цикад звенит гора. Там, по мосту легкой походкой идет девушка, поблескивают загорелые руки на простеньком платьице, вьющиеся волосы свободно спадают на плечи. Ее хорошо видно сверху, когда она вступает в белые круги света от фонарей. Иштван испытывает к ней огромную нежность, ему хочется взять ее под руку, пойти с ней в кафе, открытое и после полуночи. Но в нем нарастает чувство бессилия, как иногда бывает во сне.