— Ну и что из этого? Тебе было легче?

— Сейчас не время для таких разговоров. Ты хочешь, чтобы я тебе рассказала о неудачной любви… Поверь мне, ради этих нескольких, а я их могу пересчитать по пальцам одной руки, стоило жить.

Из посольства вышел Лайош Ференц, после рабочего дня чистенький, свежий, с галстуком-бабочкой, старательно завязанным у крахмального воротничка. Длинные вьющиеся волосы начинали седеть. Красивый мужчина, похожий на манекен с витрины магазина готовой одежды.

— Кто-нибудь из вас поедет сегодня в город? Мне предстоит немного поработать дома, а надо получить фильмы.

Лайош никогда бы не признался в том, что ему просто хочется полежать, посмотреть еженедельники или сыграть в бридж с женой и соседями. Нет, он всегда был занят работой, делал все, чтобы закрепить, углубить знания, Лайош никогда просто так не выходил из дома, а обязательно направлялся с целью…

Он избегал встреч с коллегами; когда все договаривались идти на мороженое в «Волгу», он тоже там появлялся, но вкушал мороженое за другим столиком в ожидании интересного контакта который мог бы повлиять на более углубленное понимание полита-: ческой ситуации в стране пребывания.

— Я еду на выставку детского рисунка, старик Шанкар пригласил меня в жюри, могу получить за тебя фильмы, — предложил Иштван. Ференц вручил ему квитанции, рассыпавшись в благодарностях, потом легкой походкой пошел по тропинке в сторону дома.

— Я тебя подвезу, Юдит, подожди, — Иштван вывел автомобиль из тени. — Уфф, ну и пекло!

Сидение из кожзаменителя грело спину даже через полотно чехла. Проезжая мимо Ференца, он притормозил, жестом приглашая его в машину, однако секретарь поблагодарил, чуть приподняв панаму. Такие же шляпы носят в советском посольстве, — подумал Тереи.

— Знаешь, что он мне сегодня сказал, когда я у него спросила, не бывает ли ему иногда скучно? — начала Юдит. — У человека, который честно работает, нет времени испытывать одиночество… Говорю тебе, он далеко пойдет.

— И не будет иметь врагов, — подтвердил Тереи, — однако это не значит, что у него нет своего мнения, но зачем ему его высказывать, если можно повторить мудрые мысли самого посла.

— Признайся, что ты ему завидуешь…

— Нет. Предпочитаю быть самим собой и иметь время, чтобы испытывать одиночество.

— И я тоже предпочитаю тебя таким, какой ты есть. Ну, привет. Если поедешь в кино на этой неделе, вспомни обо мне, час милосердия для стареющих женщин, — невесело пошутила она, пожимая его руку.

Тереи не спешил отъезжать, глядя, как Юдит идет по тропинке под огромными деревьями, с листьями, отливающими лаковым глянцем.

Я мало что о ней знаю. А она тоже скрывает что-то из своей биографии… Если Юдит изучала языки до войны, вряд ли она может быть пролетарского происхождения. Какая она на самом деле? Говорит, что доброта — это одна из разновидностей слабости.

Перед домом Тереи стояла маленькая лошадка, запряженная в двуколку, нагруженную рулонами ковров. На них спал толстый торговец.

Шуршание колес тормозящего автомобиля разбудило его, он встрепенулся как паук, высовывающийся из щели, когда задетая паутина задрожит.

— Бабуджи[9]! — кричал он, — я привез ковры.

— Не сегодня, — прошел мимо, не останавливаясь, Тереи, — в следующий раз.

— Неделю назад сааб тоже обещал. А я ведь ничего не хочу. Прошу только мне разрешить показать мои кашмирские сокровища.

— Я покупать не собираюсь.

— Кто говорит, о покупке? У вас нет времени смотреть всю коллекцию, я принесу один-единственный ковер, который выбрал для вас. Не будем говорить о деньгах. У меня только одна мечта, я хочу разложить его у вас в комнате. Понравится, пусть останется. Нет? Я через неделю привезу другой… Пока не подберем. Нет, ни слова о деньгах. Ведь это радость для меня, если вы что-то себе выберете. Хорошо? Сделайте мне одолжение, — умолял он, протягивая руки.

На пути у него встал чокидар, держа наперевес толстый бамбук.

— Не сегодня. У меня нет времени, — отмахивался Тереи.

— Сэр сам себе вредит… Лучшие экземпляры выберут американцы, но разве они в этом что-нибудь понимают? А я так радовался. Сааб разрешит расстелить под ноги один из моей коллекции — цвета ржавчины, коротко подстриженный, с цветным растительным узором, не ковер — чистое золото… Я специально отложил его для вас.

Из гирлянд вьющихся растений, раздвинутых темными руками, высунулась ястребиная голова повара в накрахмаленном голубом тюрбане.

— Сааб, — посоветовал он, — это ничего не стоит… У него бывают красивые старые ковры, пусть положит. Иштван неожиданно почувствовал усталость. Неужели торговец и повара привлек на свою сторону, чтобы у него не было выхода? Чокидар тоже поглядывал на советника с надеждой, театральным жестом загораживая вход в дом бамбуковой палкой, у торговца было страдальческое выражение лица, какое редко можно увидеть даже на похоронах. Лошадка трясла коротко подстриженной гривой, ее донимали слепни, она била копытами в красную, спекшуюся от засухи глину так, что во все стороны разлетались комья. Они ждали… Разве могу я их разочаровать? Через несколько дней скажу, чтобы он этот ковер забрал… То, что он его сегодня оставит, ведь ни к чему еще не обязывает.

— Хорошо, покажите, — махнул он рукой. — Только поскорее у меня нет времени.

Случилось нечто непостижимое. Смиренный купец крикнул властно, чокидар поставил палку у стены, бросился к повозке и взвалил на плечо огромный рулон ковра. Купец уже скрылся в доме, оттуда доносились его команды, он поторапливал уборщика, они со скрежетом передвигали стол, расставляли стулья, освобождали место.

— А у кого сейчас есть время? — вздохнул появившийся из дома купец. — Но этот ковер стоит того, чтобы на него хоть немного посмотреть. Я уже исчезаю. Сааб посмотрит сегодня, завтра посидит в кресле, выкурит сигарету и подумает, почему именно этот ковер стал самым приятным местом во всей комнате… Он радует не только глаза. Нужно коснуться его босой ногой… Пусть решение созревает само. Я не настаиваю. Меня уже нет.

Толстый, потный, в шелесте накрахмаленных, белых с буфами штанов он шел к калитке, словно его нисколько не волновало, что будет с оставленным ковром.

— Сэр, — повернулся он, глядя на Тереи нежно сощуренными, полными слез глазами, — на вас я не хочу заработать, Я знаю вашу душу, она жаждет прекрасного.

Душа? А что он может обо мне знать? Все разведал у соседей, собрал информацию, убедился, что я платежеспособен. Ничем не рискует… Обещал горсть медяков слугам, втянул их в заговор. Они определили тактику и время атаки.

Иштван вошел в дом. В то короткое мгновение, когда он приоткрыл обитую сеткой дверь, влетело несколько мух и, привлеченные запахами, безошибочно направились в сторону кухни.

Повар и уборщик стояли, наклонив головы и переговаривались, как попугайчики в клетке, восхищаясь расстеленным ковром. Он был прекрасен, ржаво-гнилозеленый, с мелким, голубоватым силуэтом дерева и желто-зелеными цветами. Тона были подобраны очень мягкие. Этот узор создал довольно приличный художник. Ковер нравился Тереи и именно это его злило. Торговец, вероятно, был хорошим психологом, а возможно его тайком впустили и он, осмотревшись, обратил внимание на колорит висящих в гостиной картин.

Уборщик присел и начал осторожно гладить узловатой рукой короткий ворс ковра, словно боясь разбудить дремлющие краски.

— Купец признался, — наугад сказал Иштван, — что дал вам по пять рупий за то, чтобы вы показали ему дом.

— Он врет, сааб, — возмутился повар, — он мне только дал полрупии. Это чокидару он сразу дал двадцать наяпайя[10], поскольку тот его не впускал в калитку. А я пока еще ничего получил…

Это звучало как упрек, он смотрел на Тереи черными глазами из-под щетинистых седеющих бровей.

— Значит, стоило пообещать полрупии, чтобы ты предал и нарушил мой покой? Разве ты мало получаешь?