Как только Понырин раскланялся и вышел, Шпильце позвонила в колокольчик и приказала слу­ге позвать господина из соседней комнаты. Гусь вошел по обыкновению бочком и почтительно скло­нился в полупоклоне.

— Охта, возле церкви Усекновения главы Иоан­на Крестителя, в собственном доме, — сказала Шпильце.

— Слушаю-с...

— Боюсь, нет его там уже... Не нравится мне этот Понырин. Крыса... — Шпильце вынула из шка­тулки ассигнацию. — Рук не целуй... Не люблю...

Только после этого она протянула ассигнацию Гусю.

— Если он ушел, расспроси соседей... Незамужних женщин особенно пристрастно... Полиевкт Харлампиевич — мужчина видный, холостой, со­стоятельный... Для женщин интерес представляет. Узнай, кто его обстирывал, убирал в доме...

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство. Смею полагать, что имею некоторый опыт в таких делах.

— Ступай...

Гусь, пятясь и кланяясь, вышел из комнаты.

Лихтендорф. Швейцария.

Утром Коврову передали записку от Загурского. Платон Алексеевич просил о встрече. Посове­товавшись с женой, Сергей Антонович на встречу согласился и послал Загурскому с соседским маль­чишкой ответ: в три часа пополудни обещал быть у водопада.

Он пришел минут на пятнадцать раньше услов­ленного времени, но Загурский уже был там. Ков­ров поприветствовал Платона Алексеевича кивком, и это избавило их от рукопожатия.

— Как здоровье Юлии Николаевны?

— Спасибо. Она совершенно здорова.

— Жена очень сожалеет о происшедшем... — сказал Загурский. — Между нами был серьезный разговор... Мы решили завтра уехать отсюда...

—Вот как?..

— Я хотел бы принести извинения за случив­шееся... Не представлял, сколь глубокая психоло­гическая рана была нанесена Юлии Николаевне... Вы оказались правы... Ее нельзя вовлекать в эту историю... Она не выдержит...

— Вы отказываетесь от своего плана в отноше­нии Шпильце... Я вас правильно понял? — спро­сил Ковров.

— Что же делать?! Нельзя рисковать хорошим человеком, чтобы наказать дурного...

— Я получил из Петербурга письмо от друга. В Саратове по вине генеральши застрелился моло­денький гусарский корнет — любимец полка.

— Ваш друг знает Амалию Потаповну? — уди­вился Загурский.

— К сожалению, он знает ее очень хорошо... Там же, в Саратове, посланец Шпильце убил одно­го человека. Он был когда-то его сообщником, по­том раскаялся... Видимо, они боялись, что он явит­ся к властям с повинной...

— Какое чудовище... — сказал Загурский.

— Вам тоже следует быть осторожным, — ска­зал Ковров. — Вам слишком много о ней ведомо... Она знает, что у вас есть дневник доктора Катцеля?

Загурский усмехнулся.

— Она думает, что украла его у меня. А он — вот. — Загурский показал Коврову толстую тетрадь в кожаном переплете.

— Стоит ли носить его с собой?

— Я взял его с единственной целью — пере­дать вам. Вернее, Юлии Николаевне.

— Зачем? — удивился Ковров.

— Здесь с научной беспристрастностью описа­но все, что произошло с Юлией Николаевной. Ник­то больше не должен видеть этот дневник. Право Юлии Николаевны — уничтожить его.

— Не думаю, что она сделает так, — сказал Ков­ров.

— Не будем гадать... Передайте ей наши самые искренние пожелания скорейшего выздоровления и счастливой жизни...

— Вероятно, мы тоже вскоре вернемся в Рос­сию.

— Зачем? — изумился Платон Алексеевич. — Юлию Николаевну там узнают... На ее суде пере­бывали тысячи людей... Ее портрет помещали в га­зетах... Ей не удастся оставаться инкогнито... И, насколько я знаю, решение суда не отменено.

— Ну, знаете... Надо еще доказать, что Юлия Николаевна Коврова и Юлия Николаевна Бероева — одно и то же лицо. Согласен, решение суда не отменено... Но и свидетельство о смерти Берое-вой тоже не отменено!

— Зачем? — снова спросил Загурский. — Нуж­но ли рисковать здоровьем вашей жены?

— На этом настаивает она сама... Тут она соли­дарна с вами... Она тоже хочет увидеть Амалию Потаповну в кандалах.

— Ваша жена — необыкновенная женщина!

— Ну, это-то я понял много раньше вас...

— Так давайте объединим усилия... Вашу руку, Сергей Антонович.— Загурский протянул Ковро­ву руку; тот, выдержав все же небольшую паузу, пожал ее. — Дневник, тем не менее, заберите. Он должен храниться у вас. Что же мне сказать Амалии Потаповне?

— Вы меня удивляете, Платон Алексеевич. Ра­зумеется, скажите, что вы успешно выполнили ее задание.

— Вы в этом уверены?..

— Представьте себе, что вы явитесь и скажете, что ее поручение не выполнили... Она может по­дослать к нам кого-нибудь другого. Эта дама не любит останавливаться на полпути... Не так ли?

— Вполне возможно...

— Это первое... Во-вторых, вам придется воз­вращать ей аванс, а наша задача — разорить ее. В-третьих, Юлии Николаевне в России, хотя бы на первых порах, не будет угрожать опасность... За­чем причинять вред невменяемой?

— Пожалуй, вы правы, Сергей Антонович...

— Вы уж, Платон Алексеевич, изобразите там все в лучшем виде... От этого зависит безопасность Юлии Николаевны.

— Постараюсь...

— И оставшиеся деньги с нее взыщите. Мень­ше на взятки судейским останется. Если захотите со мной связаться или будете нуждаться в помо­щи, обращайтесь к князю Николаю Чечевинскому. Он живет на Мойке в собственном доме. Вот письмо ему... — Ковров передал Загурскому кон­верт.

— У меня, Сергей Антонович, груз с души сва­лился... Как же ваша жена решилась на такое... Ведь придется давать показания следователям, в суде...

— А жить все время в страхе, что тебя узнают и разоблачат? А терпеть, что сводня, растлительница и убийца присвоила себе право преследовать тебя?.. Я не свои слова говорю, это слова Юлии Николаевны.

— Когда вы в Россию? — спросил Загурский.

— Не больше недели на сборы...

— Я живу на Литейном...

— Нет, встречаться будем на нейтральной тер­ритории. Я как приеду, разыщу одного судейско­го... Его Аристархом Петровичем зовут... Честный старый служака. Зануда страшный... Но нам такой и нужен. Друг мой, Николай Чечевинский, за не­ким Хлебонасущенским охотится. Этот мерзавец почище Шпильце. Два сапога пара. Он против нее много знает. Соберем все в кулак. И тогда дер­жись, генеральша.

— Ну, счастливо. До встречи в Петербурге.

— Жене привет, — сказал Сергей Антонович.

Дом Чечевинских. Петербург.

В кабинет вошел Степан, доложил:

— Там Анну Яковлевну спрашивают или Устинью. А ни той, ни другой дома нет...

— Кто спрашивает?

— Невзрачный такой господин... Он еще год назад приходил... Зыркает так по сторонам... Бояз­но одного оставлять...

Николай пошел в прихожую, где со шляпой в руке прохаживался Юзич.

— Здравствуйте, Юзич, — сказал Николай.

— Честь имею, ваше сиятельство...

— Проходите.

Николай пригласил Юзича в гостиную, Юзичу это понравилось.

— Добже, добже, — сказал он. — Я бы мог и здесь... Дело, с которым я пришел, не терпит отла­гательств... Их сиятельство Анна Яковлевна попро­сили приглядеть за господином Хлебонасущенс­ким... Есть кое-какие сведения...

— Говорите... Я ей брат. Вы, наверное, знаете...

— Знаю. Так вот, послал я за ним Фомушку и Гречку...

— Слышал о таких...

— Люди известные... Они к нему на Московс­ком вокзале прилепились. У меня с ними уговор был такой, чтобы из каждого города — весточку.

— Разумно, — сказал Николай. И предложил: — Чаю, вина?

— От чашечки чая не отказался бы...

— Степан! — позвал Николай и, когда тот явил­ся, приказал принести чаю.

— Слушаю-с, — неодобрительно сказал Степан.

— Так вот, сначала Полиевкт Харлампиевич ос­тановился в Москве у Печкина, — продолжил Юзич. — Потом поехал в Рязань. Там два дня жил. А потом укатил в Саратов.

— Вот как? — воскликнул Николай.

— А в Саратове Фомушка с Гречкой его поте­ряли. Он остановился в «Московской», и весь его багаж там, а самого нет... Исчез куда-то...