— Вы полагаете, он может сыскать Чернявого и Эльзу Францевну? — спросил он.

— Чернявого может... И это будет для вас пло­хо... А Эльзу Францевну — вряд ли. Я вообще не уверена, что она жива... У нее было слабое здоро­вье... Мне говорили, что она отравилась говяжьим паштетом. Представляете?.. Кто бы мог подумать, что говяжьим паштетом можно отравиться?

Полиевкту Харлампиевичу сделалось не по себе... Он почувствовал себя зябко, неуютно, буд­то сидел на сильном сквозняке. С одной стороны, это была хорошая новость: с уходом Эльзы Францевны рубилась еще одна нить, связывающая его с убийством дворника. Но с другой стороны, ведь он тоже когда-нибудь может вкусить паштета, или гусиной печенки, или выпить бокал вина... Да вот, даже эта чашка кофе вполне может таить в себе отраву. И Полиевкт Харлампиевич машинально ото­двинул чашку. Амалия Потаповна заметила это дви­жение и звонко расхохоталась.

— Какой вы стали впечатлительный, Полиевкт Харлампиевич! Надо лечиться... Могу порекомен­довать вам отличного доктора. Это достойный при­емник незабвенного Иоганна Катцеля. Молодой и многообещающий доктор. Хоть и не немец...

— Спасибо, драгоценная Амалия Потаповна... Вы уж и так для меня столько сделали...

— А Чернявого надо сыскать, Полиевкт Хар­лампиевич, — приказным тоном сказала Шпильце. — И сделать это раньше Аристарха Петровича. Надо сыскать и позаботиться о его здоровье.

— Да где ж его найдешь? Небось следователь по всей империи разыскивал... Бог даст, и дальше не найдет.

— Найдет. Если Чернявый жив — найдет. Я ведь о вас же и забочусь... Мне Чернявый не страшен. Ни я его никогда не видела, ни он меня.

Наступила гнетущая пауза. Амалия Потаповна поднялась с кресла; Полиевкт Харлампиевич тоже хотел было вскочить, но она позволила ему сидеть, сама же стала неторопливо ходить по комнате от двери до двери.

— Вот с кем бы мне совсем не хотелось бы встретиться, так это с... — она сделала паузу, — с Юлией Николаевной Бероевой...

Хлебонасущенский истово перекрестился:

— Господь с вами, Амалия Потаповна! Вы — женщина в самом соку... Вам еще жить да жить!

Амалия Потаповна усмехнулась:

— Я помирать не собираюсь. Хотя, разумеется, все от Бога. Не хотела бы я встретиться с Берое­вой на этом свете... Ведь Юлия Николаевна жива.

Полиевкт Харлампиевич испуганно смотрел на генеральшу.

— Странно изволите шутить, — хриплым от волнения голосом сказал он.

— Я не шучу... Юлия Бероева жива. Она живет в Швейцарии в маленькой деревушке Лихтендорф вместе с мужем.

— Но этого никак не может быть! Она похоро­нена на Митрофаньевском кладбище, о чем есть соответствующие документы.

— И тем не менее мне доподлинно известно, что Юлия Николаевна Бероева жива. Много еще неразгаданного в мире... Но вы почему-то не по­интересовались, за кого вышла замуж «покойная»...

— За кого? — тихо спросил Хлебонасущенский.

— Муж Бероевой — Сергей Антонович Ков­ров.

Хлебонасущенский вскочил как ужаленный.

— Этого не может быть! Вы рассказываете ка­кой-то глупый фарс... Только на театре оживают покойники... В жизни такого быть не может.

— В жизни все может быть, Полиевкт Харлам­пиевич. Все! И вам решительно следует заняться своим здоровьем. Вам предстоит много дел. Ведь если мне известно место, где пребывает Бероева, то это место может стать известным нашему об­щему знакомому. Вот в этом я совсем не заинтере­сована. Полагаю, что и вам это ни к чему. Итак, подведем итоги. Необходимо найти Чернявого и позаботиться о его здоровье. Это — первое! Вто­рое, и как мне представляется, много более труд­ное и опасное дело: надо позаботиться о здоровье Юлии Николаевны. При ней неотступно находит­ся Ковров и, пока он рядом, сделать что-либо бу­дет трудно. Думайте, Полиевкт Харлампиевич... Если хотите закончить свои дни в уютном домике, а не на каторге — думайте!

Амалия Потаповна села в кресло, подлила в чаш­ки горячего кофе, улыбнувшись, сказала:

— Я вам советую все же подумать насчет оп­рятной немецкой девушки!

Улицы Петербурга.

Полиевкт Харлампиевич брел по улице, не раз­бирая пути, не зная, куда и зачем идет... Известие о том, что Бероева жива, повергло его в состояние, схожее с тем, что бывает у людей, узнавших о ги­бели близких. Страха он не чувствовал, хотя и по­нимал, что, появись Бероева в качестве свидетель­ницы, под следствием окажется Амалия Потаповна, а уж она Хлебонасущенского спасать не будет... Его начинало мучить задание Шпильце. От приро­ды Полиевкт Харлампиевич не был жестоким че­ловеком, от вида чужой крови ему становилось дур­но, а тут предстояло убийство двух свидетелей, да и свидетели были непростые... Во-первых, их еще следовало отыскать... А уж потом... И как это сде­лать... Чернявый — мужик серьезный, а уж о Ков­рове и говорить нечего... «И что же это за судьба у меня такая? — думал Полиевкт Харлампиевич. — Из огня да в полымя».

Очнулся Хлебонасущенский у Пяти углов... Он огляделся и увидел будочника, который, опершись на алебарду, стоял прислонясь к стене спиною, по­одаль от размалеванной черными и белыми поло­сами будки. И тут только понял, куда помимо его воли привело провидение. Через дорогу в двух шагах от перекрестка он увидел яркую, видно не­давно подкрашенную, вывеску: «Трактирное заве­дение «Ерши».

«Ерши». Петербург.

Заведение Прова Викулыча процветало. Сюда уже не пускали извозчиков, мастеровых, девиц, ра­ботающих от себя. Ресторация стала местом, где чиновники в складчлну отмечали в своем кругу по­вышения по службе, награды, жалования... Здесь

любили гулять после удачной сделки купцы и бир­жевые воротилы. В «Ершах» сколачивались компа­нии великосветских шулеров. По вечерам сюда при­езжали после спектаклей офицеры с актрисами и кутили до утра. В потайных комнатах крупные пе­тербургские воры, налетчики и бандиты разраба­тывали планы дерзких ограблений. Был здесь и цы­ганский хор; часто постоянных посетителей встречала «Величальная».

Ресторан только открылся, посетителей было мало. За столиком в углу расположилась шумная студенческая компания, да два чиновника о чем-то тихо договаривались за столиком возле буфетной стойки.

К Полиевкту Харлампиевичу подлетел молодой разбитной половой с огромной копной соломен­ных волос, разделенных пробором посередине и густо смазанных конопляным маслом. Он усадил Хлебонасущенского за столик у окна. Не успел Полиевкт Харлампиевич глазом моргнуть, а перед ним уже стоял запотелый графинчик с водкой, ок­руженный тарелочками с икрой, осетриной с хре­ном, бужениной и другими деликатесами. Не то­ропясь, Полиевкт Харлампиевич налил рюмку, поглядел на свет, как в хрустальных гранях искрит­ся прозрачная жидкость, выпил и подцепил на вил­ку кусок икры. Позади него, словно из воздуха, возник Юзич и вкрадчиво сказал:

— С благополучным возвращением от дяди...

— Юзич! — обрадовался Хлебонасущенский. — Эк ты всегда появляешься неожиданно. Садись. Вы­пей, брат, со мной...

— Посидеть — посижу... А пить не буду. Служ­ба... Не могу людям дурной пример подавать. — Юзич присел на краешек стула. — Матка бозка! Похудели, Полиевкт Харлампиевич... Надо вас под­кормить. У нас сегодня судачок по-варшавски, стерлядка заливная и зайчатина по-бранденбургски в глиняном горшочке.

— Всего вкушу, — потирая ладони, сказал Хлебонасущенский. — Хоть по кусочку, а всего по­пробую... Сидел на нарах и мечтал, как к вам с Пров Викулычем приду, как первую рюмку выпью...

— Вас подчистую выпустили или?.. — осторож­но спросил Юзич.

— Жить надо одним днем, Юзич, — пропустив мимо ушей вопрос Юзича, продолжил Хлебонасущенский. — Только у дяди это и понимаешь... А что Пров Викулыч? Здоров ли?

— Сдает Пров Викулыч... Давеча на работника осерчал, вырвал у него мешок. А в мешке шесть пудов... Он его в лабаз занес, сбросил, а после на спину стал жаловаться. Сдает старик...

— Шесть пудов, говоришь? — уточнил Хлебо-насущенский; Юзич кивнул. — Да, сдает... — со­гласился Полиевкт Харлампиевич и выпил рюмоч­ку. — Ну, как тут жизнь шла без меня?.. Почитай, больше года прошло, как я у вас в последний раз был... Что слышно?