Развязка Петербургских тайн

Пролог.

Прошел год с того дня, как Ковров и Бероева покинули Россию, а семья Чечевинских уехала в родовое имение Чечевины. Маша и Ваня обвенчались... Ковровы поселились в маленькой горной швейцарской деревушке Лихтендорф, тихом месте, куда туристы забредали редко, потому как никаких достопримечательностей в деревушке не было.

Юлия Николаевна совершенно окрепла; горный воздух, тишина, здоровая крестьянская пища — все шло ей на пользу, возвращало к жизни. Но благотворнее всего было для нее общение с детьми да отношение к ней Сергея Антоновича. Он был ненавязчив, редко попадался Юлии Николаевне на глаза, но она знала, что он рядом, потому что, как только ей требовалась помощь, он будто вырастал из-под земли.

Иногда, преодолев перевал, в деревню заходили группы путешественников, в основном немцы и французы. Крайне редко среди них встречались русские.

Юлия Николаевна, узнав об этом, не выходила из дома; ее охватывала лихорадка, и возвращалось то нервическое состояние, которое было у нее в сторожке Устиньи, когда она потеряла речь. Если же она случайно сталкивалась с соотечественниками, ей казалось, что ее узнают и смотрят с подозрением. И Коврову долго приходилось убеждать ее, что все это вздор, что она видит этих людей впервые.

Следственная часть. Петербург.

Полиевкт Харлампиевич Хлебонасущенский си­дел на табурете перед столом следователя, втянув по обыкновению голову в плечи, как бы ожидая удара сзади. За год он сильно изменился: похудел, осунулся, как будто полинял и выцвел.

Следователь Аристарх Петрович молча выша­гивал по кабинету из угла в угол, останавливаясь иногда возле окна. В этот момент лица его было совсем не видно, и это тревожило Хлебонасущенского; он начинал вертеть головой, ворот мешал ему дышать, дыхание становилось шумным и пре­рывистым.

— Ну, что же, драгоценнейший Полиевкт Хар­лампиевич, — начал следователь вкрадчиво. — При­ближается минута расставания... Привык я к вам... Скучать буду...

— Невинного человека год в каземате держи­те. С убийцами и татями... А у меня, между про­чим, колики и геморрой...

—- Настой-то из березовых почек, что я вам на прошлой неделе дал, пьете? Превосходное сред­ство! Я им начальника канцелярии на ноги поста­вил... Не знает как благодарить...

Следователь взял со стола две бумаги и протя­нул Хлебонасущенскому. Полиевкт Харлампиевич отшатнулся от бумаг, как от ядовитой змеи.

— Экий вы пугливый стали... Подпишитесь... Это предписание о приостановлении расследова­ния, а это — подписка о невыезде... Ничего страш­ного, как видите...

Хлебонасущенский долго и внимательно читал бумаги, перевернул листы обратной стороной, слов­но хотел убедиться, что там ничего не написано.

— Мне адвокат сказал, что дело прекращено ввиду отсутствия доказательств, а тут написано, что дело приостановлено... Это, насколько я понимаю, вещи разные...

— Правильно понимаете, — радостно потирая руки, сказал Аристарх Петрович. — До чего же с вами приятно дело иметь!.. Было такое мнение — дело закрыть... Было! Ну, действительно... Ни од­ного свидетеля... Чернявый исчез аки дым без огня. Эльза Францевна возьми да и укати к себе в Гол­ландию. А ведь подписала уведомление о невыез­де... Гуськов — что ни день показания меняет... Ну какой смысл такое дело продолжать? Верно говорю?

Хлебонасущенский зло зыркнул на следователя.

— Но с другой стороны... Я думаю, не просто же так ни с того, ни с сего свидетели исчезают... Тут чувствуется опытная рука... Кто бы это мог быть? А, Полиевкт Харлампиевич?.. Вы что-то сказали?

— Вам показалось, — буркнул Хлебонасущенский.

— Ну, да... Мне послышалось, будто вы назва­ли фамилию Шпильце...

—- Никого я не называл...

— Покорнейше прошу простить... Примсти­лось... Да и какое к вашему делу отношение может иметь столь почтеннейшая особа. Амалия Потаповна фон Шпильце известна в Петербурге как высо­конравственная попечительница недостаточной мо­лодежи, в особенности девиц самого нежного возраста... Так о чем это я? Склеротическая бо­лезнь... доктора прогнозируют полную потерю па­мяти... Вспомнил... Так вот, это я ходатайствовал перед вышестоящими начальниками об изменении формулировки... Тут, видите ли, множество пре­имуществ открывается: во-первых, дело остается у меня, а не сдается в архив и, стало быть, ни одной бумажки из него не исчезнет, во-вторых, вдруг

от­кроются какие-то новые обстоятельства, я их к делу-то и приколю, и никуда ходить не надо... В-третьих, вдруг объявится свидетель какой-ника­кой... Ну, тут уж я вас под землей сыщу... Это вы не сумневайтесь.

Хлебонасущенский, как загипнотизированный, смотрел на следователя немигающими глазами. Он как будто окаменел в неудобной позе.

— О чем это вы так глубоко задумались? — вывел его из состояния прострации следова­тель. — Может быть, готовы сделать какие-нибудь признания?..

Тут Полиевкт Харлампиевич не выдержал, зак­ричал, срываясь на фальцет:

— Никаких признаний вы от меня не дожде­тесь! Где тут ваши поганые бумажки? — Он раз­машисто, прорывая бумагу, расписался. — Не уви­дите вы меня больше никогда! Кончилась ваша власть!..

Аристарх Петрович захихикал, довольно поти­рая руки.

— Эк вас разобрало!.. Но я не обижаюсь, дра­гоценнейший... Нервы надо лечить... Я бы вам по­рекомендовал шиповник заваривать... Есть очень хороший рецепт...

— Идите вы к черту со своими рецептами... Ког­да я могу покинуть камеру?

— Да в любое время, любезнейший, да хоть прямо сейчас и идите. До свидания. До скорого свидания.

Полиевкт Харлампиевич неуверенно встал, воп­росительно глядя на следователя. Он еще не до кон­ца поверил в свалившееся на него счастье.

— Что, прямо сейчас могу идти?

— Какой вы, право. Я же сказал: вы свобод­ны... Ежели у вас вещички в камере остались, я прикажу конвойному — он принесет.

Хлебонасущенский только махнул рукой, мол, ка­кие там вещички, и стремительно вышел из кабинета.

Лицо Аристарха Петровича резко изменилось, словно он снял маску. Оно стало острым, на ску­лах заходили желваки, глаза сузились, как у ки­тайца. Страшное лицо сделалось у Аристарха Пет­ровича.

Чечевины. Саратовская губерния.

Время потеряло власть над Степаном. Может быть, за год и прибавилось у него морщин, но ни он сам, ни окружающие не замечали их. Очень старые люди стареют незаметно. Тяжело перестав­ляя ноги, шел он в кабинет барина. В руках у него был поднос, на котором лежал конверт.

За двадцать лет дом в Чечевинах много раз пе­реходил от одних хозяев к другим, перестраивался и перекрашивался согласно их вкусам; потом име­ние попало в государственную опеку и год назад было пожаловано государем князю Николаю за зас­луги перед Отечеством.

Планировка и убранство дома даже отдаленно не напоминали родовое гнездо князей Чечевинских. Лишь два портрета в гостиной, те самые, что вывезла мать Анны из Турусовки, отреставриро­ванные гравером Казимиром Бодлевским двадцать лет назад, напоминали о прошлой жизни...

— Вам письмо, ваша светлость, — сказал Сте­пан, входя в кабинет.

Николай посмотрел на адрес, потом на Степана.

— Знаешь от кого?

— Догадываюсь, ваша светлость... Николай разрезал конверт, в нем было два

письма.

— Это Анне Яковлевне отнесешь, — он отдал один сложенный лист Степану, а другой развер­нул и быстро пробежал глазами.— Кланяется тебе Сергей Антонович. Интересуется, здоров ли.

— Да что мне сделается, — Степан словно засветился от удовольствия. — Он-то как? Золотой че­ловек... Нынче таких и нет... Будете писать ему, так от меня тоже низкий поклон передайте. Еже­ли, конечно, не в тягость вам, барин...

— Передам, передам... Ступай...

Степан вышел, а Николай углубился в чтение письма.

В кабинет вбежала Анна.

— Николенька! Ты только представь себе! Юлия пишет, что они купили корову! Глаша настояла! А Юлия сама доит. Представляешь? Они нас зовут к себе. Юлия пишет, что там такая красота! Горы, водопады, пропасти!.. Давай поедем... Возьмем ре­бят... Ваня будет писать этюды, Маше очень поле­зен горный воздух...