— Штучки должны находиться слева, а дрючки — справа, — объяснял Малышу Карлссон.

Рядом со всеми штучками-дрючками висели две красивые картины, которые любил рассматривать Малыш. Карлссон сам нарисовал их. На одной из них был изображен петух, и она называлась «Портрет очень одинокого красного петуха». На другой была изображена лиса, и картина называлась «Портрет моих кроликов».

Кроликов, ясное дело, там не было, но дело в том, что они, как объяснял Карлссон, были в брюхе у лисицы.

— Когда у меня будет время, я нарисую еще «Портрет зловредной маленькой овечки, которая не желает прыгать через изгородь», — заверил Малыша Карлссон.

Его рот был набит булочками.

Но Малыш почти не слышал Карлссона, все звуки и ароматы этого летнего вечера переполнили его душу до краев, так что у него чуть не закружилась голова. Он ощущал запахи цветущих на Улице лип, он слышал далеко внизу стук каблуков по камням мостовой. Люди вышли из своих домов и прогуливались в этот прекрасный июньский вечер. И Малышу казалось, что стук этот звучит тоже как-то по-летнему. Из окружающих домов доносились голоса, ведь вечер был так тих и все было так явственно слышно. Люди болтали, и пели, и ругались, и кричали, и смеялись, и плакали, не зная, что наверху на крыше сидел мальчик и прислушивался ко всему почти как к чудесным звукам музыки.

«Нет, никто из них не знает, что я сижу здесь с Карлссоном и ем булочки; что мне так хорошо», — удовлетворенно думал Малыш. Из мансарды неподалеку от домика Карлссона донеслись какие-то ужасающие рев, вой и хохот.

— Слышишь? Это мои хулиганские мошенники, — сказал Карлссон.

— Какие еще… а, ты имеешь в виду Филле и Рулле? — поинтересовался Малыш.

— Да, других хулиганов я вроде бы не знаю, — ответил Карлссон.

Малыш тоже знал Филле и Рулле. Это были самые отпетые негодяи во всем Васастане, да к тому же еще вороватые, как сороки. Потому-то Карлссон и называл их хулиганскими мошенниками. Как-то раз год назад они вторглись в квартиру Свантессонов, чтобы совершить там кражу. Но тогда Карлссон, игравший в привидение, испугал их так, что они наверняка помнили об этом. Даже серебряной ложечки не удалось им стибрить тогда. Когда же Карлссон услыхал на этот раз, как горланят Филле и Рулле в своей мансарде, он поднялся и счистил с себя крошки от булочек.

— Думается, неплохо попугать их иногда, — сказал Карлссон, — не то они только и делают, что шляются и тибрят чужие вещи.

И он припустил бегом по крышам домов к мансарде. Малыш никогда не видел никого, кто бы бегал так быстро на таких коротеньких пухлых ножках. Кому угодно было бы трудно угнаться за Карлссоном, а Малыш ведь не очень-то привык бегать по крышам, но он изо всех сил помчался за Карлссоном.

— Хулиганские мошенники — жуткие личности, — говорил Карлссон, пока они бежали по крыше. — Стоит мне что-нибудь своровать, как я тут же плачу за это пять эре, потому что я — самый честный на свете. Но теперь мои пятиэровики скоро кончатся, и я даже не представляю себе, где взять еще…

Окно у Филле и Рулле было открыто, занавески задернуты, но оттуда было слышно, как они хохочут и орут во все горло.

— А теперь посмотрим, с чего они так развеселились, — сказал Карлссон и слегка раздвинул занавески, чтобы заглянуть в комнату через образовавшуюся маленькую щелочку между занавесками.

Малышу тоже позволили туда заглянуть, и он увидел в грязной комнате Филле и Рулле. Они лежали на животе, на полу, перед ними была разостлана газета, и они читали там что-то, невероятно развеселившее их.

— Десять тысяч, чистоганом! — орал Рулле.

— И он летает здесь по всему Васастану, ну и ну, поцелуй в четверг меня!.. — заорал Филле. Он буквально трясся от смеха.

— Эй ты, Филле, — сказал Рулле, — а я знаю кое-кого, кто собирается заработать десять тысяч крон, и притом довольно скоро, ха-ха-ха!

— Эй ты, Рулле, — сказал Филле, — я тоже знаю одного типа, который собирается поймать маленького ужасного шпиона, ха-ха-ха!

Услыхав их слова, Малыш побледнел от испуга, а Карлссон только хихикнул.

— А я знаю одного такого, кто собирается немного пофилюрить именно сейчас, — сказал он и выстрелил из револьверчика. Эхо от выстрела разнеслось по крышам, а Карлссон закричал:

— Откройте, полиция!

Рулле и Филле вскочили с пола, словно им подпалили брюки.

— Булле, реги! — закричал Филле.

Он хотел крикнуть: «Рулле, беги!», но когда Филле пугался, он всегда переставлял буквы.

— Шыстро в бкаф! — заорал он, прячась вместе с Рулле в шкафу.

Они громко захлопнули за собой дверцы и больше не высовывались. Но слышно было, как Филле робко кричал оттуда:

— Меня просили передать, что Рилле и Фулле нет дома, да, их нет, они не дома, они ушли!

После того как Карлссон и Малыш вернулись обратно на крылечко, Малыш долго сидел, повесив голову. Ему было совсем не весело; он понимал, какое тяжелое время ему предстоит. Ведь ему надо охранять Карлссона, который так неосторожен; к тому же совсем близко от него, за углом, живут такие типы, как Рулле и Филле. А тут еще фрёкен Бокк и дядя Юлиус… ой, он же совсем забыл рассказать об этом Карлссону!

— Послушай-ка, Карлссон! — начал было Малыш. Но Карлссон его не слушал. Он снова решил попировать и принялся за булочку. В эту самую минуту он как раз хлебал сок из маленькой голубой кружечки, которая некогда принадлежала Малышу, но Малыш подарил ее Карлссону на его предыдущий день рождения три месяца тому назад. Он крепко держал кружечку обеими руками, как делают маленькие дети, но неожиданно все-таки уронил ее, точно так же, как это делают маленькие дети.

— Ой! — воскликнул Малыш, потому что это была маленькая хорошенькая голубая кружечка, которую вовсе незачем было разбивать.

Да она и не разбилась. Как раз когда кружечка пролетала мимо ног Карлссона, он ловко поймал ее, зажав большими пальцами ног. Дело в том, что башмаки он снял и его большие пальцы торчали из драных носков в красную полоску, словно две маленькие черные колбаски.

— Отгадай, у кого самые лучшие на свете большие пальцы ног? — спросил Карлссон.

Любовным взглядом окинув маленькие черные колбаски, он долго забавлялся тем, что попеременно то высовывал их из дыр носков, то прятал, все время сгибая и разгибая пальцы.

— Послушай-ка, Карлссон, — снова попытался было заговорить с ним Малыш, но Карлссон перебил его.

— Вот ты умеешь считать, — сказал он. — Как, по-твоему, если я стою десять тысяч крон, то сколько пятиэровых монеток могу я получить только за свои большие пальцы?

Малыш рассмеялся:

— Не знаю. Ты что, собираешься их продать?

— Да, — сказал Карлссон. — Тебе. Ты получишь их совсем задаром, поскольку они уже немного ношенные. И… — задумчиво продолжал он, — как будто чуточку грязные.

— Ты в своем уме? — удивился Малыш. — Ведь ты не сможешь обойтись без больших пальцев!

— А разве я это говорил? Они по-прежнему останутся у меня, но в любом случае будут считаться твоими. Я просто одолжу их у тебя.

Положив ноги на колени Малышу, чтобы Малыш понял: большие пальцы его ног — все равно что уже собственность Малыша, он стал его уговаривать:

— Подумай только, всякий раз, когда ты их увидишь, ты сможешь сказать: «Эти маленькие хорошенькие большие пальцы — мои». Разве это не здорово?

Но Малыш не желал заключать никаких торговых сделок, не желал покупать большие пальцы Карлссона. Но все-таки пообещал дать Карлссону пятиэровики, все, которые только были в его копилке. И наконец сказал то, что уже давно собирался ему сказать:

— Послушай-ка, Карлссон, отгадай, кто будет присматривать за мной, пока мама и папа путешествуют?

— Думаю, самый лучший на свете при-сматри-вальщик за детьми, — ответил Карлссон.

— Ты имеешь в виду себя? — спросил Малыш, хотя очень хорошо понимал, что именно это и имел в виду Карлссон.

И Карлссон кивнул в знак согласия.

— Да, и если ты назовешь мне еще лучшего при-сматри-вальщика, чем я, получишь пять эре.