— Это еще что! — удивился Малыш. — Как может быть у тебя день рождения восьмого июня? Ведь у тебя был день рождения перед самой Пасхой!
— Да, так оно и было, — согласился Карлссон. — Но вовсе незачем носиться все время с одним и тем же днем рождения, когда есть столько разных дней на выбор. Восьмое июня прекрасный день для дня рождения, чем он тебе не нравится?
Малыш засмеялся:
— По мне, так пусть у тебя будет день рождения когда захочешь!
— Тогда, — сказал Карлссон, склонив просительно голову набок, — тогда я должен настоятельно потребовать мои подарки!
Малыш задумчиво вылез из кровати. Не легко было в такой спешке наскрести какие-нибудь подарки, которые понравились бы Карлссону, но надо было попытаться.
— Я загляну в свои ящики, — сказал он.
— Да, сделай это, — попросил Карлссон, принимая выжидательную позу.
Но тут взгляд его упал на цветочный горшок, куда он посадил персиковую косточку, и он тотчас набросился на него. Сунув указательный палец в землю, он быстро вытащил оттуда косточку.
— Мне надо посмотреть, насколько она уже проросла, — сказал он. — Ой, мне кажется, она проросла уже очень здорово.
Затем он так же быстро сунул косточку в землю и вытер свои испачканные землей руки о пижаму Малыша.
— Лет через десять-двадцать тебе будет прекрасно, — сказал он.
— Как так? — поинтересовался Малыш.
— Тогда ты сможешь лежать или спать в полдень в тени под персиковым деревом. Вот будет здорово, да? Кровать тебе все равно придется выбросить. Ведь никогда нельзя знать, какая мебель подходит к персиковому дереву… Ну как, нашел ты мне какой-нибудь подарок?
Малыш вытащил один из своих автомобильчиков, но Карлссон покачал головой — автомобильчик ему не понравился. Малыш перебрал по очереди свои игрушки, пытаясь подарить ему то конструктор, то пакетик с каменными шариками, но Карлссон всякий раз отрицательно качал головой. Тогда Малыш понял, что хотелось получить Карлссону, — револьвер! Он лежал в спичечном коробке, в самой глубине правого ящика письменного стола. Это был самый маленький игрушечный револьвер на свете. А также — самый-самый красивый. Папа привез его однажды Малышу, когда вернулся домой из заграничной поездки. Тогда Кристер и Гунилла долго-долго умирали от зависти, потому что такого револьверчика никто никогда не видел. Похож он был на настоящий револьвер, хотя и очень крохотный, а когда из него стреляли, то раздавался выстрел, точь-в-точь такой же громкий, как из настоящего.
— Непонятно, — говорил папа, — как он может так здорово греметь.
— Тебе надо быть с ним осторожней, — сказал он, вкладывая револьвер в руку Малыша, — не надо расхаживать по улицам, пугая насмерть прохожих.
По вполне понятной причине Малыш не стал показывать револьвер Карлссону. Правда, он и сам не думал, что это так уж хорошо с его стороны. Да, впрочем, это и оказалось совершенно бесполезным, потому что именно вчера Карлссон все равно нашел револьверчик, когда рылся в ящиках письменного стола Малыша.
Карлссону тоже показалось, что это очень красивый револьверчик.
«Может, поэтому, — решил Малыш, — он придумал себе сегодня день рождения».
И с легким вздохом вытащил коробок из ящика.
— Имею честь поздравить тебя с днем рождения, — сказал он.
Карлссон сначала взвыл от радости, потом, кинувшись на Малыша, стал яростно целовать его в обе щеки. А потом, открыв спичечный коробок, смеясь и кудахтая, вырвал оттуда револьверчик.
— Самый лучший на свете друг — это Малыш! — сказал он.
И тогда Малыш внезапно почувствовал такую радость и такое удовлетворение, словно ему самому подарили целую сотню револьверчиков. И он понял, что от всего сердца отдал Карлссону этот свой единственный маленький несчастный револьверчик, который так явно нравился ему.
— Понимаешь, — сказал Карлссон, — мне он на самом деле необходим. Он необходим мне по вечерам.
— Для чего? — обеспокоенно удивился Малыш.
— А когда я лежу в постели и считаю овец.
Карлссон имел обыкновение жаловаться иногда Малышу на бессонницу.
— Ночью я сплю как убитый, — говорил он, — и до обеда тоже. А вот после обеда я только лежу и ворочаюсь, а порой не могу заснуть даже и по вечерам.
И тогда Малыш научил его одной хитрой уловке. Если не можешь заснуть, нужно только зажмурить глаза и вообразить, будто видишь целое стадо овец, перепрыгивающих через изгородь. Всех этих овец надо пересчитать по очереди именно в тот момент, когда они прыгают. От этого начинает страшно клонить ко сну, и вдруг совершенно неожиданно засыпаешь.
— Понимаешь, я не мог заснуть сегодня вечером, — сказал Карлссон. — И тогда я стал, лежа, считать овец. А одна маленькая паршивая зловредная овечка не захотела прыгать, так она и не прыгнула, — сказал Карлссон.
Малыш засмеялся:
— А почему она не захотела прыгать?
— Потому что она — упрямая и с норовом, — объяснил Карлссон. — Она стояла у изгороди и не хотела прыгать. И я подумал, что если бы у меня был леворверчик, то я заставил бы ее прыгнуть! Тогда я вспомнил, что у тебя, Малыш, есть леворверчик в ящике письменного стола, а еще что у меня день рождения, — заявил Карлссон и восторженно похлопал по револьверу.
Потом Карлссон решил пострелять, чтобы обновить подарок.
— Хочу повеселиться, буду я стрелять… а не то я не играю!
Но Малыш решительно ответил:
— Ни за что на свете! Ты переполошишь весь дом.
Карлссон пожал плечами:
— А что тут такого? Дело житейское… Они могут снова заснуть, а если у них нет овец и нечего считать, то они могут одолжить моих.
И все-таки Малыш ни за что не позволил ему стрелять, и тут Карлссону пришла в голову идея.
— Полетим ко мне на крышу, — сказал он. — Между прочим, должен же я устроить праздник в честь своего дня рождения. Нет ли у тебя какого-нибудь торта?
Пришлось Малышу признаться, что торта в доме нет, а когда Карлссон стал ворчать, он объяснил, что это дело житейское.
— Торт делом житейским никак не назовешь, — строго сказал Карлссон. — Придется обойтись булочками. Иди-ка и притащи все, что только есть в доме!
И Малыш, шмыгнув на кухню, вернулся с солидным запасом булочек. Ведь мама разрешила угощать Карлссона булочками, если это понадобится. А теперь был как раз такой случай. Но летать с Карлссоном на крышу мама никогда ему не разрешала. Малыш как-то об этом забыл, и очень удивился бы, если бы кто-нибудь ему об этом напомнил. Малыш так привык летать с Карлссоном, он чувствовал себя в это время так спокойно и уверенно, что даже холодка в животе не ощущал, когда, обхватив руками Карлссона, вылетал из окна и, паря в воздухе, сопровождаемый жужжанием моторчика, возносился ввысь к маленькому домику на крыше.
Июньские вечера в Стокгольме не похожи ни на какие другие на свете. Нигде небо не светится таким редкостным светом, нигде нет таких сладостных, таких колдовских, таких синевато-прозрачных сумерек. И под сенью этих синеватых сумерек покоится на блеклых водах город, который словно выплыл из какого-то древнего предания и кажется неправдоподобно волшебным.
Такие вечера словно созданы для пира с булочками на крылечке у Карлссона. Малыш большей частью не замечал ни света, струившегося с неба, ни каких-то там колдовских сумерек, а Карлссону просто было на них наплевать. Но когда они сидели вместе на крылечке, пили сок и ели булочки, то Малыш, по крайней мере, чувствовал, что этот вечер не похож на другие вечера. Карлссон же чувствовал только, что мамины булочки не похожи ни на какие другие.
«Маленький домик Карлссона не похож ни на какой другой домик, — думал Малыш. — Нигде, верно, нет такого удобного домика, так прекрасно расположенного, откуда открывался бы такой изумительный вид. И нигде нет столько разных штучек-дрючек и столько вещей, собранных в одной комнатушке».
Карлссон, как белка, набивал свое жилище доверху. Малыш не знал, где он все это берет, но в домике у него постоянно появлялись все новые вещи. Большую их часть Карлссон развешивал на стенах, чтобы, когда они понадобятся, легче было бы до них добраться.
