И в этот миг в кабинет вошла Боудикка, величественно прямая и великолепно сложенная, в облегающем тело шелковом платье чуть выше колен. Она не узнала Питта в форме охранника и не сразу поняла, что ее отец в опасности.
— Папочка, что случилось? Мне показалось, я слышала выстрел… — Тут она заметила, что сквозь пальцы отца сочится кровь. — Ты ранен?!
— У нас незваный гость, дочь, — произнес Дорсетт.
Как он и рассчитывал, на какое-то время Питт отвлекся на Боудикку. Амазонка бросилась к отцу взглянуть, насколько серьезна рана, и краем глаза увидела лицо мнимого охранника. И сразу же у нее глаза полезли на лоб: узнала.
— Нет… Нет, этого быть не может.
Воспользовавшись замешательством Питта, Дорсетт дико крутанулся и ударил по стволу автомата. Питт непроизвольно нажал на спуск. Раздалась очередь, пули впились в портрет Чарлза Дорсетта над каминной полкой. Питт, физически ослабленный, плохо державшийся на ногах от недосыпания, среагировал чуть-чуть медленнее, чем следовало бы. Напряжение и истощение последних трех недель дали себя знать. Автомат, вырвавшись у него из рук, пролетел через комнату и, разбив стекло, упал за окно.
Дорсетт разъяренным бегемотом навалился на Питта. Тот схватился с ним, стараясь удержаться на ногах. Но более тяжелый Дорсетт замельтешил кулачищами, как машина для забивки свай, целясь большими пальцами Питту в глаза. Дернув головой, Питт сохранил глаза в целости, но получил кулаком по голове чуть повыше уха. Звезды посыпались у него из глаз, накатила волна слабости. В отчаянии он упал на пол и повернулся на бок, спасаясь от града ударов. Когда же Дорсетт бросился на него, отскочил в сторону. Алмазный король в свое время многих голыми руками покалечил. Он провел юность на шахтах и гордился тем, что в драке никогда не прибегал ни к ножу, ни к пистолету. Тяжелое тело да могучая сила — вот и все, что ему требовалось, чтобы разделаться со всяким, кто осмеливался встать ему поперек дороги. Даже в том возрасте, когда большинство мужчин становятся дряблыми, Дорсетт остался крепким как гранит.
Питт тряхнул головой, чтобы четче видеть. Он чувствовал себя побитым боксером, прижимающимся к канату в ожидании спасительного гонга, и изо всех сил старался прийти в себя. Даже среди мастеров рукопашного боя не много нашлось бы таких, которые совладали бы с этой горой литых мускулов. Питту уже начало казаться, что сокрушить торговца алмазами можно только ружьем, с каким ходят на слонов. «Джордино бы сюда… У него, по крайности, есть девятимиллиметровый автоматический», — подумал Питт. Обежав вокруг стола, он приостановился и выдавил улыбку, которая отозвалась болью.
Питт давным-давно, после многих ресторанных потасовок, понял, что руки и ноги не могут тягаться со стульями, пивными кружками и прочими предметами, способными проломить голову. Он глянул вокруг в поисках подходящего оружия.
— И что теперь, старина? Станешь рвать меня гнилыми зубами?
Оскорбление возымело нужное действие. Бешено взревев, Дорсетт кинулся вперед, целясь ногой Питту в пах. Он опоздал на самую малость, его каблук лишь скользнул по бедру противника, зато сам он повалился на стол. Питт спокойно отступил на шаг, схватил металлическую настольную лампу, поднял ее и опустил с силой, подкрепленной яростью и ненавистью.
Дорсетт попытался поднятой рукой защититься от удара, но снова опоздал. Лампа обрушилась на его кисть, разбила ее и тут же ударила в плечо, с резким хрустом сломав ключицу. Гигант взревел раненым зверем и снова двинулся на Питта, черный от злобы, усиленной болью и дикостью. Он взмахнул рукой и неистово ударил, пытаясь попасть Питту в голову.
Питт увернулся и рубанул основанием лампы, как топором. Удар пришелся Дорсетту пониже колена и оказался так силен, что выбил лампу из рук Питта. Звякнув, она упала на ковер. И опять Дорсетт пошел на него, будто и не было у него никаких ран. На шее у него вздулись и буграми заходили вены, глаз заполыхал огнем, слюна потекла по углам хрипящего рта. Питту казалось, будто Дорсетт смеется, но нет, алмазный король просто обезумел. Бормоча что-то неразборчивое, он снова ринулся на Питта.
Но до жертвы добраться ему было не суждено: правая нога подвернулась, и он упал на спину. Удар основанием лампы разбил ему кость голени. На этот раз Питт действовал со стремительностью кошки. Он вскочил на стол, напружинился и прыгнул, сомкнув ступни.
Приземлился Питт на незащищенной шее Дорсетта. Злобное лицо, единственный сверкающий глаз, оскаленные желтые зубы от удара замерли. Громадная лапища хватанула воздух. Легкая судорога прошлась по рукам и ногам. Мучительный животный крик вырвался из горла, ужасающий булькающий звук — из разбитой глотки. Потом тело Дорсетта обмякло и зверский огонь в глазу померк.
Питт, как-то сумевший устоять на ногах, тяжело дышал сквозь стиснутые зубы. Он взглянул на Боудикку, которая странным образом шагу не сделала, чтобы помочь отцу. Сейчас она разглядывала распростершееся на ковре тело с захватывающим интересом. Словно домохозяйка, оказавшаяся свидетельницей транспортного происшествия со смертельным исходом.
— Вы убили его, — произнесла она наконец совершенно спокойно.
— Немногие заслуживали смерти больше, чем он, — выговорил Питт, массируя вздувающуюся на голове шишку.
Боудикка отвернулась от мертвого отца как от ненужной вещи.
— Благодарю вас, мистер Питт, за то, что вы преподнесли мне «Дорсетт консолидейтед майнинг» на серебряном блюдечке.
— Я тронут вашей скорбью.
Она широко улыбнулась:
— Вы мне одолжение сделали.
— Награбленное переходит к любящей дочери. А как же Мэйв и Дейрдра? Им каждой причитается по трети бизнеса.
— Дейрдра свою долю получит, — сухо бросила Боудикка. — Мэйв, если она жива, не достанется ничего. Папочка уже давно исключил ее из бизнеса.
— А близнецы?
Она пожала плечами:
— С маленькими мальчиками каждый день что-нибудь случается.
— Полагаю, вас переполняют чувства любящей тетушки.
Питт язвительно шутил, но на самом деле ему было не до шуток. Через несколько минут должно было произойти извержение вулканов. Ни времени, ни сил на борьбу с еще одним членом семейства Дорсетт у него не было. Он помнил, как Боудикка подняла его и шмякнула о переборку на яхте. У него бицепсы до сих пор ныли при воспоминании о ее хватке. По словам Сэндекера, сначала звуковая волна ударит по острову, затем последует извержение вулканов. Если ему суждено погибнуть, то почему бы и не подраться? Превратиться в котлету в женских руках, в общем-то, не так страшно, как заживо сгореть в расплавленной лаве. А как же Мэйв с мальчишками? Ему не верилось, что с ними приключилась беда, ведь рядом — Джордино. Их обязательно надо было предупредить о приближающейся катастрофе.
Глубоко в душе Питт понимал: Боудикке он не соперник. Единственное, что могло ему дать хоть какое-то преимущество, — это внезапность. Мысль только мелькнула у него в голове, а он уже рванул через всю комнату и ударил кулаком Боудикке в живот. Она хрюкнула от неожиданности и отпрянула на несколько шагов. Не успел Питт обрести равновесие, как она схватила его обеими руками за грудки и швырнула на книжный шкаф. Стекла в дверцах посыпались на пол.
Питт задохнулся, но устоял на ногах. Одолев боль во всем теле, он поймал Боудикку на апперкот. От такого удара любая женщина неделю бы без сознания валялась, Боудикка же лишь отерла тыльной стороной ладони кровь, струйкой брызнувшую изо рта, и жутко улыбнулась. Выставив кулаки, она двинулась на Питта как боксер. «Вряд ли подобающая поза для женщины», — успел подумать Питт.
Он шагнул вперед, уклонился от прямого удара правой и снова ударил противницу. Почувствовал, что попал в цель, расслабился и пропустил чудовищный удар в грудь. Питту показалось, что у него сердце расплющилось в лепешку. В голове не укладывалось, что женщина способна ударить так мощно. Он выбросил вперед кулак и попал ей в подбородок с такой силой, что, казалось, челюсть должна сломаться, Боудикка же, по-прежнему улыбаясь окровавленным ртом, наотмашь нанесла удар тыльной стороной ладони, от которого Питт отлетел к камину, мигом выпустив из легких весь запас воздуха. Он упал и некоторое время лежал, не чувствуя ни рук, ни ног, охваченный дикой болью. Как в тумане, он заставил себя встать на колени, потом поднялся на ноги и, шатаясь, шагнул вперед для последнего, решающего броска.
