— Да, да… — простонал Фесарион и опять уставился в потолок.

— Сарт вышел, не отказав себе в удовольствии хлопнуть на прощанье дверью.

Когда Сарт покинул кабинет Каллиста, грек, немного помедлив, открыл потайную дверь, вделанную в стену так искусно, что даже вблизи можно было заметить ее, лишь зная о ней и специально приглядываясь. За этой дверью находилась маленькая каморка, туда-то и прошел Каллист. В каморке стоял небольшой шкаф, из его темного чрева Каллист извлек маленький ларец. В этом ларце ожидали своего часа самые верные, самые преданные помощники грека — разнообразные яды, ссыпанные в аккуратно завязанные мешочки.

И каких только специй не было в этом ларце!.. Тут были и порошки для подсыпания в пищу, не меняющие ни вкуса ее, ни запаха, ни цвета; и порошки для подсыпания в очаг — когда жертва разводила огонь, они наполняли комнату ядовитыми испарениями. Разумеется, такой маститый коллекционер, как Каллист, имел также порошки, испаряющиеся сами по себе, без нагревания или намачивания, — эти были бережно ссыпаны в стеклянные флакончики, а уже затем, во флакончиках, они были помещены в мешочки. Одни яды сжигали свою жертву моментально, словно пламя, другие медленно разъедали — человек словно заболевал, с кем не бывает?..

Каллист взял из одного мешочка щепотку находившегося там порошка и припудрил им свою правую руку. Этот яд был получен из цикуты, он не проникал через кожу, а действовал лишь тогда, когда его случайно или преднамеренно отведывали.

Надев перчатки, чтобы не потерять ни пылинки такого замечательного средства, Каллист отправился в Мамертинскую тюрьму. Для своего путешествия Каллист воспользовался носилками, которые понесли восемь здоровых каппадокийцев, и грек всю дорогу торопил их — ему хотелось увидеть Аниция Цериала и Марка Орбелия прежде, чем Гней Фабий и Сергий Катул смогли бы переговорить с ними (оба римлянина, получив приказ вести расследование, отправились допрашивать дворцовых служек).

Солдаты городской стражи, охранявшие Мамертинскую тюрьму, заволновались — они увидели, что к воротам тюрьмы рабы несут роскошные, изукрашенные золотом носилки. Все знали, что эти носилки принадлежат Каллисту, вольноотпущеннику и фавориту императора. Когда спешно вызванный начальник тюрьмы выбежал за ворота, рабы уже опускали носилки, и как только они коснулись земли, из них, отодвинув полог, вылез Каллист.

Начальник тюрьмы, Гай Куриаций, склонившись перед могущественным вольноотпущенником (о, где ты, римское достоинство!), почтительно сказал:

— Рад видеть тебя, достойный Каллист. Чем могу быть полезен я тебе или нашему императору, божественному Калигуле, который, как известно, доносит свою волю до нас, его преданных слуг, через таких уважаемых римлян, как ты?

— Император поручил мне наблюдать за расследованием преступления этих ужасных злодеев, которых доставили сюда сегодня. Причем я обязан время от времени докладывать Цезарю о ходе следствия, — важно ответил Каллист. — Первое сообщение я должен сделать уже сегодня вечером, поэтому я намерен допросить негодяев сейчас же. Проведи меня к ним.

Гай Куриаций, уверяя в своей преданности императору и проклиная осмелившихся поднять руку на него, сразу же повел Каллиста во внутренние помещения тюрьмы.

Грек и его проводник прошли через несколько тюремных двориков, полутемных коридоров, железных дверей, у каждой из которых стояло по два охранника, и остановились у решетки, загораживающей вход в подземелье. Куриаций крикнул пароль — стражник, стоявший по другую сторону от решетки, поднял ее с помощью специальной системы блоков. Каллист и Куриаций ступили на небольшую площадку, являющуюся входом в подземелье, и по каменным ступеням, истертым многими поколениями тюремщиков и узников, стали опускаться вниз.

Через некоторое время они оказались в коридоре, куда выходили двери камер. Коридор слабо освещался еле горевшими факелами, прикрепленными к стенам на большом расстоянии друг от друга. Пахло сыростью и плесенью. Каллист и его проводник дошли до самого конца коридора — там был пост охраны, представлявший собой стол, за которым сидели два надзирателя, игравшие в кости. Узнав в одном из подошедших своего начальника, а в другом тень императора, Каллиста, они дружно вскочили, всем своим видом выражая почтение и подобострастие.

— Посвети-ка нам, Аппий, — сказал Гай Куриаций, обращаясь к одному из них.

Тюремщик вынул один из факелов из настенного держателя. Освещаемые его неровным светом, начальник тюрьмы и Каллист подошли к одной из дверей подземелья. В дверь было вделано два замка, один из которых открыл Гай Куриаций, выбрав подходящий ключ в связке, висевшей у него на поясе, а другой своим ключом открыл Аппий.

Начальник тюрьмы толкнул дверь, и все втроем они вошли в маленькую каморку, служившую последним пристанищем многим знатным римлянам. Тюремщик высоко поднял факел — самые дальние углы комнаты осветились. В одном из них стал виден человек, сидевший на ворохе соломы, уныло склонив голову. Это был Аниций Цериал.

По пути в тюрьму Цериал несколько раз обмирал, когда преторианцы замедляли ход — ему всякий раз казалось, что это делается из-за близости места казни. Слова, сказанные Кривым Титом по поводу Марка, несколько успокоили сенатора — Цериал начал догадываться, что преторианцам велено доставить его и другого участника заговора в тюрьму, не более того. В камере же страх опять захлестнул Цериала — ведь его узничество, как и всякая отсрочка, должно было рано или поздно кончиться…

Любое шарканье ног, любой скрип за дверью Аниций Цериал воспринимал как верный признак приближения палача, поэтому увидев вместо палача Каллиста, он несколько приободрился. Мысль о том, что это именно он выдал план Каллиста, мелькнула в голове сенатора и тут же пропала — Каллист сам пришел к нему, а не прислал палача, значит он, Цериал, еще может приходиться Каллисту. Вот только как гадать, что нужно Каллисту от него?.. Быть может, грек не произнесет вслух свое желание, и жизнь его будет зависеть от того, правильно ли он угадает, как ему следует угождать…

«Наверное, Каллист хочет обратить свое поражение в свою победу (а может, на поражение-то он и рассчитывал!)» — подумал Цериал.

Сенатор успокоился настолько, что способность мыслить вернулась к нему.

«Не иначе как он собирается разделаться со своими врагами, схватив их под предлогом участия в заговоре. Наверное, в этом-то я и должен помочь ему — я должен буду назвать кого-нибудь из тех, на кого он зол, своими приятелями-соучастниками».

Решив таким образом добиться прощения за предательство ценой нового предательства, Аниций Цериал повалился на колени. Плача и стеная, пополз он к Каллисту, обращаясь к нему прерывающимся голосом:

— О наконец-то пришло мое избавление!.. Каллист, великий, заступись за меня пред императором — ведь я не виноват, я предан ему, это я предупредил его тогда… Внеси успокоение в мою истерзанную душу — скажи, что я могу надеяться на твою защиту. Боги, как путаются мои мысли… А ведь голова моя должна быть ясной, чтобы я не забыл никого из тех негодяев, что злоумышляли против императора… Подскажи мне, великий, славный, добрый Каллист, как мне вымолить прощение, как я должен себя вести, что я должен говорить?..

Стоя на коленях перед вольноотпущенником, римский сенатор целовал край его тоги и пол у его ног.

Каллист злорадно наблюдал за унизительными телодвижениями и позорным лепетом сенатора, осмелившегося нарушить его планы и теперь жестоко расплачивающегося за это. Вдоволь налюбовавшись, он успокоительно сказал:

— Похоже, Аниций Цериал, ты и в самом деле раскаиваешься в том, что сообщил о заговоре лишь в покоях императора, подвергнув, таким образом, жизнь божественного риску, — и это вместо того, чтобы рассказать мне обо всем без утайки еще накануне вашего визита к Цезарю. Мне жаль тебя, и я, наверное, и в самом деле замолвлю о тебе словечко императору. Так что успокаивайся, приводи свои мысли в порядок: завтра я, пожалуй, опять навещу тебя, и мне понадобится, чтобы твоя память была достаточно крепкой.