Послышались чьи-то шаги, и вскоре дверь комнаты египтянина приоткрылась. В дверном проеме появились очертания какого-то человека.

Сарт осторожно нащупал длинный нож, с которым он никогда не расставался (во всяком случае, в тех помещениях дворца, куда пускали без обыска).

— Не вздумай только пырнуть меня, — раздался знакомый египтянину голос, и комната осветилась — незнакомец скинул покрывало, наброшенное на фонарь, который он держал в своей руке.

Сарт успокоился — это был Каллист, чьего прихода он ожидал, но, не дождавшись, уснул, сморенный усталостью. Грек, разумеется, имел ключи от всех дворцовых замков.

— Я немного запоздал — слишком уж поднакопилось дел. Но я вообще-то знаю, что ты выполнил мое поручение, — Меза не достался преторианцам. Арисанзор сам рассказал мне, чуть не плача, что добыча ускользнула от него. К счастью для евнуха, император сегодня не потребовал от него отчет (Калигулу усыпили винные пары, и с полудня он храпит, упившись), но уж завтра ему придется-таки ответить, как же это он упустил Мезу… Однако кое-что Арисанзор не мог знать, и вот я сейчас хочу услышать от тебя — благополучно ли ты доставил Мезу к Азиатику, не умер ли почтенный старец по пути от страха?

— Я выполнил твое поручение в точности, — ответил Сарт. — Сенатор сейчас у Азиатика — я проводил его до самых ворот. Поводырь и в самом деле был нужен старику: Меза дрожал, то и дело спотыкался, и я уж не знаю, добрался ли бы он до Азиатика без моей помощи.

— Ну что ж, такого молодца, как ты, не худо и поощрить.

Каллист бросил на кровать египтянина тяжелый мешок.

— А, сестерции… — протянул Сарт. — Сестерции всегда пригодятся. Но не забывай: я помогаю тебе не ради денег — мне нужна жизнь Калигулы; сестерциями не искупить ни мои тогдашние мучения, ни мой теперешний риск. А сейчас скажи-ка, почему ты не дал танцовщице прикончить цезаря?

Каллист усмехнулся.

— Вот как быстро разносятся слухи… Да, я и в самом деле остановил ее, но не потому, что не желал смерти Калигуле, а потому, что если бы эту Эринию не остановил я, то ее остановил бы Арисанзор. Я внимательно смотрел на его лицо, и только когда увидел, как оно исказилось (Арисанзор заметил в руке танцовщицы нож и собирался крикнуть) — только тогда я вмешался. Раз эту поддельную негритянку разоблачили, то она и ее замысел все равно были обречены (она находилась слишком далеко от Калигулы, чтобы успеть поразить его), мне же было нужно сохранить свое влияние на Калигулу, а для этого я должен был предстать перед цезарем более надежным, более преданным слугой, нежели Арисанзор. Именно поэтому я не стал ждать, пока евнух выдаст танцовщицу, — я сам выдал ее, раз уж она сама выдала себя… Кстати, должен сказать тебе: Арисанзор вообще слишком много замечает — он узнал тебя, и теперь мне придется что-нибудь придумать, чтобы обезвредить его.

— Но почему ты не сделал так, чтобы Арисанзора не было в комнате, когда привели танцовщицу? Ты все знал о заговоре, и ты мог бы это устроить — выслать его или вызвать под каким-нибудь предлогом…

— Увы, — вздохнул Каллист, — мои возможности сильно преувеличивают: я не обладаю такой уж большой властью над Цезарем, да и предвидеть всего не могу… — поймав недоверчивый взгляд египтянина, грек, очевидно, вспомнил, что его приятель прошел хорошую школу притворства, поэтому уже другим тоном продолжал: — Да ты, дружок, я вижу, не веришь мне… И правильно делаешь. Конечно, дело тут не только в том, что Арисанзор мог опередить меня (хотя все, о чем рассказал я тебе, — правда, клянусь Юпитером), но также в том, что если бы Калигула сегодня был убит, то старый Каллист не дожил бы до завтра. Сенаторы убили бы меня, ведь они ненавидят меня не меньше, чем цезаря, они считают меня не только исполнителем, но и зачинщиком всех его затей. Что же касается меня, то я до сегодняшнего дня не сделал еще ничего, что можно было бы предъявить им (если такая необходимость появится) как благодеяние (как известно, благодеянием они считают то, что им нá руку, а что им не по вкусу, то они называют предательством, мошенничеством, злодейством). Вот поэтому я сделал все, чтобы предотвратить это преждевременное покушение, чтобы не допустить танцовщицу к императору — я не желал танцовщице-римлянке смерти! — однако это мне не удалось, а тут еще Арисанзор… Словом, пришлось действовать так, как случилось. Мне удалось спасти Мезу, но не Юлию — тут уж я был бессилен что-либо предпринять…

— Что же ты намерен делать дальше?

— Конечно, организовать такое покушение на Калигулу, которое бы удалось… Причем мне придется опираться на собственные силы (и, разумеется, на твою любовную помощь); искать поддержки у сенаторов-заговорщиков сейчас не имеет смысла — они не поверят мне. Другое дело, если Калигула будет убит: тогда я буду спасителем Рима, это будет победой не только над Калигулой, но и над предубеждением, с которым относятся ко мне сенаторы… — грек на мгновение замолчал, запнувшись, но тут же продолжил: — Впрочем, моя рука не слишком тверда, чтобы ею можно было нанести надежный удар, так что, пожалуй, мне все же понадобятся помощники, и не исключено, что ими как раз будут сенаторы. Только не те сенаторы, которые слепо ненавидят и Калигулу, и меня, а те, которые боятся и Калигулу, и меня (у них, слишком трусливых, чтобы выдать меня, достанет храбрости, чтобы напасть на Калигулу при моей поддержке). Так что‚ дружище Сарт, не переживай — скоро твои мечтания осуществятся. Будь ко всему готов — ты мне можешь всегда понадобиться. А теперь прощай.

— Прощай, — сказал Сарт.

Каллист вышел, а египтянин подумал: «А все-таки Каллист ведет себя очень странно… Он собирается плести паутину заговора, вовлекать в него множество людей, тогда как проще было бы убить Калигулу ему самому — ведь его не обыскивают рабы, он запросто может пронести в покои императора оружие (ну а ссылка на немощные руки, дрожащие то ли от слабости, то ли от страха перед убийством, попросту смешна). Конечно, хитрюга Каллист очень осторожен: по какой-нибудь нелепой случайности удар может миновать цезаря, и тогда покушавшемуся на его жизнь не позавидуешь — преторианцы прикончат всякого, стоит лишь Калигуле погреметь сестерциями… Если в этой скользкости грека — только страх перед возможным провалом, то это еще полбеды, но ведь все может, оказаться намного хуже: а что если и спасение Мезы, и покушение на Калигулу (при котором император будет „чудесным образом“ спасен) — все это нужно Каллисту только для того, чтобы втереться в доверие к действительным врагам тирана, войти в их среду, а затем всем скопом уничтожить их?.. (Сарт представил себе торжество Калигулы, а затем — победу сената. И то, и другое казалось неустойчивым, зыбким, неопределенным.) Нет, Каллист не настолько прост, чтобы уже сейчас отдать предпочтение или цезарю, или сенату. Он, наверное, собирается сделать так, чтобы и Калигула, и сенат считали его своим сторонником, тогда как он до самого последнего момента будет колебаться, выжидать, присматриваться, кто же из ник окажется безусловно сильнее — к тому он и примкнет…»

Арисанзор в волнении расхаживал по вавилонскому ковру своей опочивальни. Тускло горели серебряные светильники, заправленные оливковым маслом, разгоняя жирную темноту. Арисанзор метался, прикидывая и соображая.

Что же ему делать, как спастись от гнева императора?.. Калигула наверняка взбесится, узнав, что Меза где-то развратничает (слухи о старческих забавах сенатора дошли и до дворца), а не сидит в тюрьме. А кто виноват в этом? Конечно же он, Арисанзор! Ведь Арисанзор сам вызвался заарканить Мезу, а вместо этого упустил его!.. Так как же теперь ему, Арисанзору, выпутаться? Наверное, для начала (то есть до слезливого бормотания, низких поклонов да дурацкого вранья — неизменных атрибутов личной встречи) надо было бы как-то успокоить цезаря, умерить его горячность, умаять его, ну а для этого есть известное средство…

Арисанзор решил воспользоваться помощью любимой наложницы Калигулы, фракийки Полидоры — именно ей предстояло (по замыслу евнуха) до наступления дня как следует умаять императора, чтобы он сдобрился и помягчал, излив свою злобу в ее лоно. Арисанзор знал, что альков Калигулы в эту ночь был пуст (Цезония, его жена, гостила у своей родственницы в Остии, а заявок на наложниц от императора не поступало), поэтому, лишь забрезжил рассвет, Арисанзор поспешил к Полидоре, чтобы послать ее к императору (все знают, что Венера дружит с Авророй, — утренние часы нельзя было упускать).