— Быть может, я воспользуюсь вашим искусством, — невесело улыбнулся дон Лотарио. — Вам уже приходилось проводить лечение и добиваться успеха?

— Не хочу показаться самонадеянным, но думаю, что мадемуазель Тереза немного повеселела отчасти и благодаря моим препаратам. Что касается госпожи Моррель, то в этом случае лечение идет не столь успешно. Она не принимает лекарств, какие я ей назначил.

— Ваши старания напрасны, — твердо заявила госпожа Моррель.

— Гомеопаты тоже утверждают, что с помощью своих снадобий способны утолять боль, разгонять тоску и обуздывать радость, — вставил граф Аренберг, намереваясь перевести разговор на другую тему. — А если говорить о Терезе, с тех пор как мы имели удовольствие познакомиться с господином де Ратуром, она и впрямь стала бодрее.

Дон Лотарио почувствовал, как при этих словах графа у него защемило сердце.

— Я и вправду не знаю, помогло ли мне искусство господина де Ратура, — улыбнулась Тереза. — Может быть, на то были иные причины, скрытые в моей душе.

Ратур как-то странно покосился на Терезу. Дон Лотарио этого не заметил: слова Терезы задели его еще сильнее.

Должен ли он сообщить графу, кто такой господин де Ратур? Долг дружбы требовал этого. Следовало по меньшей мере предостеречь графа Аренберга. Но что скрывается за словами Ратура? Действительно ли именно его врачебное искусство исцелило Терезу? Или… Ратур оказался тем мужчиной, что вернул ее сердцу частицу прежней веселости?

Последняя мысль была для молодого человека почти невыносимой. Неужели именно этот человек покорил ее сердце, отданное некогда профессору Веделю? Того Лотарио считал своим достойным соперником и — хотя и с тяжелым чувством — уступил бы ему Терезу. Но какому-то Ра-туру? Нет, это невозможно!

Его невеселые размышления были неожиданно прерваны, ибо госпожа Моррель поднялась и стала прощаться, Ратур тоже встал. Пришлось откланяться и дону Лотарио.

— Надеюсь, мы будем видеться не только здесь, — учтиво заметил Ратур, расставаясь с доном Лотарио. — Окажите мне честь своим визитом, вот моя карточка.

Дон Лотарио был вынужден ответить тем же и протянул французу свою визитную карточку, где был указан его адрес. На этом они окончательно распрощались.

Молодой испанец медленно направился домой. Минувший день был чрезвычайно богат неожиданными событиями. Вначале исповедь профессора, затем откровения Терезы, а теперь еще и встреча с Рабласи — это уж слишком! Домой он стремился лишь для того, чтобы переодеться и отправиться бродить по улицам. В таком настроении собственная квартира казалась ему слишком тесной.

Но едва он очутился в своем кабинете, как слуга доложил, что с ним желает говорить какой-то господин, и протянул визитную карточку. Дон Лотарио прочитал на ней фамилию Ратура. Следовательно, французу не терпелось встретиться с ним.

Тут же, не дождавшись ответа хозяина квартиры, на пороге кабинета появился господин де Ратур.

— Прошу простить меня, дон Лотарио, — сказал он, — что я нарушаю ваш покой, но мне крайне необходимо переговорить с вами. Вы разрешите?

— С большим удовольствием, — сухо ответил молодой человек. — А каков, позвольте узнать, предмет этого разговора?

— Наше прежнее знакомство, — непринужденно ответил Ратур.

— Простите, — заметил дон Лотарио, пытаясь проверить своего гостя, — не припомню, чтобы когда-нибудь видел вас, кроме как сегодня у графа Аренберга.

— Уж и не знаю, благодарить вас за эту тактичность или сетовать на вашу забывчивость, — улыбнулся Ратур. — Однако при нашей встрече у графа скрыть волнение вам не удалось.

— Выходит, я не ошибся? — мрачно заметил дон Лотарио. — Но позвольте, возможно ли такое? Человек, которого, как мне показалось, я узнал, увидев вас, — разбойник, а может быть, и убийца!

— Как вам угодно! — ответил Ратур. — Но я действительно тот самый Этьен Рабласи.

— И у вас хватает смелости появляться на людях, в обществе такого достойного человека, каким я считаю графа?

— Да, хватает! — хладнокровно парировал Рабласи. — Однако, как вы сами убедились, мне не терпится дать вам разъяснения по поводу того, что, безусловно, покажется вам удивительным. То, что я человек дерзкий и прямой, вам уже известно с того самого утра, когда я назвал вам свое имя. А личину я сменил только потом, когда без этого было не обойтись. Так выслушайте мою историю.

Родился я в Провансе в довольно состоятельной семье. Родители дали мне хорошее воспитание, и отец решил, что мне следует посвятить себя медицине. Я отправился в Париж и начал заниматься. Парень я был, однако, ветреный, жизнь в столице стоила очень дорого, так что после смерти родителей все мое состояние растаяло за год-два. Я не представлял себе, как жить дальше. При одной только мысли, что придется зарабатывать на кусок хлеба медицинской практикой, меня бросало в дрожь. Своенравный, Дерзкий парень, большой фантазер, я подумывал податься в Италию, в Абруццы, и примкнуть к местным разбойникам.

Но потом сообразил, что, пожалуй, смогу найти себе подходящее дело и в Испании, в войсках дона Карлоса. И я отправился в Испанию. Там я некоторое время участвовал в сражениях. Однако жизнь оказалась не такой безоблачной, как я ожидал, — она состояла из бесконечной череды лишений и трудностей. К тому же я догадался, что звезда дона Карлоса клонится к закату, и, когда из-за некоторых эксцессов в женском монастыре меня собирались подвергнуть наказанию, я вместе с товарищами, моими соучастниками, бежал на родину, в Прованс, чтобы вести там независимую, романтическую жизнь.

Так что не принимайте меня за обычного вора и разбойника, дон Лотарио. Верно, с точки зрения закона я преступник. Меня, безусловно, приговорили бы к смерти. Но я не знаю за собой заурядных преступлений, и, будь Франция подобна Италии, мое имя, возможно, передавалось бы из уст в уста, как имена Фра Дьяволо или Ринальдо. Поэтому я не считаю себя отверженным, которому следует опасаться общения с миром. Разумеется, мне пришлось приукрасить свое прошлое. Но отказываться от будущего я не собираюсь. Вот почему, угодив в конце концов в руки правосудия, я воспользовался удобным случаем, который подвернулся мне во время того памятного пожара, и бежал, а затем свел знакомство с вами.

— Предположим, я готов даже поверить в эту романтическую историю, — заметил дон Лотарио, — но какое отношение она имеет к тем обстоятельствам, которые связывают вас с госпожой Моррель и связывали, по вашим собственным словам, с ее мужем?

— Дело было именно так, как я сказал, — ответил Ратур. — С той лишь разницей, что меня осудили не за участие в планах принца Наполеона, а за мое прошлое. У меня была возможность переговариваться с Моррелем, которого держали в соседней камере. Как он погиб, я не видел. Но перед смертью он дал мне последние поручения, поскольку принимал меня за бонапартиста. Я полагаю, что здесь нет ничего дурного.

— Вроде бы нет, — согласился дон Лотарио. — Но зачем вы сблизились с графом?

— Совершенно случайно, однако этот случай повлек за собой более серьезные последствия, нежели я мог предположить, — ответил Ратур. — Тогда, в Париже, я вел скрытную жизнь, поджидая благоприятного момента, чтобы ускользнуть за границу. То, что однажды вы увидели меня в кафе Тортони, ничуть не противоречит моему рассказу, ибо самую скрытную жизнь ведут в Париже как раз те, кто жаждет быть у всех на глазах. Я принял имя де Ратура и свел знакомство с неким господином, который знал графа Аренберга и ввел меня в его дом. Услышав, что граф собирается в Берлин, я подумал, что он сможет обеспечить мне здесь неплохую практику, и еще больше сблизился с ним. Впрочем, я у вас не для того, чтобы рассказывать об этом. Это вряд ли заставило бы вас молчать о моем прошлом и о нашей прежней встрече. Причины гораздо глубже. Вы питаете уважение к графу Аренбергу и его воспитаннице, не так ли?

— Вне всякого сомнения, — откровенно признался дон Лотарио. — Я считаю их превосходными людьми!

— В таком случае вы разделяете мое мнение, — продолжал Ратур. — Так вот. Когда я ближе узнал графа и Терезу, у меня зародилась мысль, что именно эти люди не только способны обеспечить мне достойное будущее, но могут примирить меня с жизнью простого обывателя, с царящими в обществе законами. С графом, питающим слабость к медицине и ее служителям, я вскоре был на дружеской ноге, и он поведал мне, отчего мадемуазель Тереза так болезненна, так возбудима. Всему виной несчастная любовь. Сейчас, по словам графа, ей лучше, и он надеется, что скоро она будет совсем здорова. Но ведь всем известно, что от несчастной любви нет иного средства, кроме новой сердечной привязанности. Ежедневно бывая в ее обществе, я что-то не замечал, чтобы она уделяла внимание какому-нибудь другому мужчине. Меня же, как мне казалось, она принимала охотно. В конце концов я утвердился во мнении, что новое чувство пробудил в ней именно я и, сам того не ведая, больше всех остальных способствовал ее исцелению.