Я отчетливо вспоминаю наш с Артуром первый секс.

В приятный, свежий летний день спустя два с половиной месяца после того, как Артур с Виви поженились, он был прислан поездом ко мне с целью сделать Виви ребенка. Я увидела, как он вышел из вагона в самом конце платформы на станции Крюкерне, но лишь после того, как он преодолел половину расстояния до меня, я вдруг с трепетом осознала, что с этим длинноногим мужчиной в вельветовом костюме у меня будет секс. Здороваясь со мной, Артур никак не упомянул об этом – впрочем, и я тоже. Не поднималась эта тема и во время пятнадцатиминутной поездки на машине домой, и при встрече Артура с моими родителями. Мы не обсуждали ее и когда я показывала ему гостевую комнатку в багровых тонах, расположенную в западном крыле дома. В комнате стояла одинарная высокая кровать, а из окна с симпатичной рамой открывался вид на залитые солнцем шелковистые луга внизу. Но я, как вы можете догадаться, все это время ни о чем другом и думать не могла.

В шестидесятые люди еще не научились открыто признавать, что у них не может быть детей. Бум лекарств от бесплодия, который так резко все изменил, произошел лишь двадцать лет спустя. Если вы состояли в браке и не могли завести детей, вы либо говорили, что не хотите заводить их, либо пытались заполучить их где-то на стороне – и часто совершали при этом глупости. И всегда это было глубоко личное дело, которое каждая семья пыталась скрыть, как могла. Не то чтобы суррогатное материнство считалось неприличным понятием – тогда такого понятия просто не существовало, хотя по всей стране, как и в прошлые века, между родственниками и друзьями заключались договоренности относительно вынашивания детей для бездетных пар.

Когда во время той прогулки по гребню Виви предложила мне родить ей ребенка, я сразу решила, что не разочарую ее, но ее слова изрядно удивили меня. Нельзя сказать, что я из сострадания решила подарить сестре ребенка, которого ей так отчаянно хотелось. Я и не думала отвечать ей отказом: наоборот, я чувствовала себя польщенной. Я никогда не могла отвергнуть ее, когда она по утрам забиралась ко мне в постель, хотя это мне, скажем так, не совсем нравилось – и точно так же я не собиралась отказываться от возможности навсегда скрепить свое родство с ней, родив ей ребенка.

Виви твердо решила, что в нашу тайну не следует посвящать никого, кроме нас троих: в этом случае намного уменьшались шансы на то, что будущий ребенок случайно узнает обо всем и возненавидит нас за то, что мы много лет лгали ему, – а также на то, что о нашем секрете станет известно кому-нибудь еще. Виви говорила, что хранить тайну от своего ребенка ради его же блага – это одно, и совсем другое – воспитывать ребенка в атмосфере, когда эту тайну знают все, кроме него самого.

И меньше всего Виви хотелось, чтобы о нашем плане узнали Клайв и Мод. Разумеется, родителям было известно, что у моей сестры не может быть детей, но по непонятным мне причинам она считала, что Мод и Клайв будут категорически против такого замысла.

– Я сказала, что они не «будут», а «могут быть» против, – поправила меня она.

Мы по-прежнему прогуливались по вершине холма.

– Возможно, они и не станут возражать, – продолжала Виви. – Кто знает, что взбредет им на ум?

Ей хотелось, чтобы я забеременела еще до того, как родители все узнают и смогут нам помешать. По ее словам, в лучшем случае Мод с Клайвом выскажут кучу различных соображений, которые лишь собьют нас с толку, поэтому решение должны принимать мы и только мы сами.

– Виви, я сама принимаю решение, и я уже сказала, что согласна тебе помочь, – заверила я ее.

– Спасибо, сестренка. Я так тебя люблю! Ты не только моя единственная сестра, но еще и моя лучшая подруга! – с чувством сказала она.

От этих теплых слов у меня даже голова закружилась.

– Но Джинни, я хочу, чтобы это было нашей тайной! – умоляюще проговорила она. – После того как все произойдет, мы им расскажем.

– После того как я забеременею?

– Ну конечно! – воскликнула она. – Когда ты будешь беременной, они не смогут просто закрыть на это глаза. – Виви весело засмеялась своим словам.

Я решила, что все дело в том, как по-разному мы воспринимаем наших родителей: Виви всегда была убеждена, что они мешают ей жить, я же считала, что они на моей стороне. Но если я могу рассказать им об этом после того, как забеременею, что мешает мне согласиться с планом Виви?

– Побожись, что никому не скажешь, – как в детстве, произнесла она.

– Обещаю.

Я перекрестилась, закрепив таким образом наш договор и определив нашу судьбу.

Все там же, на замерзшем гребне холма, Виви подробно описала мне свой замысел. Всем окружающим мы будем говорить, что Артур приезжает в Балбарроу по делу – что он собирается открыть здесь новую пекарню, – но эти визиты будут совпадать со временем моей овуляции. Как и всегда, весь план до мельчайших подробностей был разработан самой Виви.

Вот так мы с Артуром и очутились одни в моей спальне, которая располагалась дальше по коридору и по другую сторону от комнаты родителей. День близился к вечеру, вскоре мы все должны были собраться за чаем. Мод и Клайв чем-то занимались в других частях дома.

Первым делом Артур официальным тоном сообщил мне:

– Джинни, скажи мне, ты понимаешь, что делаешь, понимаешь, что ты собираешься отказаться от ребенка? Это будет не твой ребенок, его матерью станешь не ты, а Вивьен. Ты уверена, что хочешь этого?

Он произнес все это так медленно и отчетливо, словно разговаривал со слабоумной.

– Да, – ответила я.

Моя узкая железная кровать, разделявшая нас, наглядно символизировала вынужденную близость, которая вот-вот должна была связать нас.

– Но тебе надо подумать об этом, – зачем-то сказал он.

Я всегда с трудом понимала поведение даже тех людей, которых знала лучше всего на свете, – а что говорить о тех, с кем была не знакома. Ведь я уже дала ему понять, что обдумала последствия своего решения. Мне было давно известно, что бесполезно убеждать человека в том, что он сказал лишнее или что он неправ в том, чего он не произнес вслух. Чаще всего я просто пытаюсь ублажать людей, говоря и делая то, что им понравилось бы больше всего, и надеясь, что в будущем все разъяснится. Поэтому, стоя по другую сторону кровати, которая, казалось, ждала с нетерпением, когда же мы наконец соединимся, я попыталась сделать вид, что в течение нескольких секунд «думаю об этом», – как будто «думая об этом», надо было тереть подбородок и поднимать глаза к потолку. На самом же деле я думала о том, как странно, что я ни разу не обсуждала свое суррогатное материнство напрямую с Артуром, – даже речи об этом не заходило. Мы обсуждали эту тему только с Виви. Время от времени она ссылалась на мнение Артура относительно того или иного пункта нашего плана, но чаще мы говорили об этом украдкой и словно мимоходом, как о тайне, принадлежащей лишь нам одним, – и я даже иногда забывала, что Артур тоже участвует во всем этом. Виви мечтала вслух, как мы будем наблюдать за ростом и развитием ребенка, как она будет учить его жизни в городе, а я – жизни в деревне, поэтому в конце концов я стала считать, что ребенок будет только наш с Виви, а Артур здесь вовсе ни при чем. Вернее будет сказать, я рассматривала Артура как второстепенную, инертную часть процесса – некий катализатор, необходимый для того, чтобы реакция состоялась, но остающийся неизменным в ее ходе.

Таким образом, до этой минуты я вовсе не задумывалась о чувствах Артура. Возможно, эта неторопливость в последний миг говорит о том, что он считает план Виви далеко не таким удачным, как она? Возможно, ему хотелось пойти на попятную? А я даже не знала, в чем здесь дело, – в самом ребенке или в необходимости заниматься со мной сексом.

Я настолько рассудительно, насколько могла, произнесла:

– Это не мой ребенок, я не буду считаться его матерью. Я хорошо это понимаю.