Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Пункт вторый, – внятно читал Бехтеев. – Употреблять ли мне о своей персоне термины, како: прислан я от ея императорского величества Елисаветы кроткия или же токмо от вашего сиятельства в Париж направлен?

Воронцов подумал, что посоветовать. Усмехнулся:

– А ты, Федор Дмитрич, схитри: будто бы от меня прислан, а ежели вникнуть, то будто и матушка тебя послала… Внял?

– Внял, – кивнул Бехтеев. – Статья далее: каким образом отвечать мне о том трактате, коим вавилонски связала себя Англия с Фридрихом? Дураком, што ли, прикинуться? Или же выказать Версалю все презрение свое, россиянина достойное?

– В этом случае так держись… – поучал его Воронцов. – Мол, трактат сей немалое шумство у нас вызвал, и с Лондоном изъяснения еще чинятся. И плечом эдак пожми, будто удивлен!

– И еще пункт, – ровно читал Бехтеев. – Каково мне держать персону свою, ежели версальцы меня станут пытать об аглицких субсидиях?.. Как тут мне быть?

Вопрос был сложный, и Воронцов не сразу нашелся.

– Тут хитроумным Вольтером будь. Отвечай по всей тонкости философской. Мол, затем и отпихнулись от денег лондонских, потому как теперь от Франции брать желали бы! Но, смотри, – погрозил Воронцов Бехтееву, – о денежном предмете возвещай деликатно, ибо французы – не англичане и в долг дают всегда с потугами, будто ежа против шерсти рожают.

– Все ясно, а лишних бумаг в дорогу не надобно!

И тут же, над пламенем свечи, Бехтеев испепелил свои «секретные пункты». Легкий на подъем, он поскакал в Париж, дабы занять там положение, примерно равное тому, в каком находился Дуглас в Петербурге… «Без чина»!

* * *

Вот что достойно удивления: две великие страны накануне большой войны сходились для союза с помощью двух… гувернеров. Два никому не известных учителя (совсем не дипломаты!) протягивали первую ниточку дружбы между судьбами Франции и России. Именно благодаря им, этим гувернерам, впервые за всю мировую историю Россия и Франция должны были сражаться в одном лагере.

Суета сует

Лондон отнесся к «Декларации Елизаветы» с высокомерием бесподобным; этот важный документ был возвращен обратно с такими словами: «Коли договор единожды уже ратифицирован императрицей, то он не нуждается в довесках дополнительных соображений…» Елизавета обозлилась, стряхнула лень. Сидела на всех Конференциях, больше слушая; читала все, написанное мелким и крупным шрифтом. Она воодушевилась! На протоколах все чаще появлялась ее резолюция: «Быть по сему», – и, таким образом, Конференция обретала законодательные права, как и сенат.

Императрицу подстегивало и чисто женское уязвленное самолюбие: этот наглый «затворник из Сан-Суси» сочинял на нее неприличные эпиграммы, в которых и последнего фаворита Шувалова не пощадил. Елизавета не знала, что эти пасквили на нее сочинял саксонский канцлер Брюль, выдавая их за Фридриховы; сам же Фридрих писал эпиграммы только на маркизу Помпадур и даже не скрывал своего авторства…

Совсем неожиданно в Конференции раздался протест против войны. Великий князь Петр Федорович, всегда готовый угодить Фридриху, стал ратовать против союза с Францией; державная тетка резко осадила его на полуслове:

– Сядь и не болтай, чадушко! Все вершится, как божьей воле угодно, и тебе ли перечить нам в делах столь важных.

– А тогда, – ответил племянник, кривя губы, обезображенные оспой, – мне здесь нечего делать… Я могу и уйти!

– Окажи милость, – сказала Елизавета. – Освободи нас…

В злости балбес примчался в Ораниенбаум и тут же в письме к Фридриху изложил все планы России и все свои обиды на тетку. Явная подготовка России к войне вызвала панику даже не в Сан-Суси – нет, в ужас пришла союзная Вена.

Граф Эстергази был растерян: он никак не ожидал от русских такого воинственного пыла. Рвение России как можно скорее разделаться с Фридрихом совсем не входило в расчеты австрийской дипломатии. Сначала, еще до боевых действий, Мария Терезия желала поспекулировать между Петербургом и Версалем, дабы обогатить венскую казну, а потом уже воевать. А пока Эстергази должен был одергивать Елизавету, чтобы Фридриха она не дразнила.

Венский канцлер Кауниц слезно заклинал Елизавету в письмах: «Ради бога, не вздумайте тревожить Фридриха!»

Бестужев-Рюмин тем временем, подхваченный новым быстрым течением, плыл по реке, для него еще неведомой, но упорно цеплялся за старые коряги. «Лучше потонуть богатым, нежели в бедности!» – говорил он. Вильямс был поражен алчностью этого человека, тем более что нахлебников у короля Англии заметно прибавилось. Великая княгиня Екатерина Алексеевна оказалась ужасной мотовкой и тоже обходилась англичанам в копеечку. Бестужеву-Рюмину Вильямс сказал честно:

– Дорогой друг, парламент моего короля согласен платить вам пожизненный пенсион при одном условии: если вам удастся вернуть политику России в ее прежнее традиционное русло…

А что мог поделать сейчас канцлер? Да ничего, ибо Россия уже развернула штыки на Пруссию. И тогда старый хапуга, словно избалованный кот, вдруг переменивший хозяина, стал тереться вокруг графа Эстергази. Бестужев только что не мурлыкал, но по его изогнутой спине было видно, чего он добивается от австрияков. И просил-то канцлер на этот раз сущую ерунду – всего 12 000 в червонцах (золотом, конечно).

Дали? Нет, не дали.

* * *

Дуглас таился по особнякам русской знати. Шереметевы, Чернышевы, Шуваловы, Бутурлины, Нарышкины – все приглашали его за стол, но место за столом отводили далеко не первое. Дуглас (человек без чина!) не знал, за кого себя выдавать, а вельможи не знали, за кого его принимать. На всякий случай – ешь, пей и отвечай, коли тебя спросят.

Зато никого не принимали так хорошо, как Понятовского. Секретарь Вильямса быстро освоился со своим положением, а любовь Екатерины придавала ему особую привлекательность в глазах общества. Об этой любви уже знали – даже в Берлине.

Однако Понятовский очень не нравился императрице Елизавете, которая называла его не иначе, как… «партизан» (очевидно, за лихие набеги на Ораниенбаум). Шувалову она сказала:

– Странных «англичан» находит для себя Вильямс. А матка его – из Чарторыжских? Тоже, видать, хороша курвища. Нешто моя невестка из русских никого не могла выбрать? Погляди-ка, Ванюша, как резво пляшет князь Канчуков… Разве же плох? Ай, да князь!..

Екатерина же в это время переживала пору страстной любви, какой не знала раньше. В ослеплении своем ничего не желала видеть, кроме красивого поляка.

О-о, пусть попробуют отнять у нее эту любовь… Гнев будет страшен, непоправим! Узы этой любви держались в руках британской политики, шагавшей по Европе в обнимку с планами Пруссии. Отсюда был один шаг до предательства, и Вильямс терпеливо выжидал, когда этот шаг будет сделан. Он был практик и держал любовь Екатерины на своей ладони, словно взвешивая ее.

Однако хитрый Вильямс видел в ней только женщину – он проморгал в Екатерине политика! Вильямс поначалу не подозревал, что любовь – совсем не главное в жизни великой княгини. Даже среди безумств любви Екатерина оставалась твердой и последовательной. Она всегда знала, что ей нужно, – в этом была ее сила!

Ох, как умела рисковать эта женщина! На очередном маскараде при дворе, когда Вильямс устало уединился от танцующих, прямо в ухо ему прозвучал чей-то приглушенный шепот:

– Помогите мне занять русский престол, и я вас утешу…

Посол вздрогнул. Перед ним стоял арлекин в пестром домино. В прорези маски сверкали жадные молодые глаза – глаза Екатерины.

– Вы слышали, посол? Я сказала, что вас утешу…

– Вы слишком откровенны, – отвечал Вильямс. – А на каждом моем ухе, словно серьги, болтаются шпионы императрицы!

В испуге он бежал с куртага. Но едва вернулся в посольство, как Лев Нарышкин передал ему записочку от великой княгини. Вернее – план государственного переворота, едва только Елизавету постигнет очередной приступ болезни. Вильямс понял, что у Екатерины все уже готово. Она подсчитывала: сколько нужно солдат, какая сигнализация, кого сразу арестовать, когда и где принимать присягу. «Как друг, – заканчивала Екатерина, – исправьте и предпишите мне то, чего недостает в моих соображениях».

21
{"b":"204534","o":1}