Лагерная свита замерла, Рональда быстро оттерли в сторону, и похоже, начальническое, генеральское благоволение сыграло для бывшего преподавателя роль отнюдь не позитивную! Ибо зачем иметь в лагере старого генеральского знакомого? Когда от этого генерала надобно кое-что скрыть и утаить из сложного кобринского лагерного хозяйства!

Даже военнопленные сразу заметили, что лагерное начальство старательно прятало от генеральского взора кое-какие мастерские и даже целый цех, носивший таинственное название «экспериментальный». Ни в каких номенклатурах, списках и ведомостях этот цех не значился, никакие плановые производственные задания на него не возлагались, а трудились в нем от зари до зари самые квалифицированные пленные и зеки. В частности, хранились в кладовых этого экспериментального цеха киноматериалы из берлинской гитлеровской «Рейхсканцелярии» — отличная аппаратура и ленты, сваленные, правда, в полном беспорядке. Узкий крут заключенных и пленных тайком посещал ночами этот цех, но так, чтобы ни лучика света не блеснуло сквозь запертые ставни: ночами цех считался запертым и опечатанным, проникали туда по пожарной лесенке. Приносили хозяевам цеха лагерные дары вроде конфет и табаку и смотрели на экране, размером с носовой платок и при сильно приглушенной кинодинамике, немецкие картины, вроде «Die Frau meiner Fraume», «Immensee», «Munhhausenfilm»[45], немецкую кинохронику и прочую продукций прежней «Уффа»... Работавшие в этом цехе люди просто-напросто поставляли всяческую радио- и кинотехнику лагерным начальникам, исполняли другие личные деликатные заказы и... уже никак не должны были предстать пред генеральским оком!

В отличие от цеха «экспериментального», еще один мощный и многолюдный цех, точнее, целый завод в кобринском комбинате, именовался мебельным и занимался обслуживанием генералитета МВД вполне официально и планово. Этот цех или завод изготовлял великолепные гарнитуры для пятикомнатных генеральских квартир. Гарнитуры эти состояли из лакированных стенных панелей двухметровой высоты и полной меблировки для столовой, гостиной, спальной, детской, кабинета и кухни. Стоимость гарнитура достигала в тогдашних денежных знаках 90 тысяч (ныне это примерно 9 тысяч), но путем очень хитрых бухгалтерских комбинаций генералы вносили за свои гарнитуры лишь по 30 тысяч, то есть не выше трети себестоимости. Вообще кобринский производственный комбинат из 14 заводов для исследования социалистической, экономики представлял бы, вероятно, выдающийся интерес, если бы отчетность его имела хотя бы отдаленное сходство с действительностью...

После генеральского смотра прошло еще несколько дней. И вот, опять под вечер, и опять при почти пустом конструкторском бюро, тощий опер-украинец выманил в коридор Рональда Вальдека. Весьма сердито, резко и категорично он приказал немедленно явиться в административный корпус. При этом перед товарищами надлежало сослаться на вызов к врачу!

...В слабо освещенной комнате (свет падал от настольной лампы только на лицо допрашиваемого) сидели все три опера. Беседу начал старший, в тоне глубокой грусти. Мол, вот мы ожидали помощи, а между тем... Разлагаешься, Вальдек, под влиянием фашистских элементов... Идейно ослаб!

— Ну, ладно, ладно! — успокоил взволнованного переводчика «старший кум». Мы тебе, Вальдек, доверяли, но ты что-то нам не хочешь помогать. Теперь потолкуйте с моим помощником об одном деле, связанном с вашим авторемонтом.

Когда двое «кумовьев» вышли, Тощий достал из стола бумагу. Рональд узнал ее сразу — один из листов проекта, разработанного Фоссом и Фишером, с участием остальных работников бюро.

— Вот, разъясни мне, Вальдек: почему этот проект выдан за творчество майора Эльдинова? Он его и прочесть-то едва ли может, так? Ведь авторства тут твоего, Вальдек, больше, чем Эльдинова. Так? Зачем же вы вводите руководство в заблуждение? И вдобавок, вам всем должна принадлежать некая денежная сумма за этот труд, верно ведь? Почему же один Эльдинов прикарманил ее целиком?

Переводчик Вальдек сразу отвел все эти заигрывания: мол, начальник руководил, подневольные исполняли, на премию скромную надеются, но вся ответственность лежит на вольных руководителях...

Тощий уныло покачал головой, отложил эти бумаги, достал еще какое-то дело в папке, полистал бумажки. Их было там немного. Поднял испытующий взор.

— Скажи, Вальдек... отчего умер электросварщик Наглер? Ведь какой был отличный мастер, необходимый вашему цеху? Причину его смерти знаешь?

— Причина обычная: переутомление, недоедание, ослабление организма.

— Так ведь ему нормы непосильные нормировщица Мария Прокофьевна давала. Вот сволочная стерва-баба! За что она сварщика так невзлюбила, а? Я считаю с ее стороны это был акт вредительства! Верно ведь?

Мария Прокофьевна — человек больной, очень сама переутомлена, в жизни несчастлива. Кроме того, она добивалась высокой производительности труда... Поэтому она и спрашивала строго и нормы всем ставила... нелегкие. Ведь соцсоревнование — не шутка... Опять же темпы для реконструкции она брала... высокие, для пользы народного хозяйства. (Вальдек будто видел перед собою глаза Володи Евтушенкова, слышал его предостережение: «Не сорвись! Не болтни им на пользу хотя бы о любом гаде...»).

— Что ж, Вальдек...

Тон становился угрожающим, лицо собеседника темнело даже и при освещении. Вероятно, оно было сейчас красным от злости.

— Можешь ведь и в этап загреметь ближайший. Там, на Севере, чикаться с тобой не будут. Им ведь тоже просигнализируем, что ты за птица: пособник вражеский... Молчун херов!

Последовали выражения высшей крепости и похабства. Рональд шагал в барак с поникшей головой. Но Володя полностью одобрил именно такое поведение перед «кумовьями».

На следующей неделе, в обеденный перерыв, в цехе спешно заканчивали заказ ХОЗУ — докрашивали их черный лимузин, полностью отремонтированный. И пока большая часть пленных и зеков находилась на обеде, а в цехе, у компрессора, трудились двое пленных с краскопультом, произошел сильный взрыв. Компрессор, дававший воздух в шланги для красильных пистолетов, разнесло со страшной силой. Один из рабочих получил легкие ранения, другой чудом остался невредим. Но у автомашины снова выбило стекла, поцарапало бока кабины и повредило радиатор. Были повреждения и в цехе — вылетевшие стекла в рамах, попорченный потолок, стены в пятнах и вмятинах.

Рональд застал в цехе всех трех оперов. Главный «кум» был просто страшен.

В течение целого дня прибирали пострадавший цех, вновь налаживали оборудование, искали причину аварии. Фосс с определенностью заявил, что причина одна — из-за строительных и иных работ в цехе стояли недопустимые облака пыли. Он предупреждал Эльдинова, что цех надо проветрить, компрессор выключить, но тот решил сделать это завтра, из-за нынешнего срочного заказа. Пыль, всосанная в цилиндр компрессора, вызвала взрыв — это явление частое.

А ночью трое оперов в Административном корпусе орали в лицо переводчику Вальдеку:

— Опять молчишь? Опять фашистов покрываешь? Если не укажешь нам виновников вредительства — загремишь на ближайший этап! Фашистская твоя морда!

И, действительно, не прошло и трех суток — Рональда Вальдека вызвали на этап. Собирали двадцать пять зеков — проштрафившихся мужчин и женщин. Видимо, такое пришло указание из ГУЛАГа. Притом, учитывали и здоровье: больных отсеяли. Угодил в тот же этап и Иван Федорович Щербинкин, доставленный из Гучкова — он там тоже чем-то не угодил начальству...

Во дворе, против Административного корпуса, уже рокотал «студебеккер». Кузов его был заботливо укрыт темно-зеленым тентом — зеков не возили в открытых машинах. Конвой стоял с двумя овчарками рядом с тяжелой машиной. А в сторонке все три опера молча наблюдали за отправкой этапа. Уж было начали посадку, но из корпуса вышел сам полковник Мамулошвили и обратился к этапникам с напутственной речью такого рода:

— Вы не умели соблюдать лагерную дисциплину здесь, в теплом климате. За это побудете в климате холодном, где 12 месяцев зима, остальное лето. Там будете искупать свою тяжелую вину перед родиной. Кто хорошо потрудится — тот получит быстрее свободу, потому что там, куда вы направляетесь, есть зачеты за перевыполнение нормы. Будете работать в северных условиях так, чтобы нормы выполнялись на полтораста процентов, и день такой работы снимет с вас два, а то и три дня лагерного срока! Вот так! Ну, отправляйте!