И когда в одном из полетов над средним течением реки Ангары пилот Вильментаун потерпел незначительную аварию, ему поторопились, что называется, пришить дело чуть ли не о транспортном бандитизме. Под следствием Вильментаун держался неосторожно, допускал в камере довольно рискованные высказывания, и, для верности и надежности, следствие дополнительно пришило ему еще и статью 58-ю, пункт 10-й, сиречь антисоветскую агитацию. Обе статьи по совокупности потянули на полный наркомовский паек, то есть на 10 лет лагерей с последущими ограничениями. Взяли его под арест, кстати говоря, на квартире той самой хорошенькой официантки, чьими ласками он уже давненько, как он сам полагал, пользовался монопольно, не деля их с прочими посетителями столовой... Эта молодая русская женщина, коренная сибирячка с решительным и самоотверженным характером, полюбила поднадзорного пилота (он подробно рассказал ей всю свою историю и не скрыл о недреманном оке, под коим живет) и стала считать свою связь с ним как бы навечной. Он же в разговорах с Рональдом называл ее своей женой, пусть покамест еще и «нерасписанной». Она носила ему в лагерь передачи, махала из-за проволоки синим платочком и, будучи вызванной на допрос как свидетельница, встала за Димку горой и настаивала на его невиновности. Рональд проникся к этой женщине немалой симпатией. Через проволоку он видел ее складную и крепкую фигурку, мог различать большие серые глаза и меховую шапочку, сидевшую на маленькой кудрявой головке изящно и мило.

Вот этот-то бывший летчик и смог выручить из новой беды Рональда Вальдека, угодившего, по отсутствию лагерного блата, в бригаду особо тяжелых и опасных работ на причале. Димка Вильментаун успел вовремя поговорить с самим главным инженером базы, человеком добрым, умным и отзывчивым. Бывший сталинский сокол объяснил главному, что, мол, з/к Вальдек будет надежным исполнителем любых топографических, геодезических и прочих инженерных заданий портового начальства и гноить его на причале, в ледяной воде Енисея, просто не имеет смысла... Вильментаун уступил (это в лагере — услуга немалая!) свою собственную должность Рональду, а сам перешел за него в бригаду. Действовал он весьма уверенно: его здесь знали как бывшего начальничка, в воду, разумеется, не послали, да и всю организацию работ на причале решили изменить на более человеческий лад, как впрочем, давно предлагали поступить сами работяги. Их, разумеется, никто не слушал, а Вильментауна послушали сразу. Рабочие вздохнули облегченно, сам Вильментаун перешел от них на должность кладовщика, к которой давно стремился, а Рональд стад инженером-приемщиком энергетического оборудования, отправляемого на дольний Север.

...Вадим Вильментаун был холодно расчетлив и не альтруистичен. И Рональд Вальдек интересовал его не только как товарищ по несчастью и сосед по лагерным нарам. Вадим присматривался к людям, хоть как-то связанными с печатью, литературой, журналистикой.

Его знакомство с Рональдом началось в бараке вечером, в самый день прибытия баржи с новым северным этапом. Как только Вильментаун услыхал от этапников, что прибыл некий «батя-романист», бывший летчик позаботился освободить новичку место на соседней вагонке.

— Скажите, вы не знакомы с Ильей Оренбургом? — заинтересованно осведомился летчик у «бати». И целый вечер Рональд слушал рассказ Вадима о его перипетиях. Когда Рональд признал, что из этого повествования можно при некоторых манипуляциях с истиной создать развернутую новеллу под названием, скажем, «Крылатый пленник» и что такая тема ему самому, Рональду Валь деку, в принципе не чужда и посильна, Вадим отказался от идеи обратиться к Илье Григорьевичу и решил всячески способствовать скорейшему освобождению будущего автора задуманного произведения. Цель его — вернуть сталинского сокола в его родную стихию — в авиацию!

Вечерами они вдвоем сочиняли прошение о пересмотре дела летчика Вадима Вильментауна. На милосердие местных красноярских органов Вадим не уповал — не для того они его сажали, чтобы так вот за здорово живешь разжалобиться да выпустить! Показания против Вильментауна давали люди, крепко его невзлюбившие, например, один из пилотов-разгильдяев, списанный им за пьянку из эскадрильи. Брат этого пилота занимал пост в краевой прокуратуре и отлично знал, что недреманное око давно присматривается к человеку, прибывшему... легко сказать! из американского тыла в Германии! Такой просто не может быть чистым, несмотря на данные проверки в спецлагере. Ну как же так? Чтобы американцы не завербовали отпускаемого на родину? Чтобы они упустили такую возможность иметь в СССР своего шпиона? Если такое допустить... зачем тогда и органы существуют? У недреманного ока есть железный, неизменный закон, нигде не записанный, но строжайше соблюдаемый практически: лучше посадить десять невиновных, чем упустить одного виновного! Закон, завещанный самим Лениным! Так при нем действовала ЧК. Так должно действовать недреманное око и сегодня! Поэтому Вильментаун — за прочной решеткой.

Прошение получилось обстоятельным и, как будто, весьма убедительным. Пошло оно в Москву с оказией, неофициальным путем, минуя местные красноярские инстанции.

Ответ последовал через лагерную спецчасть и не оставил никакой надежды на пересмотр дела: сиди, мол, и не рыпайся!..

* * *

Накануне Дня Советской армии, 23 февраля 1953, Рональда Вальдека вызвали в УРЧ. Дали расписаться в том, что с учетом заработанных отличным трудом зачетов рабочих дней, он, з/к Вальдек, вместо 4 апреля 55-го обретает свободу 21 февраля сего, 1953 года. Однако...

В связи с немецкой национальностью он должен проследовать по этапу в место назначенной ссылки — в Енисейский район Красноярского края, на соединение с семьей, имеющей прибыть туда же.

Это был гром среди... зимы! Поднять бунт и требовать пересмотра графы о национальности? Переделал ее в формуляре злонамеренный следователь, и он будет доказывать свою правоту. Дело затянется. И может действительно затронуть и близких: Федю на его 4-м курсе Зооветеринарной академии, сестру Вику, Ольгу Юльевну. Они все пока в Москве, а поднимешь шум, — начнут тревожить и их... Лучше просто подписать и следовать в одиночестве к месту ссылки по нацпризнаку! Ссылаемых по такому признаку ныне миллионы, а наций, подлежащих рапрессированию, около полутора десятков: тут и немцы, и болгары, и греки, и татары крымские, и балкарцы, и калмыки, и карачаевцы, месхи, и ингуши, и чеченцы, и еще какие-то кавказские народности, чем-то не угодившие Сталину и Берии, организаторам этой неслыханной акции. На Кавказе осуществлял высылку генерал Серов. По лагерям уже было много очевидцев высылки — беспощадной, поголовной и кровавой. Стреляли по любому беглецу, кто пытался проскользнуть мимо сакли в горы... Били детей, скот, отцов и матерей очередями из автоматов, в упор, при малейшей попытке к сопротивлению и неповиновении. А как при этом неодолима была вера в Вождя, внушенная ежечасной пропагандой, ясно было из фразы, весьма частой у пострадавших и посаженных: «Товарищ Сталин не знал!»

...Главный инженер базы напрасно ждал своего «освободившегося» сотрудника. Его продержали в лагере два лишних дня, ибо пришла инструкция не выпускать никого перед праздником Красной армии! Они с Вадимом мрачно сидели на своих нарах в бараке и обсуждали всевозможные планы на будущее. Самым существенным в них было во что бы то ни стало сохранить дружбу, работать над новеллой «Крылатый Пленник», искать юридической поддержки Вадиминого ходатайства и про себя, втихаря, подумывать и о... рывке, коли все остальное окажется безрезультатным! Утром, в понедельник 24 февраля, Рональд обнялся с Вадимом, проверил адреса и пешком через весь город, следом за вооруженным конвоиром, зашагал к пересыльной тюряге, что лепилась у подножия той самой горы, где красуется видимая отовсюду часовенка, служащая главным ориентиром и приметой города над Енисеем. Кстати, реку перешли по льду — моста еще тогда не было.