Лизон решила еще раз прибегнуть к спасительной лжи:

— Да, не переживай.

От девочки не укрылось, что мать чем-то расстроена, поэтому она решила не рассказывать ей о том, что Ману снова вела себя отвратительно и отказалась и пальцем пошевелить, чтобы помочь брату и сестре. Поль и Лизон с давних пор, желая сберечь мир в семье, скрывали от матери многочисленные неблаговидные поступки капризной Матильды. Младшая дочь Мари, надув губы, сидела на табурете тут же, в кухне. Видя, что на нее, разобиженную на весь свет, никто не обращает внимания, девочка выдала яростную тираду:

— Зачем нам еще ребенок? У тебя уже есть мы! Я вот совсем не хочу маленького братика!

Адриан дружески похлопал ее по спине:

— Вот и славно, мое золотце! Потому что это будет не братик, а сестричка!

Мари исполнилось сорок три. Пятая беременность никак не отразилась на ее внешности. Адриан не обманул Ману: в июне 1933 года, в Бриве, Мари родила девочку, которую назвали Камиллой. Прекрасный летний вечер, когда на свет появилось дитя их с Адрианом любви, казалось, был создан для радости, которую не смогла испортить даже болезненная ревность Матильды.

Мари задумалась. Характер у средней дочери никогда не был сахарным. Взять хотя бы последнее «прегрешение» Ману: просто чтобы досадить своей маленькой сестричке, она спрятала ее плюшевого мишку, и та долго плакала, потому что не могла заснуть без любимой игрушки. Позже Мари нашла мишку под кустом. Драгоценный мишка вернулся к хозяйке, и инцидент был исчерпан. Разве Ману переделаешь? Тем более что с рождением Камиллы она лишилась статуса младшего, всеми балуемого ребенка…

Камилла, симпатичная трехлетняя девочка с каштановыми волосами и карими глазами, было просто копией своей матери в детстве. Своим появлением в семье она не только не создала для отца и матери лишних хлопот — Адриан и Мари словно помолодели.

Любуясь маленькой дочуркой, спавшей в своей кроватке, Мари улыбалась. Она поднялась в свою комнату якобы чтобы припудрить нос, но, по правде говоря, чувствовала себя неважно и нуждалась в уединении. Ужин удался на славу: Лизон в который раз продемонстрировала свои таланты поварихи и радушной хозяйки дома. Для Мари ее помощь в праздничные дни была просто неоценима.

Жак и Нанетт принарядились как могли, но за столом помалкивали, смущенные присутствием гостей, Женевьевы и Ришара, друзей Мари и Адриана. Лизон пригласила также Жильбера Мазака, ослепшего, несмотря на все старания Адриана. Девушка, мечтавшая стать учительницей, часто навещала двадцатишестилетнего Жильбера.

«Папа гордился бы Элизой, — подумала Мари, внимательно рассматривая свое отражение в зеркале. — Как жаль, что он не увидел нашу маленькую Камиллу!»

Она подумала, что все еще хороша собой, несмотря на крохотные морщинки в уголках рта. Дважды стукнув в дверь, вошел Поль. В свои шестнадцать он был на голову выше матери, но оставался очень худеньким. Под внешней хрупкостью скрывался сильный характер, которым восхищалась вся семья. Он сказал тихо, чтобы не разбудить малышку:

— Мам, Адриан открывает шампанское! Он попросил позвать тебя…

Мари встала и, улыбаясь, сказала сыну:

— Иди обними меня, мой взрослый маленький мальчик! Мне сегодня нездоровится.

Поль прижал мать к груди и спросил с беспокойством:

— Что с тобой, мам?

— Мне грустно… В праздники я часто вспоминаю детство, счастливые дни, когда я жила с твоим дедушкой Жаном в «Бори». Когда мы жили там все вместе и с нами была Леони…

Юноша улыбнулся:

— Я тоже скучаю по дедушке, по Леони и по папе тоже. Но мы и здесь, в Коррезе, очень счастливы. Я обожаю тебя, мамочка, и давно хочу тебе сказать: ты самая красивая женщина в Обазине!

— Спасибо, дорогой! Я тебе не верю, но все равно мне приятно! Идем к гостям…

Когда шампанское было выпито и с блюда исчезло последнее печенье, Лизон принесла кофе и конфеты домашнего приготовления. Адриан и Ришар оживленно беседовали. Жак, Женевьева и Жильбер с озадаченным видом прислушивались к разговору.

Адриан, не скрывая волнения, говорил о том, что рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер, который два года назад получил все полномочия главы государства и стал верховным главнокомандующим, ввел в начале марта свои войска в Рейнскую демилитаризованную зону. Франция заволновалась, вспомнив кровавую «Ночь длинных ножей»[22] 30 июня 1924 года. Жак, которому эти новости решительно не нравились, нахмурился.

Мари стало лучше, и она убедила Нанетт выйти прогуляться по саду.

Две женщины, одна стройная и крепкая, в синем платье, вторая — по-старчески сгорбленная, шли, взявшись за руки.

— Посмотри, Нан, мои тюльпаны уже проросли, я посадила новый сорт. Знала бы ты, как я люблю свой сад! Вечером, после работы, я всегда выхожу сюда подышать воздухом, зимой и летом, всегда!

— Ты устаешь, потому что много работаешь, моя девочка! Даешь уроки в школе, а дома ждут четверо детей… Правда, трое старших заметно подросли, но для меня они всегда останутся любимыми крошками! Жак уже высадил чеснок. У него в последнее время болит спина, и разогнуться становится все труднее… Да и денег у нас мало, приходится считать каждое су…

Мари вздохнула. Шли годы, и Нанетт все так же жаловалась на судьбу. Больше всего пожилая женщина боялась оказаться на улице, без крыши над головой, и никому не удавалось убедить ее в том, что этого никогда не случится. Даже Лизон, девочка очень добрая и терпеливая, иной раз предпочитала не оставаться с бабушкой надолго, чтобы не слушать ее стенания. И только при взгляде на Камиллу морщинистое лицо Нанетт расцветало улыбкой. Она разучила с малышкой все считалочки на французском и патуа, какие только знала.

— Нан, милая, не терзайся понапрасну, я рядом, тебе ни о чем не надо беспокоиться. Мы с Адрианом всегда будем вам помогать!

— А разве это не несчастье — зависеть от вас? — плаксиво отозвалась Нанетт. — А твоя Леони? Почему она сегодня не пришла?

Мари не сразу нашлась, что ответить. Нанетт коснулась больного места. Мари не хотелось об этом говорить. Было так странно увидеть в коридоре приюта исхудавшую Леони, одетую в черное платье, с монашеским покровом на голове…

Нанетт между тем задала следующий вопрос:

— Что нового слышно от Леони?

— Я давно ее не видела. Знаю, что на днях она приняла постриг, а до этого год была послушницей. Мать Мари-де-Гонзаг решила, что ее выбор продиктован сердцем. Но одно могу сказать тебе точно: Леони сильно изменилась, ты бы не узнала ее при встрече…

Мари замолчала. Больше года назад к матери-настоятельнице явилась посетительница, одетая в серый костюм, с лицом, скрытым под вуалью. Молодая женщина рассказала, что когда-то была воспитанницей этого приюта, в те времена, когда им руководила мать Мари-Ансельм. Дрожащим от волнения голосом она попросила принять ее послушницей. За этим заявлением последовала длительная беседа, целью которой было выяснение обстоятельств, продиктовавших такое решение. Сестра Юлианна, которую попросили принести для посетительницы лимонаду, узнала ее в одно мгновение. После обеда, когда Мари пришла навестить мадемуазель Берже, сестра-кухарка отвела ее в сторону и сказала: «Угадай, кто сейчас сидит в кабинете матери Мари-де-Гонзаг! Леони! Наша Леони!»

Мари прекрасно помнила, как она разволновалась при этом известии. Она ничего не слышала о Леони после их с Адрианом свадьбы. И вот Леони приехала в Обазин, но не затем, чтобы увидеть подругу детства, поговорить с ней, Мари… Нет! В это невозможно было поверить: всегда такая элегантная, энергичная, неутомимая путешественница, Леони твердо решила стать монахиней здесь, под крышей древнего аббатства, где она росла! Более того, первые месяцы после пострига Леони решила провести в одиночестве, соблюдая обет молчания. Это решение исключало любые контакты с Мари, которая очень сожалела о том, что не может поговорить с той, кого когда-то считала своей приемной сестрой.