Но если это так, зачем она вышла за него замуж? Возможно, потому, что решила остаться верной обещанию, или из жалости. Нет, на такое он никогда не согласится. Внезапно Пьер вспомнил, что в конце свадебного пира к нему подошел мсье Кюзенак и шепотом попросил быть с Мари терпеливым и очень нежным. Какие у него были на то причины? Может, он знает что-то о своей дочери, что неизвестно ему, Пьеру?

Мари, натянув простыню до подбородка и уткнувшись лицом в подушку, все еще плакала. Девушке казалось, что все ее мечты о любви рассыпались в прах, что она очутилась в пустоте, лишившись того, чего так долго ждала. Ей казалось, что случилось самое страшное и ничего нельзя с этим поделать. Она принесла себя в жертву ради счастья Пьера, и теперь страдало не только ее сердце, но и тело. Но какой смысл вообще позволять делать с собой это, если каждый раз после акта телесной любви она станет испытывать такую обиду и отвращение? А так и будет, Мари была в этом уверена…

— Пьер, только не уходи! — взмолилась она в отчаянии.

Он не ответил. После этих слов молодой жены ему вдруг захотелось именно этого — убежать, поскольку мысли его стали совсем уж мрачными. Выходит, Мари его не любит. И клятвы, которыми они обменялись у источника в Волчьем лесу, детские обещания не помогли избежать этой минуты разлуки, этого безмолвного ожесточения…

Причину всему Пьер видел в проклятой войне, сделавшей его инвалидом. Он многое вынес, жил в грязи, сталкивался со смертью лицом к лицу каждый день, и все для того, чтобы потерять любимую женщину? Пьер не привык сдерживать свой гнев: когда он ударил кулаком по ночному столику, свеча упала и потухла.

— Признайся мне! — выкрикнул он. — Противно спать с калекой? Я тебе отвратителен? Скажи правду!

Мари села на постели. Она дрожала.

— Пьер! Прошу тебя, не говори так! Успокойся, ты меня пугаешь!

— Я проклинаю тех, кто отправил меня на фронт! Они разбили мою жизнь! Проклинаю твоего отца и его хорошие манеры! Он тоже… Он украл тебя у меня!

— Пьер, замолчи! — отозвалась испуганная Мари. — Ты сошел с ума! Твоя жизнь не разбита, и отец никогда не пытался нас разлучить!

Ей захотелось приголубить его, и она протянула руки. Пальцы наткнулись на мускулистую грудь Пьера, на ощупь кожа оказалась такой теплой и гладкой… В порыве сострадания она прижалась губами к груди мужа. Мари думала, что своей нежностью сможет прогнать из головы Пьера мучившие его сомнения. С детства он, ее верный друг, был очень гордым и обидчивым. И как только она могла быть такой глупой? Конечно же, Пьер решил, что она недостаточно сильно его любит, и всему виной искалеченная нога…

Должно быть, он почувствовал себя униженным, испытал гнев от своего бессилия что-либо изменить…

— Дорогой, прости меня! Я так тебя люблю! Мой любимый Пьер из «Волчьего Леса», не сердись на меня! Ты — мой герой, и как только тебе в голову пришло, что я могу испытывать к тебе отвращение? Мне просто было очень больно!

Желая побыстрее успокоить супруга, Мари прибегла к ласке. Ее маленькие пальчики нежно пробежали по его груди, рукам. Он молчал, и это успокаивало ее. Она придвинулась еще ближе, прижалась к нему всем телом, и губы их встретились в бесконечном поцелуе.

Пьер колебался. Стоит ли верить Мари? Он знал, что она великодушна и у нее верное сердце. Но искренне ли она его любит?

И все-таки мало-помалу он переставал терзаться сомнениями. Соединивший их поцелуй был так чудесен, что Пьер ощутил, как его накрывает волна блаженства. Что до Мари, то она и не думала сопротивляться слегка пьянящему ощущению, охватившему ее тело и усиливавшемуся с каждым мгновением, в ритме биения ее сердца. Она забыла о своей наготе, о наготе Пьера. Одно имело значение — этот охвативший их обоих жар, подсказывающий вечные движения, дарящие наслаждение… Любовь восторжествовала, поправ горести и сомнения. Мари больше не было страшно. Знакомый голос уткнувшегося ей в шею Пьера шептал ласковые слова, и она отвечала на них восторженными вздохами. На этот раз она сама притянула его к себе, сгорая от любопытства и нетерпения. Когда Пьер снова вошел в нее, нежно, не торопясь, она воскликнула, открываясь ему навстречу:

— Мой Пьер, я люблю тебя! Люблю!

— Леони, эта распашонка — просто чудо! У тебя пальчики сказочной волшебницы! Монахини из Обазина могут тобой гордиться. Когда ты берешься за иголку, тебе нет равных!

Мари не сводила восторженных глаз с крохотной белой кофточки, украшенной вышитыми цветами, с кружевом вокруг воротничка. Довольная похвалой, Леони ответила радостной улыбкой.

В «Бори» царила атмосфера праздника. Приближалось Рождество. За окном, словно спеша явиться в положенное время, тихо и густо падал снег.

Девушки часто смотрели из окна на покрытые белым пушистым одеялом поля и луга, испытывая при этом приятное чувство защищенности от всего плохого, в особенности от треволнений, связанных с войной. Когда они сидели вот так, друг напротив друга, у камина, им казалось, что они отрезаны от мира благодаря белой пелене, изменившей до неузнаваемости знакомые места.

— Как нам повезло, дорогая! — растроганно сказала Мари. — Не знаю, помнишь ли ты, но я вспоминаю один зимний день там, в приюте… Ты заболела, и я читала тебе сказку Андерсена о маленькой русалочке. У тебя была высокая температура, и я просила Господа поскорее послать тебе выздоровление. А сегодня мы здесь, вместе. И ты, Леони, шьешь прекрасные распашонки для моего малыша!

Молодая женщина положила руку на живот — жест, в последние месяцы ставший привычным, так что она его уже не замечала. Какая это радость — чувствовать в себе новую жизнь, ощущать движения своего первого ребенка…

Вся семья с восторгом ожидала рождения малыша. Счастливое событие должно было произойти в последние дни февраля.

Довольная Нанетт не скрывала, что никак не дождется момента, когда, наконец, сможет вдоволь понянчиться с младенцем, а пока проводила вечера за вязанием, и Жак, лежа на своей постели, терпеливо выслушивал, что нового выдумали соседи про обитателей «Бори».

Что до Жана Кюзенака, то он знал, что будет нежно любить внука или внучку, тем более что в молодости он был лишен радостей отцовства.

— По-моему, Пьер приехал! — воскликнула вдруг Леони.

Мари прислушалась. Кто-то шел по коридору.

— Но ведь Пьер с папой уехали в Шабанэ, они не могли вернуться так быстро, особенно если учесть, что днем выпало столько снега! — удивилась Мари. — Дороги наверняка в ужасном состоянии!

Леони встала и, убрав с лица непослушную прядь, сказала:

— Пойду посмотрю! Сиди, Мари. Может, они решили вернуться…

Девушка не успела дойти до порога, как дверь в комнату распахнулась. В дверном проеме появился мужчина и стал стряхивать снег с сапог прямо на навощенный паркет. Он был в шапке и полушубке, но Мари узнала его сразу же.

— Макарий! Но какое право вы имеете врываться ко мне, даже не позвонив в дверь? Вас никто не приглашал!

Леони осталась стоять, она совершенно растерялась. Бледность Мари испугала ее. Разумеется, девушка достаточно долго жила в «Бори» и не раз слышала о племяннике мсье Кюзенака, причем домашние отзывались о нем весьма нелестно. Однако она не знала, что Мари так сильно его боится.

Макарий вошел в комнату с насмешливой улыбкой на устах.

— Мадам строит из себя знатную даму? Когда мне об этом сказали, я не поверил! Давно ли ты, Мари, натирала паркет под присмотром тетушки и мыла грязные тарелки? А теперь посмотрите на нее — мы отдыхаем в гостиной!

Мари напряглась, готовясь дать отпор. Она бросила быстрый взгляд на Леони, желая убедить себя, что ей не придется «сражаться» с Макарием один на один. А тот, насвистывая, прохаживался по комнате, без стеснения трогал безделушки, касался мокрыми перчатками мебели. Наконец язвительным тоном он обратился к Мари: