— Я-то недолго думала! Жак был с виду крепким, доброго нрава и не старый. Через неделю мы обручились, а в июне поженились в прессиньякской церкви. Я была очень рада, что не умру старой девой и что мне, слава Богу, уже не придется прислуживать мадам Амели. Мсье Жан дал мне приданое: постельное белье, кое-какую мебель и домашнюю птицу. А в придачу — три золотых луидора, я их до сих пор берегу. Не прошло и двух лет, как у меня родился Пьер. Когда хозяйка об этом узнала, она перестала показываться мне на глаза. Чуть не умерла от зависти…

Нанетт вытянула из-за манжеты носовой платок. Глаза у нее блестели от слез.

— Потом у меня родилось еще трое, но ни один не прожил больше года, — тихим голосом продолжила она рассказ. — Две девочки и мальчик. Сколько я слез о них пролила! Особенно о маленькой Элизе! Она умерла, когда ей было полгодика. Я уж решила, что эту девочку сберегу, но нет! Счастье еще, что всех мы успели покрестить и они не вернулись в наш мир блуждающими огоньками[14]…

Мари, всхлипывая, подошла к Нанетт и обняла ее руками за шею. Не говоря ни слова, девочка стала целовать ее мокрые щеки.

— Моя добрая крошка! Я очень рада, что ты теперь у нас есть. Не знаю, кто твои родители, но если бы я родила тебя на свет, то никогда бы не оставила на чужом пороге…

Мари закрыла глаза. Щеки девочки пылали. Нанетт коснулась больного места. Девочка часто и подолгу думала о своих родителях. Они не захотели оставить ее у себя. А может, они давно умерли…

Она не раз пыталась расспросить сестру Юлианну, но та отвечала только: «Если бы я знала! Единственное, что нам известно, так это что однажды вечером кто-то принес тебя в больницу в Бриве. Потом ты попала к нам, тебе тогда едва исполнилось три. Больше, моя девочка, я ничего не могу сказать».

Мари смирилась. Смирилась с мыслью, что никогда не увидит ни своей матери, ни своего отца. Она еще крепче обняла Нанетт, словно умоляя женщину не бросать ее.

— Да ты меня задушишь, глупышка! Не убивайся так! Иногда лучше не иметь родителей. Бери свечку и марш в постель!

Мари послушалась. Когда она укрылась одеялом и уже готова была задуть свечу, взгляд ее упал на букетик фиалок.

Со дня приезда в Прессиньяк каждый вечер перед сном девочка обязательно прижимала к сердцу позолоченную рамку с фотографией Святой Девы, теперь украшенной фиалками, читала молитвы, которым ее научили монахини, а потом с легким сердцем засыпала.

В Пальмовое Воскресенье дети вместе с матерью Пьера побывали на праздничной мессе. Выйдя из церкви, они отнесли освященные веточки самшита на могилки детей Нанетт и Жака. Потом вернулись на ферму, не забыв купить знаменитые «уголки»[15], которые традиционно продавались всюду в этот праздничный день.

Погода была так хороша, что после полудня Мари решила прогуляться. Пьер не смог составить ей компанию, потому что они с отцом заранее условились пойти на рыбалку. В сопровождении Пато девочка пошла по дороге, ведущей к выгону. В воздухе пахло цветущими яблонями, жимолостью, диким лавром, мхом и корой. Девочка присела у обочины и, прислонившись спиной к большому камню, подставила лицо солнцу. Было так приятно ощущать тепло камня, нагретого благотворными лучами! Внезапно безмятежность сельского пейзажа нарушил шум мотора. На дороге появился рычащий автомобиль Макария. Мари подумала, что он проедет мимо, но, к ее огромному удивлению, юноша остановил свой «Бразье» и выскочил из авто. От неожиданности девочка потеряла дар речи.

— Здравствуйте, мсье! — наконец выдавила она, стараясь улыбнуться.

Макарий смерил ее презрительным взглядом.

— Дура дурой, а строишь из себя гранд-даму! «Здравствуйте, мсье!» — передразнил он девочку. — И как только дяде взбрело в голову притащить на ферму такую образину! Худая, как гвоздь, неприглядная, да еще и одета в обноски! Если нужна была служанка, так в городке полно девушек из приличных семей! Нет же, надо было повесить себе на шею безотцовщину! Когда-нибудь все эти земли станут моими, и, попомни мое слово, ты сразу вылетишь отсюда вместе с вещичками!

Слушая эти жестокие слова, Мари словно окаменела. Такой словесной атаки девочка не ожидала.

Первой мыслью, пришедшей ей в голову, было убежать. Со слезами на глазах девочка бросилась через дорогу, но Макарий успел подставить ей подножку. Мари упала в грязь.

— Ты родилась в грязи, в нее и вернулась! Очень даже справедливо! — насмешливо бросил юноша и вернулся к машине.

Он завел рукояткой двигатель и добавил угрожающим тоном:

— Если надумаешь здесь задержаться, помни, что я тебе пообещал. Имеющий уши да услышит! До скорого!

Мари встала. С одежды капала грязная жижа.

Почему Макарий так с ней обошелся? Девочке было очень стыдно, и она решила ничего не рассказывать Пьеру и его родителям. Она знала, что Жак запросто может пожаловаться хозяину в надежде, что тот приструнит племянника. Но ведь тогда Макарий ее просто возненавидит!

— И где это наша девочка умудрилась упасть? — удивленно спросил Жак, когда она вернулась домой.

— Зацепилась башмаком за корень и упала в лужу, — быстро ответила Мари и опустила голову.

— Боже мой, ты же такая осторожная… Хоть не поранилась? — заволновалась Нанетт. — Посиди у очага, пока одежка просохнет! Не хватало, чтоб ты опять заболела! Как будто мало прошлого раза!

Однако обмануть фермершу оказалось не так-то просто. Мари все еще дрожала, и не только от холода, но и от страха.

«Наверняка ее обидел кто-то из деревенских шалопаев», — подумала Нанетт.

Добрая женщина дала Мари сухие чулки и свое старое платье, потом набросила ей на плечи шерстяную шаль. Усадив девочку перед очагом, она заставила ее выпить горячего бульона.

В Пасхальное Воскресенье утро началось с поиска яиц. Нанетт упрямо придерживалась этой традиции, хотя Пьер и Мари уже вступили в подростковый возраст. Яйца были раскрашены в яркие цвета. Нанетт потратила на их украшение много часов и, конечно же, работала тайком и по ночам. И вот в праздничное утро подарки, словно по волшебству, появились в зарослях кустарника, окружавших ферму. Но и до Пасхального Воскресенья дети успели собрать немалый «урожай»: вместе со сверстниками они всю неделю, предшествующую большому празднику, ходили от фермы к ферме и с удовольствием пели традиционные лимузенские песни на французском и на патуа, за что их тоже одаривали яйцами.

Мари с недавних пор чувствовала себя уютнее в компании местных детей и почти перестала бояться насмешек.

После полудня подростки постарше, юноши и девушки, собрались, чтобы вместе съесть огромный омлет и потанцевать под звуки виолы и лимузенской волынки. Пьер попросил у родителей позволения отправиться на эти посиделки вместе с Мари, но Нанетт эта идея пришлась не по душе:

— Вы еще маленькие. На танцы, сынок, пойдешь в следующем году. И Мари отправится с тобой, если муссюр разрешит.

Запрет на танцы вовсе не огорчил девочку. Она прекрасно знала, что до «следующего года» они с Пьером придумают себе немало других развлечений.

Время от времени она видела на дороге мсье Кюзенака верхом на своей кобыле. При встрече они обычно здоровались, реже обменивались парой фраз.

Хозяин каждый раз спрашивал одно и то же: хорошо ли кормят девочку на ферме и не слишком ли тяжела для нее работа. Мари эти расспросы смущали, и она едва слышно отвечала «да» и «нет». В присутствии хозяина она всегда робела и даже немного его боялась.

К середине весны окрестные пейзажи стали такими чудесными, что Мари после работы, распустив волосы, чтобы их трепал ветер, часто гуляла по тропкам и холмам. Она старалась держаться подальше от дорог, где мог проехать автомобиль, чтобы не повстречаться лишний раз с Макарием. Свежий деревенский воздух и постоянные заботы Нанетт сделали свое дело: щечки девочки стали румяными и пухленькими, она подросла на три сантиметра.