Закончив работу, я села, вытерла руки и, поколебавшись, вытянула из корзинки пирожок. Если у него сотрясение мозга, то проголодается он нескоро, а мне нужно подкрепиться. Я жевала и в задумчивости разглядывала своего подопечного.

Трудно сказать, сколько ему лет, но он старше меня – это явно. Лицо обыкновенное, без особых примет. Попроси описать такое – не сразу и слова подберешь.

Так, рассмотрим поближе.

Губы плотно сжаты: даже будучи без сознания он не может расслабиться. Под правым глазом растекается синяк. Это, наверно, последствия удара по голове. Волосы темные и абсолютно прямые. Ресницы загибаются, как у девчонки. Интересно, какого цвета у него глаза?

А вот что мне действительно понравилось, так это его нос – тонкий, идеальной формы. Признаться, у меня слабость к красивым носам.

Теперь руки. Не очень-то они похожи на руки моряка или рыбака. Даже ссадины и грязь под ногтями не могли скрыть то, что их обладатель не привычен к тяжелому каждодневному труду.

Кто же это такой? Шпион? Но чей?

Мне было не под силу разгадать эту загадку, да и времени не было. Пора возвращаться домой. Малыш уже, наверно, разнес свое стойло в щепки.

Я решила вернуться сюда вечером вместе с Гастоном. Если раненый не придет в себя, то мы под покровом темноты перенесем его в дом. Это, конечно, опасно, но не бросать же его здесь!

Корзинку с провизией и бинтами я отставила подальше, на тот случай, если он, очнувшись, сделает неловкое движение. Пока же он лежал тихо и, казалось, просто спал. Бросив на него последний взгляд, я вышла из пещеры и направилась домой.

Вернувшись, я первым делом нашла Гастона и отвела его на конюшню. Пока он седлал Малыша, я все ему рассказала. Старый вояка насупил брови и категорично заявил, что днем наведываться в пещеру слишком опасно – кто-нибудь и так уже мог заметить, что я дважды за утро ходила к морю. Мы договорились, что к наступлению темноты Гастон подготовит повозку, и мы, если нужно, заберем раненого в замок. Старик поворчал, но смирился, понимая, что другого выхода нет.

День тянулся невыразимо медленно. За разными делами я мысленно нет-нет, да возвращалась к утренним событиям. Как он там? А вдруг ему холодно? Я корила себя за то, что не догадалась прихватить с собой одеяло. А вдруг я пропустила какую-нибудь смертельную рану, и он там умирает, истекая кровью?

Моя главная проблема – чересчур богатое воображение. Это мне папа много раз говорил. Нужно было взять себя в руки, но я не могла: в голову лезли разные страшные мысли, а картины, встававшие перед глазами, были одна другой ужасней.

Катрин, обратив внимание на мой отсутствующий вид, несколько раз спрашивала, что со мной происходит. Объясняться было преждевременно, поэтому я только отмахивалась от расспросов. В конце концов, она обиделась и прекратила допытываться.

Наконец, сгустились сумерки, и я поспешила на конюшню. Гастон уже ждал меня. Он запряг повозку, накидал в нее немного сена и завалил его старыми мешками. Я взяла с собой два старых одеяла, лампу, еще бинтов и воды, папин мушкет и корзинку, полную провизии. На всякий случай.

Не спеша, стараясь не производить лишнего шума, окольным путем минуя деревню, мы двинулись к морю.

Отведя повозку с дороги, мы оставили ее в кустах возле обрыва и стали спускаться к пещере. Я шла первой, показывая путь. Гастон чертыхался, с трудом нащупывая еле видимую тропинку.

– Детка, не представляю, как мы его здесь потащим наверх!

Никого тащить не пришлось. Зайдя, наконец, в пещеру, я открутила фитилек лампы и обнаружила… Точнее, ничего не обнаружила. Ни бездыханного тела, истекшего кровью, ни моей корзинки. Вообще ничего. Как будто все произошедшее утром мне только приснилось.

Прошло две недели.

Внешне однообразные дни, заполненные повседневными делами и заботами, постепенно заслонили собой эти удивительные события. Хотя нет-нет, а все же иногда я думала, что с ним, жив ли он, и вообще – кто это был, черт его побери?

Каждый день приносил новости, одну тревожней другой.

С опозданием, но до нас все же доносились отголоски великих сражений. Прусские войска перешли границу, захватили Лонгви и окружили Верден. Париж лихорадочно готовился к обороне.

Опасаясь мятежа, парижская чернь ворвалась в тюрьмы и перебила огромное количество аристократов и не присягнувших священников. Страшная волна «сентябрьских убийств» прокатилась по всей Франции.

Во вторник 11-го сентября мы с Катрин и Гастоном поехали в Сен-Мало на ярмарку. Надо было кое-что прикупить, да и просто захотелось развеяться. Катрин по такому случаю нарядилась в свое лучшее платье. Я хотела, как обычно, надеть штаны и старую папину куртку, но Матильда и Альфонс, забыв былую вражду, объединенными усилиями уговорили меня одеться прилично.

Ходить по рынку в платье оказалось очень неудобно. Я ругалась вполголоса, цепляясь подолом за прилавки и тележки с овощами, а Гастон и Катрин посмеивались надо мной.

Мы быстро сделали все дела и решили напоследок прогуляться по набережной. Катрин застряла в лавке галантерейщика, выбирая себе ленту. Гастон остался у повозки, охраняя наши покупки. А я пошла вдоль набережной.

День был великолепный, солнечный. В гавани стояло множество кораблей, один прекраснее другого, и я пыталась угадать, который из них «Креол». Робер наметил на послезавтра отплытие и обещал приехать попрощаться.

Вокруг бурлила жизнь. Разгружались одни суда, загружались другие. Тут и там толпились иноземные моряки с резким гортанным говором, лодочники в шерстяных колпаках, крестьяне в куртках из козьей шерсти. Дородные торговки рыбой с корзинами на голове пронзительно кричали, расхваливая свой товар. Сновали водоносы, корабельные плотники и грузчики из доков.

Я вертела головой по сторонам, не глядя под ноги, и, споткнувшись, налетела на идущего мне навстречу человека в темном плаще. Мужчина ловко подхватил меня под руку, не дав упасть. А я с изумлением обнаружила перед собой маркиза де Ла Руэри и восторженно завопила:

– Крестный!

Смешанные чувства отразились на его лице. Тут была и откровенная радость от нашей встречи, и явная досада на мою несдержанность. Я смутилась, а он крепко сжал мой локоть.

– Жанна, Бога ради, тише! Не привлекай к нам внимания!

– Умоляю, простите меня! Но что Вы здесь делаете? И в таком виде?!

Под плащом у маркиза оказалась матросская роба.

– Девочка моя, я не могу сейчас с тобой разговаривать. Прости, но тебе опасно находиться рядом со мной.

Он снова сжал мою руку, оглянулся по сторонам и нырнул в толпу. А я осталась стоять столбом.

Вот так встреча! Я не видела крестного с тех самых пор, как он и маркиз де Ла Файетт приезжали к нам. Он похудел, осунулся, но не утратил ни царственной осанки, ни надменного вида. Ему и так-то трудно затеряться в толпе, а тут еще я со своими воплями. У меня даже слезы выступили от злости на свою глупость.

Ну конечно же, он скрывается! Господи, неужели я ему навредила?

Ужасно расстроенная, я развернулась и побрела к своим. Они уже потеряли меня. Катрин металась, заламывая руки, а Гастон, приставив ладонь козырьком ко лбу, высматривал меня в толпе.

Мой убитый вид вызвал у них самые худшие опасения.

– Жанна, где ты пропадала? Что случилось? Тебя обидели? Ограбили?!

– Господи, да кому я нужна! Успокойтесь. Ничего не случилось. Просто я заблудилась. Все, едем домой. Я устала.

Мы забрались в повозку и направились домой.

День был безвозвратно испорчен. Я до вечера промучилась, пытаясь убедить себя, что никому не навредила, и что с крестным все будет хорошо.

Наступила ночь. Отец заснул с книгой в своем кресле. Я с хрустом потянулась и отставила корзинку со штопкой. Пора спать. Надо позвать Альфонса и перенести отца в спальню.