Я вздохнула.

– Скоро ты будешь подпускать только меня и Гастона.

Малыш затряс головой, соглашаясь с услышанным. Матильда называла его дьяволом и боялась, как огня, поскольку наглец норовил укусить ее за зад всякий раз, как она оказывалась в пределах досягаемости.

– Хулиган, – я любовно погладила его по щеке. Малыш счастливо выдохнул и положил голову мне на плечо.

– Жанна, ты здесь?

Я оглянулась и в дверном проеме увидела высокий черный силуэт.

– Я знаю, ты здесь. Выходи. Ну, хоть ты-то от меня не прячься!

Снова вздохнув, я на прощанье еще раз погладила Малыша и вышла наружу.

– Пожалуйста, поговори со мной, – сказал Жером жалобно и как-то по-детски.

– Хорошо. Пойдем.

Я взяла его за руку, как делала всю жизнь, хоть он и выше меня на голову, и повела в розовую беседку.

Мы сидели и молчали. А потом его словно прорвало, и он заговорил. Говорил он долго, сначала с трудом подбирая слова и как будто оправдываясь, а потом все уверенней и уверенней. Я слушала его голос и ясно представляла себе его лицо, плохо различимое в темноте. В его словах слышалась такая страсть, такая убежденность в своей правоте.

– Ну, что ты молчишь? Ты презираешь меня?

– Дурачок! – я нашла в темноте его руку и крепко сжала. – Конечно, нет. И не осуждаю. Более того, скажу честно – я тебя понимаю.

– Рыжая, ты лучше всех! Я знал, что ты поймешь! Как же я тебя люблю!

Он схватил меня и прижал к себе так сильно, что у меня в боку что-то хрустнуло. Я слабо пискнула, и Жером немедленно разжал руки.

– Прости, мышка!

– Прощаю, но за «рыжую» ответишь! – и я принялась его лупить по всему, что попадало под руки. – Я не рыжая, сколько тебе объяснять! Я каштановая!

Жером смеялся и отбивался. А потом мы, устав, просто сидели, взявшись за руки, и молчали. Да и что тут говорить. Я понимала своего молочного брата и только удивлялась, как же он ждал так долго. Конечно, не мог такой умный, сильный и уже взрослый мужчина всю жизнь прозябать на нашей конюшне. Но до революции у него не было никаких шансов продвинуться на военной службе – не дворянин, он всю жизнь оставался бы солдатом. А сейчас с его талантами он обязательно проявит себя.

Я хмыкнула, вспоминая наши детские игры в войну.

– Чему ты улыбаешься? – Жером легонько толкнул меня плечом.

– Да так… А помнишь, как мы сражались на пустыре за оврагом? Я была Вашингтоном, а ты Корнуоллисом.

– Да уж. Такое забудешь! – он немного помолчал, а потом добавил. – Знаешь, я думаю, что если бы мы сражались на самом деле, ты меня и тогда бы точно разбила. Это тебе, а не мне надо в гвардию.

Мне оставалось только посмеяться. Это, конечно, было лестно, но все же не соответствовало действительности. У Жерома был талант, военный талант. И я помолилась про себя, чтобы мы никогда не оказались настоящими противниками. И чтобы он остался жив.

Уже светало, потянулся утренний туман, и мне стало зябко. Мы пошли домой, и я опять вела его за руку, как в детстве.

А на следующий день он уехал.

С бароном он попрощался в библиотеке. О чем они говорили, я так и не узнала. Папа не хотел отвечать на расспросы, а я не настаивала.

Матильда разом постарела. Теперь она могла подолгу сидеть, глядя куда-то вдаль, и молчать. И ее совсем не беспокоило, что Альфонс потихоньку забрал в свои руки всю власть в доме. Правда, на кухню он все же предпочитал не соваться.

Иногда до нас доходили сведения об успехах Жерома. Изредка появлялся и он сам. Его надежды на отправку на северо-восточный фронт не оправдались – полк, в котором он служил, остался в Бретани. Это не помешало ему быстро выдвинуться. Он проявил себя с лучшей стороны, конвоируя в Париж хлебные караваны, и через три месяца уже был сержантом.

Я молилась за него каждый день.

Начался прилив. Подобравшаяся вода уже окружила валун, на котором я так удобно устроилась. Пора было возвращаться. Малыш меня, наверное, заждался. Как бы ни было трудно, как бы я ни уставала, при любой погоде мы катались каждый день.

Закатав штанины до колен, я спрыгнула в воду и побрела к берегу.

Балансируя на одной ноге и пытаясь другую вытереть о штаны, краем глаза я заметила слева от себя какое-то движение. А потом услышала стон и резко повернулась в ту сторону, откуда доносились звуки.

Неподалеку от меня наполовину в воде лежал человек, лицом вниз. Вот он снова пошевелился и застонал. Похоже, он был ранен и без сознания. Вода прибывала, и если я не собиралась наблюдать, как он тонет, то, значит, должна была оттащить его подальше от воды.

Это оказалось проще решить, чем сделать. Я в жизни не поднимала такой тяжести, но все же кое-как доволокла его до суши и рухнула на песок передохнуть.

Так, нужно подумать.

Одежда обычная. Грязная. Похож на рыбака. Или моряка. Ранен – его рубаха в крови. Он может быть кем угодно – как другом, так и врагом. В любом случае я не собираюсь, да и не смогу, при всем желании, тащить его в дом. Но и бросить его здесь, раненого, тоже не могу. Для начала его нужно перенести в безопасное место.

Я поднялась на ноги и потащила его в неглубокую пещеру поблизости. Там мы в детстве прятали сокровища и играли в пиратов. А потом быстро пошла домой, стараясь никому не попасться на глаза.

Мне повезло пробраться в дом, никем не замеченной. Я переоделась, убрав подальше грязную и окровавленную одежду. Потом отстираю. Раненого нужно было перевязать, поэтому я разрезала на бинты старую простыню и пошла на кухню за Матильдиным снадобьем.

На кухне было жарко – Матильда пекла пироги, а Катрин ей помогала. Гастон, восседавший во главе огромного стола, снимал пробу и давал советы.

Я сняла с полки корзинку и уложила в нее бинты. Затем завернула в бумагу два больших куска яблочного пирога и несколько пирожков с капустой, достала бутыль с сидром, в другую бутыль набрала чистой воды и все это тоже убрала в корзинку.

Гастон жевал и молча наблюдал за моими действиями. А мне оставалось сделать последнее.

– Матильда, а где твоя целебная мазь?

– Какая мазь? От судорог, что ли? – она подняла голову и отерла пот со лба, перемазавшись мукой.

– Нет, вонючая такая. Ну, которой ты мне коленку мазала, когда я упала и поранилась.

– О Господи! Ты что, опять расшиблась? – Матильда вытерла руки о передник и направилась к буфету.

– Да нет же, успокойся, со мной все в порядке. Это для Малыша, – я забрала у нее пузырек и двинулась к выходу. Не хватало еще объясняться.

Гастон перехватил меня в дверях и загородил собой дверной проем.

– Что здесь происходит? Куда это ты собралась?

Старый солдат всегда на посту! Я нырнула ему под руку и, обернувшись, послала воздушный поцелуй.

– Не волнуйся, я скоро вернусь!

Он лежал там же, где я его оставила, и, похоже, в том же положении. Совсем плох, бедняга. Я поставила корзинку на камень и достала из нее воду и кусок простыни. Сначала нужно промыть раны.

Беглый осмотр показал, что ран, заслуживающих внимания, всего две. Мелкие царапины не в счет.

Левый рукав его рубахи был весь в крови. Запекшаяся кровь вперемешку с клочками ткани присохла к коже и мешала оценить серьезность ранения. Я сглотнула подступивший к горлу комок и полила водой на его предплечье.

Разорвать отмокший рукав я так и не смогла, поэтому пришлось его просто отрезать, благо у меня всегда с собой нож. После промывания выяснилось, что рана длинная и глубокая, но по счастью чистая. Вероятно, беднягу полоснули ножом сверху вниз, так как порез шел наискось от плеча почти до локтя. Оставалось надеяться, что не повреждено сухожилие. Конечно, края раны покраснели и опухли, но все же было не похоже, что началось воспаление. Я осторожно нанесла мазь и плотно забинтовала руку.

Если эта рана не опасна для жизни, то тогда почему он до сих пор без сознания? Неужели из-за удара по голове? В том, что был удар, сомневаться не приходилось: на правом виске под коркой из волос и засохшей крови я нащупала здоровенную шишку. Слава Богу, что ему не раскроили череп! Тут я была бы бессильна. Все, что я могла сейчас сделать, так это только промыть и смазать ссадину.