Он еще сильнее сжал ее горло.

– Сумасшедший, – прохрипела она. Послышалось хлопанье дверей и топот ног по длинному коридору. Он опомнился, только когда спасательная команда навалилась на него. Мозг и грудная клетка словно взорвались от нестерпимой боли в тот момент, как они обрушились своими телами на его сломанные ребра.

Под тяжестью их туш он не мог дышать. Физиономии мучителей расплывались в одно смутное пятно. Он больше не мог сопротивляться, потому что они прикрутили его дополнительными путами и затянули их столь крепко, что в запястьях и лодыжках прекратилась циркуляция крови. И тогда она надвинулась на него победоносно со шприцем в руке.

– Это мигом образумит его!

Он пытался царапать связывающие его лапы, а она только скалила зубы.

Дверь в палату снова открылась.

В дверном проеме возникла худощавая стройная фигура. От льющегося сзади света ее золотистые волосы светились, словно нимб вокруг головы ангела. Миднайт почувствовал, будто в палате усилилось электрическое напряжение.

– Простите. – Голос был нежным и бархатистым, но он ожег его словно удар хлыста и причинил боль гораздо большую, чем врезающиеся в кожу ремни и пряжки. Его мучители замерли.

Он тоже.

Более красивого голоса он в жизни не слыхивал. Это был тот голос, который он услышал, придя в себя. Но Господи Боже, как же нещадно он жег его – такой боли он не помнил.

Что-то ласковое, животворное, ностальгическое и в то же время властное, угрожающее, важнее памяти – в этом чувстве были жажда, желание и безвозвратная потеря, а также предательство – все это обрушилось на него и ожило в нем.

Кто она такая?

Ему хотелось бежать. Ему хотелось умереть. Больше смерти боялся он, что это великолепное существо увидит, в какое жалкое ничтожество он превратился, но, поскольку бежать было некуда, Миднайт, закусив губы, заставил себя смотреть на нее.

Глаза всех присутствующих тоже устремились на нее.

Она была высокой, вся сияла золотистым светом, на ней красовался изысканный наряд из белого шелка и играли золотые украшения. В ней не было ничего злого. Напротив, она походила на принцессу из детской сказки, его собственную принцессу, его ангела-хранителя.

Но она же была и его врагом, его убийцей и погубителем. Он не хотел, чтобы она сражалась за него.

У нее были фиалковые глаза и светло-золотистые волосы, и, хотя она отличалась скорее элегантностью, чем красотой, она бы выделялась, даже если б в комнате было полно красавиц. Дивный овал лица соответствовал изящной головке, посаженной на длинную тонкую шею. Кожа удивительной белизны как будто светилась изнутри, словно вобрала весь свет в палате и теперь освещала все вокруг. Но подлинной ловушкой для мужчины являлись, несомненно, ее огромные светящиеся глаза, в которых было все – и сокровенная уязвимость, и тайные страсти, и печаль.

Кто же она такая? Почему ее красота наполняет его яростной ненавистью и горьким страданием? Почему он испытывает острое чувство стыда за то, что она видит его в таком жалком состоянии?

В изножье его постели доктор Лескуер повесила специальную справочную доску. Каждое утро она вывешивала на ней на кнопках картинки и сообщения, которые должны были иметь для него какой-то смысл. Там была даже фотография его смятой в гармошку машины. Он никогда не заговаривал с доктором Лескуер во время ее обходов, но стоило ей удалиться, как он принимался внимательно изучать доску объявлений и размышлять о том, что она говорила.

Вас зовут Джонни Риггс Миднайт. Вы находитесь в госпитале Белль Виста. Сегодня 14 октября. Вы попали в автомобильную катастрофу. Вас привезли сюда 19 августа. Вам тридцать пять лет. Вы работаете на Дж. К. Камерона.

Каждое утро доктор Лескуер добавляла новую фотографию либо новые листочки с неизвестными фактами о нем самом, которые он пытался прочитать, когда никто не видел. Было невыносимо трудно сфокусировать взгляд и сосредоточиться. В первый день, когда он сумел осилить первую запись, он сразу же стал в тупик от непонятных слов: Стэнфорд, юрфак, Фи Бета Каппа.

Оказывается, он был специалистом в области крупных финансовых объединений и приобретений. Стэнфорд он еще с грехом пополам мог вспомнить, но что касается финансовых объединений, то тут память забуксовала. Было такое ощущение, что его и без того держащийся на честном слове разум начал медленно, но верно распадаться. Когда он учился в Стэнфорде, он хотел стать честным служителем закона и работать на бедных. Однако в какой-то момент он сблизился с Дж. К., и они на пару сделали огромные деньги, скупая близкие к банкротству компании и затем умудряясь вывести их из-под удара.

Что он уже два месяца в больнице, Миднайт знал. Но что были эти два месяца в сравнении с потерянными годами и провалами в памяти, а главное – с ужасной перспективой, что он вообще никогда не восстановит эти белые пятна?..

Свет играл в золотистых волосах женщины и в ее фиалковых глазах. Она каким-то образом воплощала все самые страшные опасения насчет белых пятен в сознании Миднайта. Когда-то она, несомненно, была его богиней и он служил в ее святилище. Но потом она оказалась недостойной поклонения, и все его иллюзии развеялись.

Некогда сердце его переполнялось любовью к ней, но она использовала его любовь ему во вред.

Может, этим объясняется, почему доктор Лескуер не вывесила ее фотографии на доске.

Когда женщина переступила порог палаты, он зарылся в подушку и затрясся, угадав каким-то особым чутьем, что она для него опаснее тысяч таких, как Ольга.

– Уберите ее отсюда, – прорычал он нечеловеческим голосом, заикаясь от гнева, – она… она мне здесь не нужна!

Женщина побелела, но не ушла, а лишь закусила губу и, собравшись с силами, заговорила:

– Что здесь происходит?

Опять этот голос – напуганный, но полный решимости, словно она не привыкла к борьбе.

Да, он любил ее. И потерял. Она была его принцессой. И предала его.

Но откуда, черт побери, он знает это? С той ночи, когда сиделка выгнала ее, махая шприцем:

– Идите отсюда!

Санитар подскочил к молодой женщине, грубо схватил ее за тонкую руку и с силой толкнул к стене, так что она вскрикнула.

– Ах ты, сволочь! – прошипел Миднайт нечленораздельно, тщетно пытаясь вырваться из пут, чтобы прийти ей на помощь. Какая сила заставляла его одновременно стремиться избавиться от нее и защитить ее?

– Полегче, полегче, – раздался властный мужской бас из дверей позади женщины.

– Вызовите охрану! – диким голосом завопила ночная сиделка, она совсем вышла из себя, увидев входившего в палату Дж. К. Камерона.

Но как Дж. К. мог стать предателем и явиться сюда с этой блондинкой?

– А теперь, коль вы здесь, позвоните доктору Лескуер, – холодно приказал Дж. К. – Я хочу знать, что здесь происходит.

– Пациент вышел из-под контроля, – брызгала ядовитой слюной ночная сиделка.

Тоненькая блондинка стряхнула с себя санитаров и направилась к его кровати. Несмотря на гнев, движения ее были полны грации.

– Простите, – проговорила она негромко, но твердо, прокладывая себе путь сквозь толчею.

Все расступились, только ночная сиделка в садистском раже охраняла Миднайта, словно дракон свою жертву.

– Мадам, будьте умницей, уходите. Он злой и опасный. – В голосе Ольги звучала угроза.

– Он связан. Здесь вас шестеро. Но если б даже я была одна, он бы меня и пальцем не тронул.

От ее слов он еще острее почувствовал себя полным ничтожеством.

Ольга угрожающе размахивала шприцем.

– Ну нет, я его сейчас успокою за милую душу.

– Не прикасайтесь к нему! Мне надо с ним поговорить.

– Ха! – рявкнула Ольга. – Поговорить! Не так-то это просто. Он не человек. Был, да весь вышел. Он говорить не может. Он овощ.

Отчаяние захлестнуло Миднайта. В глазах его сверкнула ярость. Он закрыл глаза и лежал не шелохнувшись. Он чувствовал себя униженным и сломленным. Ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Как же ему было невыносимо, что эта красивая женщина видит его слабым и беспомощным, связанным по рукам и ногам как взбунтовавшееся животное. Но еще хуже было другое: чувствовать себя чем-то обязанным ей – страшнее и представить себе невозможно.