Я, признаться, струхнул.
— Судя по всему, речь идет о чем-то исключительном…
— Я сам попробовал выглянуть нынче вечером после звонка президента… Он получил сообщение от министра обороны: сотрудники Психоглаза кое-что обнаружили, и мне поручено проверить.
Я плеснул себе еще скотча и опрокинул его, прежде чем Дени успел меня удержать.
— Так что же стряслось? Сбросили ядерную бомбу на Кремль?
— Да нет, в Китае нечто странное… Один я не смог выудить больше, чем соглядатаи из Вашингтона. Потому мне нужен ты. Хотя твой личный потенциал минимален, но в упряжке с моим испытывает тройное расширение благодаря синергии.
Минимален!
— К твоим услугам! — пробормотал я.
Дени подтянул оттоманку к кушетке и согнал Марселя. Зашипев от такой наглости, котяра удалился на кухню.
— Садись сюда, рядом со мной. Задерем повыше ноги, и нам будет почти так же удобно, как в экспериментальных креслах. Наверно, следовало бы попросить тебя прийти в лабораторию, но…
— Но ты знал, что я с места не двинусь, да и вообще, какая разница, где мы будем этим заниматься?
— В принципе никакой.
Телесный контакт неприятно встревожил меня. Господи, неужто я боюсь Дени? Его ум хранил полное безмолвие. Я закрыл глаза, продолжая умственным взором видеть гостиную, но не сделал ни одного шага ему навстречу. Протянув взгляд дальше, на кухню, я поглядел, как Марсель открыл хлебницу и стянул французскую булку. Вот старый дурак, забыл покормить бедное животное! Затем я продолжил путь за стену дома, на почему-то лишенную теней улицу под ледяным дождем, по которой туда-сюда сновали машины, шелестя покрышками.
Иди сюда , сказал Дени.
Ладно… просто это было так давно, ты был совсем маленький, а теперь tu es un gros bonnet, самая крупная шишка среди умников, и я, конечно, хочу тебе помочь, но не знаю, пойми, Дени, пойми, не может отец-франк появиться перед сыном в голом виде…
Да нет, слияние будет совсем иное, так что не тревожься. Оно не будет похоже на твои сношения с Уме или с Элен, доверься мне, я все тот же маленький Дени, et tu es mon vrai pиre! Зa va note 133, дядя Роги?
Зa va, зa va, mais allez-y doucement note 134, черт бы тебя побрал!
Он захватил меня…
Я не большой умник, но пользуюсь телепатией безо всяких усилий для повседневных целей, скажем, читаю невскрытые письма, выслеживаю в лавке нечистых на руку покупателей или предупреждаю броски безумных водителей. А более существенные метафункции я расходую экономно (если, конечно, речь не идет о женщинах!), и после всегда у меня остается неприятный осадок, как будто я предавался тайному пороку. Внетелесные экскурсы даются мне с трудом. Я могу перекрывать вполне приличные расстояния, но «видеть» — не говоря уже о других чувствах — для меня слишком утомительно, а то и вовсе невозможно. И тут я приготовился к совместному путешествию с Дени, ожидая привычного напряжения. Отнюдь! Даже не знаю, с чем сравнить… Бывает, во сне ты не то чтобы летишь, а делаешь семимильные шаги, один за другим. Давным-давно я подсматривал, что делается в уме у маленького Дени, когда он медленно обшаривал Нью-Гемпшир в поисках других оперантов, и видел странный умственный ландшафт, алмазные вспышки света, отмечавшие местонахождение живых человеческих мозгов — латентные светились тускло, операнты горели, как звездочки. Что-то было в этом эффекте, когда мы с Дени летели на запад вдоль континента, каждый рывок покрывал все большее расстояние и достигал все большей высоты, пока на Тихоокеанском побережье мы не стали парить без передышки и не описали обширную дугу над темным немым пространством северной части океана. Но так ли уж оно было немо? Никаких звездных скоплений не наблюдалось, но было нечто иное — внутренний шепот, доносившийся снизу, а вокруг, точно миллионы тихих голосов вели беседы… или даже пели, поскольку в ощущении присутствовала ритмическая пульсация и ритм все время менялся, подчиняясь, однако, некой оркестровке.
Это жизненное поле мира, объяснил Дени. Жизнь и Разум взаимодействуют. Биосфера образует довольно целостную решетчатую конструкцию, а ноосфера, Мировой Разум, пронизывает ее пока что весьма несовершенно, поэтому мы и воспринимаем поле только как шепот.
А что мы услышим, когда Мировой Разум будет соткан полностью? — спросил я.
Песню , ответил племянник.
Мы достигли мерцающей арки Японии. Но у меня не было времени разыскивать Уме, хотя и мелькнула такая мысль. Спустя миг Дени уже замедлял скорость над Китаем, низко летя над большой рекой Янцзы, что протекает по самому многонаселенному району мира. Там день был в самом разгаре, и умы, естественно, светились. Я перестал ориентироваться, впечатления совсем задавили меня. Но Дени увлекал мой ум все дальше, теперь цель была уже на виду; в следующее мгновение мы зависли над огромным городом Ухань и приготовились к спуску.
Так, дядя Роги, давай-ка исполним настоящий метаконцерт, сказал Дени. В полете осуществляется лишь периферийная связь, вроде автомобиля с прицепом. А теперь ты прежде всего должен расслабиться. Мы сольем наши воли для достижения единства. Вот что такое метаконцерт. ОДНА ВОЛЯ, один вектор метафункции, в данном случае направленной на то, чтобы обследовать помещение маленькой лаборатории в скромном университетском здании. Когда я тебя попрошу, ты должен помочь мне проникнуть туда, употребив всю свою силу. Понял?
Понял.
Тебе может показаться, что ты лишился чувств, но не волнуйся, видеть буду я и подхвачу тебя, даже если ты ослабеешь, но держись сколько можешь, хорошо?
Да.
Давай!
Мне показалось, что взошло солнце. То, что было тусклым, окрасилось в насыщенные цвета, а то, что было ярким, приобрело блеск, который трудно выдержать обычному глазу. В те времена население Ухани составляло около шести миллионов, и примерно десять тысяч обладали оперантностью в разной степени. Главным образом операнты группировались в университетском городке, что раскинулся к востоку от Янцзы, на берегу небольшого Озера. Мы словно спикировали на него с неба. Эффект умственного созвездия резко исчез, и мы очутились во дворе, заполненном студентами и преподавателями; они входили, выходили, разъезжали на велосипедах, слонялись под безлистыми деревьями, пронизанными осенним светом.
Дени уверенно двинулся вдоль стены из белого камня; мы проникли в небольшое здание, где люди работали на компьютерах, перебирали бумаги, беседовали. Наконец мы добрались до лаборатории, где застали троих мужчин и двух женщин; я сразу догадался, что это отделение метапсихологии. Так называемое «парикмахерское кресло» со встроенной аппаратурой для измерения мозговой деятельности было почти идентично подобным приспособлениям в Дартмуде. Вокруг кресла, на голом бетонном полу я увидел трехметровое кольцо маленьких, соединенных между собой датчиков; от них тянулись тяжелые провода к более массивным приборам. На некоторых были сняты передние панели, электронные внутренности торчали наружу, и над ними колдовали техники.
Я уже записал основные параметры цепей, сказал Дени, а теперь хочу попробовать микросканирование. Держись за шляпу, дядя Роги. Постараюсь побыстрей.
Он незаметно вклинился внутрь кольца, и я почувствовал, будто у меня вырвали оба глаза. Но, разумеется, мое физическое зрение ничего общего не имело с экстрасенсорным восприятием; боль шла откуда-то из нервной системы, где импульсы ясновидения лишь частично принадлежали физической Вселенной, чудовищно эзотерическим образом расширяли ум моего племянника. Яркость была мучительной. Какие-то детализированные картинки мерцали, словно глянцевые иллюстрации в старомодной книжке. Порой я видел их целиком, правда в жутком искажении, порой как фрагменты головоломки. Для меня они не имели никакого смысла, а слишком быстрая смена образов вызывала тошнотворное чувство. Кажется, я пытался закричать. Мне очень хотелось освободиться от Дени, прекратить агонию, но я обещал, обещал…
