Ричард обожал рассказывать репортерам, как однажды жена позвонила ему, чтобы сказать следующее: «Когда тебя нет, я просто места себе не нахожу. Вчера вечером я бродила по спальне и нашла пару твоих носков, изжеванных собаками. Я села и замечталась над ними».

«Я был весьма польщен, — сказал Бертон. — Я рассказал всем, что в мое отсутствие Элизабет берет с собой в постель мои носки».

«Вся беда заключается в том, что мы живем ради толпы, ради того идиотизма, что она ожидает от нас, — заявляет он в интервью газете «Дейли Миррор». — Очень часто мы цапаемся друг с другом просто так, потехи ради. Я говорю ей, что она страшна как смертный грех, а она орет на меня, что я сукин сын, у которого нет ни капли таланта. Это почему-то пугает людей. Мне нравиться попрепираться с Элизабет, если только она не голая. То есть я хочу сказать, что с ней просто невозможно серьезно спорить, если она бегает по комнате в чем мать родила и размахивает руками. Ее так заносит, что она того и гляди наставит мне синяков».

Кое-какие трения между супругами возникали из-за стремления Ричарда к самоутверждению. Когда Элизабет закончила сниматься в «Комедиантах», она отправила в гримерную Ричарда режиссера фильма, Питера Гленвилла, чтобы тот пригласил актеров немного выпить.

«Мейбел считает, что раз она «отстрелялась», то значит, и съемкам уже конец, — ответил Бертон. — А вот я еще свою работу не закончил. И мне еще работать с этими людьми целых две недели. И с какой стати я пойду на прощальную пьянку? Вот так и передай этой Мейбел Бертон!»

Через несколько минут в гримерную вошла Элизабет.

«Но ведь это же мой последний день, киса, — сказала она. — Мне надо туда пойти».

«Прекрасно. Вот и иди. Без меня».

«Но ведь с твоей стороны пойти со мной — не более, чем знак внимания».

«Ты бы лучше бережнее относилась к собственному времени и ценила бы его».

Понимая, что ему стоит надеяться на награду академии за фильм «Кто боится Вирджинии Вульф», Ричард явно не желал во всем потакать жене, которая, как он был уверен, получит своего «Оскара».

«Да, там не обошлось без соперничества, — признался их друг Джон Гилгуд. — Подозреваю, ему прекрасно известно, какая она замечательная актриса. Как мне кажется, ее заветное желание — играть на театральной сцене. А еще мне кажется, что ему наверняка не терпится сыграть на сцене, чтобы доказать, что как актер он сильнее ее».

Бертон еще долго переживал, что ему не присудили «Оскара». Два «Оскара» Элизабет задевали его за живое, и ему отчаянно хотелось удостоиться такой же награды.

«Мне нужен «Оскар», — признавался он. — Я выигрывал всевозможных «оскарят», но только не этого настоящего».

Кроме того, Ричард завидовал более высоким гонорарам жены.

«Мне известно одно — если Лиз потребует для себя миллион, то я потребую миллион и еще десять тысяч, — горячился он. — Я всегда был убежден в том, что муж должен зарабатывать больше жены».

Супруги часто дразнили друг друга, спорили, кто из них удостоился первой строчки в титрах, хотя в конечном итоге почетная строка неизменно доставалась Элизабет. Когда снималось «Укрощение строптивой», Ричард по чистой случайности удостоился в одном из первоначальных вариантов афиши первой строчки и, обрадовавшись, отправил афишу жене, приложив следующую записку: «Дорогой снимочек! Я не удержался. Честное слово. Мне сказали, что деньги должны стоять первыми. Любящий тебя главный герой Ричард (первая строчка) Бертон».

Элизабет расхохоталась и нарисовала шуточную афишу, аршинные буквы которой сообщали: «Элизабет Тейлор, обладательница награды киноакадемии в фильме «Укрощение строптивой»... с участием Ричарда Бертона».

Элизабет нравилось напоминать о том, что она первой получила предложение сняться в «Вирджинии Вульф». Ричард в пику ей вспоминал, что она лишь по счастливой случайности снялась в «Докторе Фаусте». Позднее это шутливое соперничество при обрело иные, уродливые формы. Во время съемок ленты «Хаммерсмит» закрыт» Ричард сделал попытку развлечь сынишку актрисы Бо Бриджес. Подозвав своего одноглазого пекинеса, Бертон на валлийском языке велел собачке трижды перекувыркнуться. Мальчик пришел в восторг, рассмеялся и захлопал в ладоши.

«Подумаешь, и я бы так смогла, — крикнула Элизабет с другого конца площадки. — Если бы я умела говорить по-валлийски».

Позднее, во время эпизода с участием Элизабет и Бриджес, Ричард сделал движение не в ту сторону.

«Ради Бога, Ричард, — вырвалось у Элизабет. — Только не сюда. Ты загораживаешь меня и Бо». Согласно воспоминаниям одного из очевидцев, Бертон отреагировал на оклик с «покорностью прирученного льва».

В самом начале супружества Элизабет прикладывалась к рюмке на равных с Ричардом. Тогда алкоголь был развлечением, средством общения и веселья, и краснобай Бертон вовсю развлекал и приобщал к питию свою жену. Она была для него самой подходящей аудиторией.

«Ричард как океан, — говорила она. — Он как закат. Он безграничен как личность».

Правда, иногда, когда пристрастие супруга к спиртному выходило из-под контроля, Элизабет пыталась оттащить Ричарда от стойки бара. Правда, это редко когда ей удавалось, особенно если вокруг были другие люди, с полными стаканами, готовые слушать его красноречивые валлийские монологи. Элизабет страшилась этих приступов «черного настроения», как она их называла, прекрасно понимая, что стоит Ричарду пропустить чуть больше двух кварт водки, как из обаятельного краснобая он превратится в навязчивого грубияна. А такое случалось уже не раз. Однажды на официальном обеде в Лондоне он пил весь вечер подряд, а затем набросился на одного из почетных гостей: «Ты у меня уже в печенках сидишь!» — рявкнул он.

«Нам придется вывести Ричарда, — сказала Элизабет хозяйке. — Он ужасен. Вы слышали, что он сказал?»

Однако прежде чем они успели препроводить его до двери, Бертон успел наговорить гадостей хозяйке — в первую очередь за то, что та пригласила их на этот обед.

«Ты дура, — заявил он. — Да мне начхать на все эти вонючие привилегии — тоже мне, радость — распоряжаются, где кому сидеть и все такое прочее».

На следующий день Элизабет послала цветы, а также потребовала от Ричарда, чтобы тот лично извинился за свое поведение.

«О'кей, Бочонок, кажется, я снова хватил лишку», — ответил он с виноватым видом.

«Еще бы, послушал бы ты себя, Алкашик».

Обычно Элизабет неплохо справлялась с запоями мужа. «По-моему, браток, тебе стоит проспаться, — говаривала она. — Ты опять пьян. Я хочу сказать, что ты опять малость перебрал».

И Бертон с добродушным ворчанием, шатаясь, отправлялся спать. На публике же уговорить его было не в пример труднее. Как-то раз в Беверли-Хиллз он так накачался, что, повернувшись к ней в присутствии всех гостей, обозвал ее «Елизаветой Жирной».

«С меня хватит, с меня хватит этого пьяницы, — закричала Элизабет. — Я ухожу!» — и выбежала из дома.

Вскочив во взятый напрокат лимузин, она на всей скорости понеслась назад, в отель «Беверли-Хиллз». Спустя какое-то время Ричард добрался до двери их люкса, но Элизабет не пожелала его впустить.

«Ты сюда не войдешь, — кричала она из-за двери. — Я не желаю спать с алкоголиком. Ступай к портье. Пусть тебе дадут номер».

«Да пошла ты к дьяволу, — взревел Бертон и едва не выломал дверь. — Я буду спать там, где пожелаю».

Тогда Элизабет вышла вон и велела шоферу отвезти ее к Эдит Гетц. Заявившись к подруге в три часа ночи, она объяснила это так:

«Он пьян, глаза бы мои его не видели. Пусть отоспится один».

На следующее утро она отправилась назад, в отель, где застала Ричарда за рюмкой в компании одного из его приятелей. Элизабет с решительным видом направилась к их столику, и, что было сил, врезала Ричарду по физиономии так, что тот едва не свалился со стула.

Позднее она обвиняла мужа в том, что он, дескать, опустившийся алкоголик. Бертон отрицал это. Тогда, заявила Элизабет, она готова поспорить, что Ричард не протянет без спиртного и трех месяцев.