Элизабет Тейлор

Глава 1

Сара Тейлор была в полном отчаянии. Её страшно не хотелось, чтобы на Элизабет напрасно тратили плёнку, ведь её роль была столь незначительна, что не стоила подобных излишеств. Поэтому, как только огни на съёмочной площадке “Джейн Эйр” потускнели, миссис Тейлор спряталась за спиной режиссёра и принялась делать дочери знаки. Скрестив на груди пухлые руки, Сара закатила глаза к небу. Маленькая девочка перед камерой изо всех сил старалась разглядеть, что ей показывает мать – та быстро прижала к шее палец, что означала: “Ты переигрываешь”.

Перед этим Элизабет видела, как мать прижала ладонь к животу, давая понять: “Твой голос звучит слишком резко”. Палец, прижатый к щеке, означал, что следует побольше улыбаться. И вот теперь, увидев, что Сара прижала руки к сердцу, Элизабет поняла, что ей необходимо постараться и вложить в игру побольше чувства.

В снимаемой сцене маленькая девочка умирала от пневмонии, и мать юной актрисы вознамерилась непременно сделать так, чтобы смерть “получилась” безукоризненной и всего за один дубль. И все-таки Сара Тейлор наверняка бы рискнула снять ещё сколько дублей, будь ей известно, что её бесценного ангелочка затмят такие юные звёзды 1944 года, как Маргарет О’Брайен и Пегги Энн Гарднер.

В то время Элизабет Тейлор была обычной статисткой, работавшей по контракту в “Метро-Голдвин-Майер”, временно отданной “взаймы” студии “XX век - Фокс”. Ей ещё предстояло выбиться в звёзды. Разница между рядовой актрисой и звездой была разницей между безвестностью и славой, между 150 долларами в неделю и пятью тысячами долларов.

Волосы рядовым актрисам укладывали гримёрши “МГМ”. Звёзд причёсывал Сидни Гилярофф, ведущий парикмахер студии. Рядовых актрис наряжали студийные костюмерши. Звёздам наряды шила Хелен Роуз, главный дизайнер студии. Разумеется, пропасть между рядовой актрисой и звёздой была громадна, но Сара Тейлор надеялась в скором будущем её преодолеть. Подобно любой другой даме довоенных лет, с веером из лебяжьего пуха, Сара Тейлор прекрасно умела прятать свои честолюбивые устремления за нежным обманчивым фасадом. Эта небольшого роста женщина умела говорить столь вкрадчиво, что её голос, казалось, источал мед. Своего супруга она называла “папочкой”, дочь – “мой ангел”, сына – “мой милый ягненочек”. Все остальные для неё были просто “дорогушами”. Миссис Тейлор понимала всю важность полезных знакомств и неизменно стремилась к тому, чтобы быть в нужное время в нужном месте. Свое редкостное умение правильно улавливать нужный момент, она продемонстрировала, появившись на ведущей киностудии мира именно тогда, когда безраздельно царствовали дети-кинозвёзды.

Было это в 1939 году. Обрушившаяся на Европу война загнала Фрэнсиса и Сару Тейлор – оба они были американцами – в Англию, где мистер Тейлор руководил художественной галереей своего дяди, мультимиллионера Говарда Янга, известного также своей галереей в Нью-Йорке. Во избежание опасности Фрэнсис Тейлор отправил жену и обоих детей назад в Америку, а сам задержался в Лондоне ещё на какое-то время, чтобы уладить дела, связанные с закрытием галереи. Через несколько недель он приехал к семье в Лос-Анжелес, где заново открыл своё дело.

Сара, к собственному удовольствию, окунулась в волнующую атмосферу фабрики грёз. Уже к рождеству голливудская мишура совершенно вскружила ей голову. Как и многие поколения золотоискателей до неё, Сара воспринимала Южную Калифорнию как некую золотую жилу, которую следует разрабатывать до самого дна – тогда наверняка обретёшь богатство. Миссис Тейлор с завидной энергией взялась завязывать полезные знакомства – с любым, кто был достаточно знаменит или богат, чтобы иметь отношение к кинобизнесу или же приобретать картины её мужа. Сара повсюду брала с собой свою семилетнюю дочь и с торжествующим видом наблюдала, как все вокруг ахали от восхищения, впервые увидев её Элизабет. Эти изумлённые возгласы раздавали каждый раз, когда взглядам окружающий представало нежное, словно фарфоровое, личико в обрамлении иссиня-чёрных локонов. Самой притягательной чертой этого безупречного детского личика были выразительные, синие, цвета сапфира глаза, оттенённые длинными чёрными ресницами. Эти глаза отличались такой насыщенной синевой, что при определённом освещении казались фиолетовыми. За первым изумлённым вздохом обычно следовали восклицания: “Чудо, а не ребенок!”, “Ах, до чего же она хорошенькая!”, “Ну просто куколка!”.

Сара отвечала собеседнику горделивой улыбкой и поглядывала на дочь: “Скажи – спасибо, мой ангел”, ворковала она, и крошка Элизабет с улыбкой отвечала “спасибо” и делала книксен – так, как учила её мать. Получалась весьма трогательная сцена, рассчитанная на то, чтобы произвести впечатление.

Ничто в облике дочери не напоминало того уродливого младенца, которого Сара произвела на свет 27 февраля 1932 года.

Временами она не могла без содрогания вспоминать тот пищащий свёрток, который сестры когда-то вложили ей в руки. Тогда её первой реакцией стало едва ли не отвращение. Глаза младенца были плотно сжаты в щелочки и оставались такими на протяжении десяти дней, а само личико было красным и сморщенным и вдобавок поросло тёмным пушком. Сердце матери обливалась кровью, особенно когда она сравнивала этого младенца, Элизабет Розамунду, с тем по-боттичеллиевски красивым мальчиком, который родился у неё двумя годами раньше.

Но Сара обратила свой взор к Богу, совершенно искренне полагая, что при желании она способна силой собственной воли избавить младенца от его уродства. Вскоре после того, как семья перебралась в Калифорнию. Сара начала посещать церковь Христианской Науки, а также записала обоих детей в воскресную школу. И хотя у Тейлоров не хватало средств на то, чтобы отправить своих отпрысков в частные школы, Сара добилась, чтобы Элизабет могла посещать уроки танца вместе с дочерьми воротил кинобизнеса.

И произошло то, чего Сара давно ожидала, кто-то из родителей девочек из класса бального танца предложил Элизабет пройти кинопробу для “Метро-Голдвин-Майер”, а один из клиентов галереи её супруга сделал такое же предложение для студии “Юниверсал”. Убеждённая в том, что её неистребимая вера наконец-то начала приносить плоды, Сара сказала своей сияющей от счастья восьмилетней дочери, что если Господь захочет, чтобы она снималась в кино, то так оно и будет.

Несмотря на возражения мужа, Сара проводила долгие часы, натаскивая Элизабет для кинопроб. Она играла на пианино гаммы, обучала дочь хорошим манерам, заставляя её делать книксен. Фрэнсис Тейлор был слишком безволен, чтобы во всеуслышание выразить своё несогласие, но тем не менее его не на шутку обеспокоила развёрнутая супругой деятельность – она опасался, как это может сказаться на дочери, однако Элизабет быстро заверила его, что ей просто хочется быть актрисой – “такой, как мамочка”.

“Мамочка” была готова часами без устали рассказывать дочери о годах, проведённых на сцене, когда она выступала в провинциальных театриках под именем Сары Сазери. Сара терпеть не могла свою девичью фамилию, Вармбродт, казавшуюся ей совершенно неблагозвучной и плебейской; и перед тем как покинуть свой родной Арканзас-Сити, она официально её сменила.

С новым именем, но без гроша в кармане, Сара оставила родной дом сразу после окончания школы и направила свои стопы в театр. Она проработала актрисой до 1926 года и оставила сцену, выйдя замуж за Фрэнсиса Тейлора.

“Я оставила карьеру, потому что вышла замуж, - говаривала она. – И вся королевская конница, и вся королевская рать не смогли бы меня заставить взяться за это опять”.

“Что ж, возможно, она и так, - скептически усмехались друзья, - но ведь и королевская конница наверняка не выходила замуж в тридцать лет”.

“Сара, а она на четыре года была старше Фрэнсиса, в 1926 году была уже почти что старой девой, - вспоминает один из знакомых семьи. – Ей уже исполнилось тридцать, и перспектива обзавестись мужем, и к тому же таким видным, стоила того, чтобы оставить далеко не звёздную карьеру”.