И она с нескрываемым удовольствием украсила пальцы бриллиантовыми кольцами, увешала обе руки браслетами, затянула талию бриллиантовым поясом, вставила бриллианты в уши, надела на голову бриллиантовую тиару, а декольте украсила знаменитым бриллиантом «Картье-Бертон».

Кому, как не ей, была понятна важность костюма, реквизита, декораций — увешанная бесчисленными драгоценностями, она чувствовала себя еще более уверенной, прекрасной, знаменитой.

Увидев ее однажды во всех ее украшениях, один репортер заметил, что она выглядит словно вульгарная провинциалка после столкновения с грузовиком.

Журнал «Лук» назвал Элизабет «тускнеющей кинодивой, у которой многое есть, но которой хочется еще больше». По словам Шейлы Грэм, Элизабет «производила впечатление женщины, добившейся богатства и теперь таскающей все свои ценности у себя на спине».

«Дура она набитая», — презрительно фыркнула в ответ на это Элизабет.

Эта же мысль, лишь облеченная в более мятную форму, была высказана и на одной свадьбе, где Элизабет, встретив принцессу Маргариту, гордо продемонстрировала свой сверкающий ослепительным блеском крупповский бриллиант размером в 33,19 карата.

«Это самая вульгарная вещь из когда-либо виденных мною», — заметила принцесса.

«Не желаете примерить?» — предложила Элизабет.

«О, да, конечно», — согласилась принцесса, и, надев на палец огромный бриллиант, подняла руку вверх, чтобы полюбоваться игрой света.

«Ну, и как? — проворковала Элизабет. — Надеюсь, теперь он уже не кажется вам таким вульгарным?»

На других ее знакомых этот исполинский камень производил не меньшее впечатление. Сей гигантский бриллиант принадлежал когда-то Вере Крупп, бывшей супруге нацистского оружейного магната.

«Не может быть. Не может он быть настоящим, — недоверчиво заметил кто-то. — Просто не может быть».

«Держу пари, что настоящий, — возразила Элизабет. — Это же крупповский бриллиант, и по-моему, он очень даже идет милой жидовочке вроде меня, которая сумела-таки прибрать к рукам камушек барона».

«Все эти дорогущие побрякушки радовали не только Элизабет, но и Ричарда, — заметил кто-то из их знакомых. — Купив крупповский бриллиант, он наконец-то испытал огромное удовлетворение, заткнув за пояс Майка Тодда с его кольцом, где был бриллиант в 29,7 карат. Мания Элизабет увешивать себя драгоценностями вряд ли намного превосходила его неудержимое стремление скупать их и затем на весь мир кричать о своих приобретениях. Благодаря этим гигантским драгоценным камням Ричард выглядел в глазах многих одним из самых богатых людей в мире, а это было для него важнее всего на свете. Более того, он утверждал, что тратит на драгоценности больше, чем Онассис. Им обоим — и Ричарду, и Элизабет — нужно было производить на окружающих впечатление своим богатством. Но Ричарду в особенности хотелось пускать пыль в глаза».

В 1967 году Бертон уже вовсю рассказывал репортерам, что им с женой за участие в каждом фильме платят по 1250000 долларов — что ж, смелая прибавка к их обычному миллионному гонорару.

«Мы преодолели звуковой барьер, — заявлял он. — Цены на продукты питания возросли».

«На бриллианты тоже», — заметила Элизабет.

Позднее Ричард объявил, что истратил 192 тысячи долларов на яхту «Кализма», названную так в честь их троих дочерей — Кейт, Лизы и Марии, — добавив при этом, что на внутреннее убранство судна потребовалось еще 240 тысяч долларов.

Главная причина, конечно же, заключалась в Элизабет и ее экстравагантности. За минуту она тратит по тысяче долларов, поведал Ричард журналистам. Затем Бертон заявил, что также выложил один миллион долларов за десятиместный реактивный самолет, оборудованный кухней, залом, баром и киноэкраном. Элизабет, конечно же, дала машине свое имя.

«Я купил самолет, чтобы мы могли летать на нем на обед в Ниццу», — пояснил Бертон.

Не привыкшие ни в чем себе отказывать, Бертоны жили на широкую ногу, по-царски, тратя деньги на бесчисленные покупки и увеселения, бахвалясь своим богатством. Бертон во всеуслышание объявил о том, что заплатил 200 тысяч долларов за два места в совете директоров студии «Харлек Телевижп», а Элизабет напомнила ему об их 50 тысячах, вложенных в один парижский бутик. Бертон с жаром вещал о 215 тысячах, заплаченных за норковое манто из сорока двух высоклассных шкурок, которое он сам придумал для жены. Она, в свою очередь, взахлеб рассказывала о приобретенном ею для мужа пейзаже Моне стоимостью 120 тысяч долларов.

«Говорят, что мы с ней вдвоем порождаем большую деловую активность, чем какая-нибудь из небольших африканских стран», — заметил Бертон.

«А почему бы нет? — отреагировала его жена. — Ведь нам так нравится тратить деньги».

Тем не менее, Элизабет пробовала утверждать, будто старается сдерживать свои расходы — «Я трачу всего лишь сто тысяч долларов на платья в год». И тут поспешно добавила: «Разумеется, не считая драгоценностей».

«Элизабет надевает каждый наряд только раз, всего один раз, — рассказывал Эван Ричардс, владелец римского магазина «Тициани», в котором приобреталась большая часть ее гардероба. — Это розовое платье будет выброшено, а ведь здесь, на накидке, меха горностая на пять или шесть тысяч долларов».

Элизабет не понравились четырнадцать небольших перламутровых пуговиц, пришитых на накидку, и она, вызвав дизайнера из Рима в Париж, потребовала, чтобы он сначала все их спорол, затем обтянул розовым бархатом и пришил заново.

«Иногда у меня закрадывается подозрение, что вся наша ручная работа, все наши ухищрения просто бессмысленны. Но Элизабет первая же заметит, если этих мелочей вдруг не окажется, — рассказывает модельер. — Однажды она спросила меня, из натурального ли шелка сделана подкладка на ее платье. Эти маленькие «ухищрения», безусловно, были важны для женщины, которая однажды распорядилась пришить на лиф своего платья триста маленьких бриллиантов, чтобы в свете мощных ламп ей не пришлось сверкать дешевым блеском фальшивых камней».

В другой раз она захватила к своему голливудскому парикмахеру свою собачку и заказала себе парик точь-в-точь такой, как «прическа» у ее любимой собачки.

Элизабет ничего не стоило каждые полгода выкладывать по 960 долларов, чтобы заменить на яхте «Кализма» дорогой уилтоновский ковер, загаженный ее многочисленными собаками.

«Les chiens pissaient partoutb — кричал боцман-француз, нанятый убирать за ее четвероногими любимцами («Собаки мочатся повсюду!»).

Элизабет и ее не приученные к порядку псы и кошки были хорошо известны администрации лучших отелей Европы. В парижском отеле «Plaza Athenee» консьерж как-то раз заметил: «Каждый раз, как она уезжает, приходится убирать из номера ковры, насквозь промоченные собаками».

Собаки и их потомство были для Элизабет чем-то вроде полноправных членов семьи. Однажды в 1968 году они с Ричардом даже взяли в Лондоне напрокат яхту, которую затем поставили на прикол на берегу Темзы, разместив там весь свой зверинец — согласно британским законам, животные должны сначала пройти карантин и лишь затем могут быть допущены в страну.

«Да, милок, нам действительно приходилось выкладывать двадцать одну тысячу шестьсот долларов в месяц, чтобы содержать там собак, — рассказывал Ричард. — А что нам оставалось делать? Элизабет ни за что не желала расставаться со своими любимцами!»

Поскольку экономить не было смысла, Элизабет удовлетворяла свою прихоть, будь то дюжина ночных сорочек от «Диора» по 250 долларов каждая, или же бутылка «Лафитт-Ротшильд» за 150 долларов. Еда являлась первостепенной страстью, удовлетворить которую могла лишь самая изысканная кухня. В зависимости от настроения, это могло означать доставку.из Лос-Анджелеса в Париж, Лондон или Рим чилийского перца.

Репортеры приходили в ужас, отказывались верить, мучительно подбирали превосходные степени в попытке описать бертоновский гедонизм, излишества и причуды, однако Элизабет экстравагантный имидж только радовал, и она при случае стремилась его культивировать. Описывая один из своих домов, она заявила: «Это такое уютное, милое местечко, полное разных дорогих сердцу вещиц, вроде Ренуара. Вы понимаете, о чем я — о том, что создает уют».