В первый день съемок режиссеру позвонила сама Жаклин Кеннеди, дабы пожелать ему успехов в работе.

«Майк тогда встречался с Глорией Стейнем, но, судя по всему, он был весьма неравнодушен к Джеки, — заметил кто-то из представителей студии. — Более того, один раз мы потеряли целый съемочный день — все двадцать четыре часа, — потому что он летал в Нью-Йорк, где у него был обед с Джеки».

Как режиссер, Майк Николе был донельзя медлителен и придирчив, особенно к Элизабет, которая из-за этого частенько выходила из себя.

«Работать с актрисой, то и дело говорить ей, чтобы она все повторила сначала — это значит давать ей понять, что то, что она сделала, получилось далеко не лучшим образом, — пояснял продюсер. — Майк же был к ней требователен особенно, потому что ему хотелось, чтобы картина удалась, а для этого Элизабет требовалась направляющая рука режиссера. Нам всем тогда приходилось несладко. Но Элизабет досталось больше всего. Все говорили, что она только выставляет себя на посмешище».

Даже после того как Элизабет раскормила себя до 155 фунтов (около 70 кг), Николсу все равно пришлось приложить немало усилий, чтобы сделать из нее сорокапятилетнюю женщину. Элизабет испробовала восемнадцать различных видов грима, прежде чем добилась необходимого режиссеру неряшливого, растрепанного вида.

«Когда она встала перед камерой, у всех присутствующих перехватило дыхание, — вспоминала художник по костюмам Ирен Шарафф. — Казалось, мы ощутили, как между ней и объективом пробежал ток. Она словно вступила в некое совершенно иное измерение».

Даже Бертон онемел от неожиданности.

«Господи, кто бы мог подумать! — воскликнул он. — Уж на что Маргарет Лейтон актриса, не чета Элизабет, но даже ей такое не по силам!»

Обычно Ричард стремился продемонстрировать свое превосходство над женой, не желая выставлять напоказ свои чувства к ней, и в присутствии репортеров отзывался об Элизабет как о «низкорослой, толстой крестьянской девке».

«Чушь все это, когда говорят, будто Элизабет первая красавица в мире, — говорил он. — Не спорю, она недурна собой, у нее красивые глаза, но зато невыразительный двойной подбородок, большие ступни, короткие ноги, толстый живот и огромная грудь».

«Все эти нарочито грубые замечания в адрес Элизабет — не более чем шутка, — пояснял кто-то из друзей. — Или же он пытается не выдать своих истинных чувств».

Несмотря на все эти комментарии по поводу внешности Элизабет, Бертон не скрывал своего уважения к ее умению преподнести себя перед камерой.

«Есть в ней нечто такое, что делает ее звездой номер один, — заметил он. — Единственном звездой экрана».

Ричард был поражен ее способностью буквально замереть перед камерой, способностью предельно сосредоточиться. Он пристально следил за ней во время съемок «Вирджинии Вульф» и даже пытался имитировать ее, сдерживая свои обычно размашистые телодвижения.

«Это было чертовски заманчиво и одновременно мучительно, — рассказывал он. — Сдерживаться, постоянно сдерживаться, не давать воли чувствам. Малейший жест, одно-единственное слово — все это очень важно при создании образа... Мне вечно приходилось следить за собой. Сказать по правде, мне казалось, будто я нахожусь в тесном лабиринте...»

И пока Бертон часами оттачивал технику актерской игры, Элизабет проводила все это время в гримерной. По словам режиссера, «ей захотелось, чтобы тушь текла определенным образом. По ее мнению, тушь должна размазываться у нее под глазами — именно так, сказала она, и бывает, если краситься неаккуратно. А еще она предложила определенный фасон блузки, потому что знала, что блузка обязательно будет задираться и сильно ее старить. Она все это делала без малейшей тени тщеславия и, осмелюсь заметить, с превеликим воодушевлением, чем просто покорила меня».

Ей приходилось делать массу неприятных вещей, например, плевать Ричарду в лицо, дубль за дублем. Он не возражал, но ей в конечном итоге стало не по себе. При работе над таким фильмом, как этот, в вас обязательно должно проявиться что-то дурное, но с Элизабет такое случилось только однажды. Это была злость.

И когда Элизабет перевоплотилась в бездушную, склочную, сварливую бабу, Ричард пытался примерить на себя маску безвольного, затюканного жизнью подкаблучника-мужа.

«Я твердо убежден, что внутри каждого мужика сидит некто, кто любит, чтобы над ним поиздевались, — заявил продюсер. — Я помню, как впервые увидел его в костюме Джорджа. У меня дыхание перехватило».

«Ей-богу, Ричард, ты — вылитый Джордж. Честное слово!» — воскликнул я, а Ричард заявил в ответ:

«А как ты думаешь, Эрни! Неужели ты этого не знал? Разумеется, я Джордж. А Джордж — это я».

Съемки, первоначально запланированные на два месяца 1965 года, продолжались дольше — с июля по декабрь. Элизабет стала причиной этой задержки, когда по неосторожности попала себе в глаз из игрушечного ружья своего племянника и из-за синяка не работала несколько дней.

«Что-то в этом роде можно было предполагать, — заметил представитель студии. — Там, где Элизабет, — всегда жди беды».

Картина вышла за рамки бюджета, нервы у всех были напряжены до предела, буквально на каждом участнике съемочной группы сказывалась напряженная атмосфера «Вирджинии Вульф». Ричард ворчал на Майка Николса у него за спиной, жалуясь, что режиссер слишком медлителен. Джек Уорнер был с ним согласен, но вслух критиковать не осмеливался, чтобы не расстраивать Элизабет. Джордж Сигал то и дело впадал в дурное настроение. Бертоны, оба мрачнее тучи, вдруг окрысились друг на друга — их экранные скандалы постепенно разрушали их супружество в реальной жизни.

«Мы все были просто одержимы этой картиной, — рассказывал позднее Майк Николс. — Бертоны признавались мне, что даже придя домой, говорили только о фильме».

Хорошенько поругавшись друг с другом в течение дня, Ричард с Элизабет даже по вечерам не могли стряхнуть с себя мрачное настроение, производимое повестью Эдварда Олби. Те, кто был близок с ними, хорошо запомнили пьяные вечера после работы, когда он обзывал ее «обезьяньими сиськами», а она, все еще одетая в костюм Марты, кричала на него в ответ: «Ради бога, закрой свою вонючую пасть! Я еще не закончила говорить».

В фильме Марта била Джорджа кулаками в грудь и пыталась выцарапать ему глаза. Он в ответ пытался ее душить и даже пробовал размозжить ей голову о край машины. Экранная взаимная грубость частично перенеслась и на их реальную жизнь, хотя в значительной степени присутствовала в их отношениях и раньше.

«Элизабет обожает потасовку, — рассказывал продюсер. — Она всегда была готова к драке, только и делала, что лупила и всячески цепляла Бертона».

Элизабет сама этого не скрывала. По ее словам, Ричард как-то раз дал ей сдачи, как следует врезав по уху.

Бертон часто бывал груб, но временами демонстрировал поразительное участие и трогательную заботу. Во время съемок кто-то решил устроить вечеринку в честь Джорджа Сигала, причем о его жене напрочь позабыли, и только Ричард с Элизабет выручили ее и помогли выйти из неловкого положения.

«На жену актера обращают не больше внимания, чем на официанта с подносом мартини».

«В конечном итоге жена Сигала осталась стоять одна-одинешенька, и только Бертоны заметили это, — вспоминал один из гостей. — До конца вечера они не оставляли Мариан Сигал одну».

Съемки настолько вымотали Ричарда и Элизабет, что им было совсем не до развлечений. Некоторое pазнообразие имело место в ноябре, когда супруги получили приглашение на прием, устраиваемый в честь принцессы Маргарет и лорда Сноудона в лос-анджелесском «Ле Бистро». Ричард напился почти до невменяемого состояния. Привыкший к тому, что с ним обращаются как с королевской особой, он был вне себя от возмущения, когда их с Элизабет усадили рядом с кухней, а не во главе стола, как он того ожидал. Позже, желая развлечь гостей, из-за.стола поднялась Джуди Гарленд. Зацепившись каблуком за шнур микрофона, она едва не упала — ее вовремя подхватил ее пресс-агент. Ричард нарочито громко, чтобы все его услышали, произнес: «Она снова пьяна». Вскоре после этого они с Элизабет покинули зал.