А тем временем мимо могилы, на которой отдыхают Северин и мальчик, норовистые кони проносят две кареты: в первой сидят Бальзак и Ганская. Путь их лежит на Бердичев. Этот путь приведет их в Варваринский костел. Бальзак, закутанный в меха, с трудом переводит дыхание. Ему кажется, что хрипы больных бронхов наполняют всю карету. Эвелина сидит неподвижно. Она думает. Мысли ее горьки, безутешны. Беспощадны. Так сужается круг.

В ту весну и Марина слушала тоску мартовских ветров. Песня их ранила сердце неугасимой болью далеких воспоминаний. Очень уж походили ветры марта на осенние ветры, под оглушающий неумолчный шум которых управитель Кароль погубил молодость Марины.

В далекой Сибири мучились на каторге верховненские крепостные. Не стало Василя. Господа отняли у него жизнь, искалечили душу Марине. Нету и Левка.

Отдали его в солдаты. И все же Марина ждала от весны перемен в жизни.

А весна была весною. Шумная, неугомонная. Ночью слышно было, как весело журчала в ручьях вода.

Марине не спалось по ночам. За тонкой перегородкой возились коровы. Укрывшись старенькой свиткой, Марина лежала на соломе, перебирала в памяти все, что могло принести минутную утеху. Девушка давно уже разучилась плакать. Точно высохли слезы в ее душе. Только глаза горели, веки горели, все тело сжигал ненасытный, страшный огонь.

Подле Марины, тяжело вздыхая во сне, спали ее утомленные работой подруги. Она среди них очутилась недавно.

В ворота коровника стучится март. Зовет Марину: «Встань! Выйди, девушка, мне навстречу».

Тает снег и немолчно, игриво шумит в ручьях талой водой. Марина хочет заплакать и не может.

…И в ту весну входит в высокие двери костела в Бердичеве Оноре де Бальзак. Его поддерживает под локоть Юрий Мнишек. Лица у всех задумчивые и притворно торжественные.

Так сбывается невшательская мечта.

В спину дует ветер. Служка закрывает двери. Высоко на стенах мерцают огоньки. На потолке колышутся мрачные тени. Прямо перед глазами Бальзака в алтаре образ святой Варвары. У великомученицы неприлично обнаженная грудь и похотливая улыбка. Бальзака душит кашель. Грудь как будто набрякла. Хищное отвратительное существо — его неизлечимый недуг — скребется у него*в груди. Мнишек отпускает руку жениха, и он оказывается рядом с Эвелиной. Перед ними на две ступени выше стоит прелат. Он смотрит в потолок, с излишним любопытством скользя взглядом по лицам новобрачных.

Совсем некстати Бальзаку вспоминаются его же слова из книги «Физиология брака»:

«Брак — это смертельный поединок, вступая в который супруги просят у неба благословения».

Он гонит от себя эти оскорбительные слова. Он не желает думать о них. Но они настойчиво обступают его.

Прелат опускает глаза. Сквозь узенькие щелки он видит двойной подбородок Ганской, черный пушок на верхней губе, видит раскрытые губы Бальзака, обвисшие, словно мокрые, усы. Прелат поднимает веки и смотрит в глаза новобрачным. Бальзак брошенным наискось взглядом ловит на стене огромную зловещую тень священника.

…И когда над костелом св. Варвары в Бердичеве рассвет надувает свой парус, направляя корабль дня в новый путь, Оноре Бальзак, законный сын Бернара-Франсуа Бальзака и Анны-Шарлотты-Лауры Саламбье, и Эвелина-Констанция, законная дочь графа Ржевусского и Юстины Рдултовской, становятся супругами перед богом, законом и людьми.

В карете, коснувшись пальцем холодной руки Эвелины, Оноре, тяжело переводя дух, сдерживаясь, чтобы не захлебнуться страшным кашлем, с надеждой говорит:

— Теперь мы начнем новую жизнь, Ева!

Эвелина не отвечает. Откинувшись на подушки, она думает о своем.

И в этот миг Бальзак, отдернув шторку, блуждая взволнованным взором по бескрайней степи, проплывающей за окном, начинает понимать жгучее, властное содержание слова «ошибка». Того самого слова, которое, будто удар молнии, рассекало мглу его страданий в нестерпимые парижские ночи, которое вело его на цепи неизбежности и которое он напрасно долгое время считал только обманчивым.

Они сидят в карете рядом, плечом к плечу. Молчат. Стена равнодушия вырастает меж ними.

Восходит день над трактом. Колышутся дали. Что ждет их впереди? Бальзак не знает. Он сжимает зубы, сдерживая кашель, закрывает глаза.

Так возвращается усталость, страшная и ненавистная.

Так сужается круг.

И все же через несколько дней к Бальзаку возвращается душевное равновесие. Может быть, причиной тому хорошее настроение Эвелины, кто знает. Эвелина в самом деле внимательна к нему. Можно сказать, даже подчеркнуто внимательна.

— Хорошо ли вы подогрели сливки для мсье?

Он слышит в вопросе Эвелины, обращенном к горничной, нотку строгости.

Она сама проверяет бутылки с горячей водой, которые кладут ему на ночь в ноги.

— Сегодня вы не будете читать, Оноре, у вас покраснели веки.

Доктор Кноте, по желанию Эвелины, живет теперь безвыездно в Верховне. Его поселили в управительском флигеле.

— С тех пор как эскулап Кноте здесь, я перестал болеть, — шутит Бальзак. — Вероятно, достаточно одного присутствия врача, чтобы болезнь испугалась.

— А я тешила себя мыслью, что причина выздоровления иная… — Эвелина с укором глянула ему в глаза.

— О Ева!

В доказательство своего чувства следовало стать на колени и расцеловать ей руки. Не те времена. Спасибо, если хватит духу высидеть несколько часов в кресле…

Эвелина пытливо поглядывает на Бальзака. «Что она, впервые видит меня?» Ее не в меру внимательный взгляд раздражает. Бальзак закрывает лицо ладонью. Эвелина вздыхает, безмолвно встает, и, когда ее шаги затихают за дверью, Бальзак отнимает руку от лица. Он подходит к зеркалу, висящему в простенке. Из золотой рамы смотрит приземистая фигура со всклокоченными волосами. Высокий лоб, изборожденный глубокими морщинами, полные пересохшие губы раскрыты. Тяжело поднимается и опускается грудь. В глазах лихорадочные огоньки. Двойной подбородок тяжело нависает над высоким белоснежным воротничком.

— Неужели это я? — шепчет Бальзак.

— Конечно, ты, — шевелит в ответ пересохшими губами чуть смущенный вопросом господин в золотой раме. — Ты, ты, мой почтенный друг.

Пораженный тем, что он увидел в зеркале, Бальзак в тоске выходит из комнаты. Он поднимается в свой кабинет и бездумно перелистывает чистые, нетронутые стопы бумаги. Тревожные думы грызут его. И в чем обрести утешение? Впрочем, он решается в этот вечер написать своему далекому другу Зюльме Карро в Париж: «У меня не было ни счастливой юности, ни цветущей весны, но у меня будет самое солнечное лето и самая теплая осень». Он пишет эти слова и понимает, что это ложь, химера. Не будет уже у него ни лета, ни осени.

Весенние дни сменялись один за другим. На лугах уже разостлался ковер нежных трав и уже славно пригревало апрельское солнце, когда в двадцать пятый день месяца Бальзак и Ганская оставили Верховню. Путь их лежал на Париж, через Броды, Краков, Бреславль, Берлин, Франкфурт.

Поездка была не очень веселая, не таким должно быть свадебное путешествие. Оно длилось почти месяц. Пришлось задержаться в Кракове, ибо снова начались боли в сердце. Отдохнув, двинулись дальше, но во Франкфурте снова осели на несколько дней. Лишь двадцать седьмого мая они прибыли в Париж.

И страшнее всего было то, что, въезжая в Париж, он, как и на обратном пути из Бердичева после венчания, ощутил в сердце непреодолимую, ужасающую усталость. Она нагнала его здесь, а он-то верил, что избавится от нее, как только попадет в спасительную атмосферу Парижа. Он с надеждой опустил окно кареты и жадно вдохнул парижский воздух, но этот воздух был сухим и горьковатым на вкус, от него защекотало в горле, и Бальзак утомленно закрыл глаза. Он был равнодушен ко всему.

Вечером 18 августа 1850 года человек в серой накидке, с букетом цветов, остановился у резной дубовой двери дома № 12 по улице Фортюне.