Летом вынула из ящика письмо, увидела знакомый мелкий летящий почерк, сердце застряло где-то на уровне горла. Корреспонденция от него была, но все открытки с видами, а здесь – настоящее письмо в конверте.

Бросился в глаза двойной «забор» из крестиков в конце письма: поцелуи?

Стала читать: «Спасибо за то, что спасла меня. Попал в больницу, сделали пустяковую операцию (следовало подробное описание), но перед выпиской подхватил инфекцию, был на пороге смерти, уже почти смирился, но вдруг почувствовал волну тепла, что шло от тебя, я это знал… и оно меня спасло. Пожалуйста, не волнуйся обо мне: сейчас я дома, приходит медсестра менять повязку».

Стало ужасно грустно и стыдно: у неё никаких предчувствий и не было, ничего она в его сторону не посылала, как же могла его спасти? Но ведь он не сомневается в ее любви и нуждается в ней – вот что главное! Значит, все её муки, все нескончаемые думы и слезы не напрасны. «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?»[12]

Однажды – три года уже прошло с их первой встречи – в день её рождения, когда гости разошлись, раздался звонок:

– Как ты? – Голос звучал близко и искренне, без наигрыша «по случаю», как будто он в кои-то веки был один.

– Ты один?

– Да.

– Где жена?

– Где-то во дворе, – бросил он безразлично, как будто хотел сказать: «Не сторож я ей».

Как бы она хотела рассказать, что думает о нём днём и ночью. Зачем? Благоразумие – вот на чём, как она считала, держится их связь: он уверен в её благоразумии. Не осложнять ему жизнь, ни о чём не просить, ни о чём не спрашивать. В тот раз не удержалась всё-таки, спросила:

– Ты думаешь обо мне, хоть иногда? – её выдавал только чуть дрожащий голос, с этим ничего поделать не могла. Он как- то обречённо произнёс:

– Я люблю тебя.

Оба замолчали. Марина слушала тишину и не хотела ничего другого.

Им была дарована ещё одна встреча. В июле 1995 года Мартин и Марта остановились на день проездом из той же Казани, где жили их друзья-учителя. Маринины мужчины летом разъехались, она была дома одна.

Гуляли по Москве. Марта – впереди, они за ней. Обменивались короткими фразами.

– Ты всегда со мной. И я с тобой. Два раза в неделю я слышу твой голос, – глядя вперёд, едва слышно, как будто бы про себя, Мартин произнёс то, что Марина знала давно. Он держал её ладонь в своей и настолько «оторвался» от этой земли, что, не видя, перешагнул толстые цепи, ограждавшие автостоянку у гостиницы «Метрополь». Марина счастливо смеялась:

– Куда ты?

Он не понял вопроса.

– Там тупик, хода нет.

Промолчавший охранник стоянки оказался тактичнее Марты, которая, не преминула заметить несвойственное мужу витание в облаках, демонстративно вырвала у Марины его руку и повисла на ней сама.

Вечером они всё-таки уловили момент, когда Марта закрылась в ванной. Мартин подошёл близко, обнял, как будто вобрал в себя, поцеловал, как будто весь вошёл в неё. Существует ли большая близость между мужчиной и женщиной, чем такой поцелуй?!

Держать в себе неприятности – это Марина умела, но переполнявшее её счастье выплескивалось: поделись! С кем? Самая близкая подруга недавно вышла замуж за искусствоведа, который был намного младше её, лет пять его «выгуливала» – женился, наконец. От счастья подруга была не восприимчива ни к чему другому. На попытки поделиться откликалась только восклицаниями:

– Ой, Маришка! А мой Никитка тоже…

Ещё одна замужняя приятельница прервала начавшийся было разговор:

– Я сейчас статью заканчиваю, мысли в другом направлении, ты уж извини. Мы с мужем уже много лет – просто соседи по квартире. Радуйся, что у тебя что-то было: на пенсии будешь вспоминать.

Были две университетские подруги: от одной только что ушёл муж, сказав на прощанье, что никогда её не любил. Другая выгнала любовника, которому, как выяснилось, очень хотелось прописаться в её большой профессорской квартире.

– Что б я когда козлов этих к себе подпустила! – выпалила она в трубку, услышав маринин голос.

Марина давно симпатизировала молодой и обаятельной девушке из бухгалтерии. Случилось так, что именно она и стала её задушевной подругой. Катя была на семнадцать лет младше, не замужем, но с сердечной тайной, о которой, как позже выяснилось, знал весь музей, – её избранник занимал высокий пост – но не Марина, целиком занятая своим романом. Кате можно было рассказать все, она понимала состояние Марины. Она знала мужчин гораздо лучше неё и раскрыла ей немало тайн мужской психологии и поведения в любви. Кроме того, она была собачницей со стажем, и подтвердила, что собаки всегда чувствуют хозяина – значит, Бонзо выдал-таки молчавшего Мартина. Как бы пережила своё счастье Марина, если бы не посвящённая в него молодая подруга!

Время делало своё дело. Любовь не ушла – свернулась комочком где-то в душе. В один из летних дней ноги сами привели ее к католическому собору. Вошла и поняла – это её пространство. Верила ли она? Хотела верить! Много читала – и философов, и учёных-материалистов, ставших верующими, и любимых уверовавших писателей. Через них обосновала для себя наличие Создателя. Поговорила со священником, он предложил начать ходить в собор, чтобы пройти катехизацию. В пасхальную ночь 1998 года Марина была крещена в католическую веру. Каждое воскресенье шла в собор (они уже переехали в самый центр Москвы), несла радость в душе. Ей нравилась молитвенная атмосфера, веками разработанный ритуал. Всегда ждала того момента мессы, когда, следуя словам священника, люди вставали и протягивали друг другу руки со словами «мир вам», причём старались не пропустить никого, кто был в пределах досягаемости. Всё в соборе было пронизано духом уважения к божественному, но и человеческому тоже. Церковь – она же здесь, на земле. Церковь во всех конфессиях – модель мира. Западное христианство включает в этот мир и человека, у которого есть своё законное сидячее место. Никто не унижен. Марина отдыхала душой. Ни о чём своём не молила, просто участвовала в общей молитве. Ходила на исповедь: выбирала будние дни, когда в храме было мало народа. Она и священник просто сидели рядком на стульях. Разговаривать в кабинке, не видя лица, Марина не могла. Священник отец Виктор это понимал и сам предлагал менее формальный разговор. Как новообращённая, очень старалась быть если не святее Папы Римского, то хотя бы честной и искренней, поэтому рассказала о своей любви к женатому католику. Отец Виктор осудил, сказав, что ей нужно хорошо покаяться, а вот тот мужчина – плохой католик. С этим Марина согласиться не могла, но не спорить же в соборе!

Спрашивала священника, что такое христианская любовь. Тот отвечал:

– Любовь – это действие. Эмоции – воздушные шарики, мыльные пузыри. Любовь – это жизнь для того, кого любишь, это ежедневные, ежечасные обязанности, это ответственность…

Всё так просто и так недоступно для её любви.

А в скольких странах Мартин побывал с ней за эти годы! Англия, Италия, Франция… Ему никогда об этом не писала, зачем? Ставить его в неловкое положение? Один он приехать всё равно бы не смог, а видеть его вместе с женой и лукавить? Актёрствовать она не умела.

В музее Родена в Париже не могла отойти от «Любовного треугольника» Камилль Клодель, ученицы и любовницы Родена. Не от того, что в бронзе, тот меньше нравился, а от первого макета, в гипсе. Три фигуры. Посередине мужчина и две женщины по обе стороны. Одна и не женщина вовсе – ведьма старая, отвратительная, обрюзгшая, одна рука в кулак сжата, второй обнимает мужчину за талию, как свою собственность. И что странно – старуху эту мужчина тоже вроде обнимает, по крайней мере, голову к ней повернул. Другую руку он протягивает молодой прелестной коленопреклонённой девушке, а та прижимает его руку к своей груди и смотрит снизу вверх обожающе. Марина, когда это увидела, застыла, не веря, что подвластно было скульптору, пусть и влюблённой женщине, изобразить это так, как сама она в своих снах видела. И ведь о Камилль Клодель она до этого почти ничего не знала, так что просто «вспомнить» во сне когда- то уже виденное не могла.