— А потом «Вишневый сад». в шесть лет?

— Ну, да. А потом в школе без устали читала стихи. Пришла учительница по математике, такая элегантная, красивая женщина, звали ее Лидия Васильевна. Молодая, интересная. У нее были гладкие волосы и здесь такой пучок, на что-то намотаны волосы были. Я не очень-то в математике разбиралась, но старалась, потому что она мне нравилась. Вообще, это очень важно, когда учитель нравится. И вот она пришла на вечер, когда я стихи читала: Маяковского или еще кого-то. И она мне тогда сказала: «Чурикова, какой у вас зычный голос! Вы так тихо у доски отвечаете, а оказывается, у вас есть голос!»

— А у вас в школе тоже была художественная самодеятельность?

— Да, была, я даже сама придумывала какой-то спектакль и ставила как режиссер.

— А какой, не помните?

— Мне кажется, «Том Сойер».

— Вот класс за классом, класс за классом. А не было такого — дом пионеров или детская студия?

— Дома пионеров не было. Я ходила вот к этой женщине, которая однажды приходила к нам домой, к Марьяне. У нее с мамой был серьезный разговор. Когда она ушла, мама сказала: «Дочка, ну, иди вот в это «Чиполлино», играй Вишенку…»

— Значит, она открыла в вас талант?

— Талант — не талант, но Вишенку я сыграла. У нее был сын, мы, девочки, все ему очень симпатизировали — он здорово плясал. Он так плясал, такие коленца выкидывал! И когда он проходил мимо меня, я прямо… я не знаю! Немела, ну, дар речи теряла. Очень нравился. Очень нравился, потому что танцевал здорово. И еще в домоуправлении был кружок. Пришел человек из театра Образцова, мне кажется, он занимался куклами. И мы там собрались, кое-кто из жителей дома, дети, конечно, и он с нами разговаривал!

— Красный уголок у вас там был?

— Да, да, Красный уголок, что-то в этом роде. И он тогда говорил о каких-то замечательных вещах, о том, что такое прекрасное, то есть был удивительный энтузиаст своего дела. Это не было, как сейчас пишут: ищет малышей, для того чтобы. Эротические больные какие-то. Нет, это был человек, которому хотелось нас, маленьких, чему-то научить.

— Кстати, доверие было полным. У нас тоже был такой человек. И Красный уголок.

— И потом он с нами придумал несколько кукольных спектаклей, учил нас, как куклы надо делать. И я у него была занята в каком-то спектакле. Мы ездили по детским домам — показывали спектакль. Этот человек — он был первый театральный учитель в моей жизни. Он учил меня разговаривать с куклами. Это было как-то очень рано, в младших классах или еще до школы. Был и другой учитель, точнее, учительница, с которой я работала над стихами. Например, над «Буквой Я» Бориса Заходера:

Мне очень нравились эти стихи. Я потом всю «Азбуку» Заходера читала на детских концертах. Почему-то сама. Без мамы.

— А потом известной актрисе Инне Чуриковой Борис Заходер вручил Почетный диплом Винни-Пуха.

— Я была счастлива.

— Заходер. Заходер — любимый человек. Замечательный, умница! Но вернемся в прошлое: как я понимаю, вы никогда не были застенчивым ребенком?

— Ну, в этом плане нет. А в другом — очень.

— А в каком? С мальчиками? Первая любовь.

— С мальчиками очень застенчивая. Первая любовь? Мне всегда нравились люди, которые были в чем-то талантливы. Вот у нас был парень, Замковец, он очень хорошо по-английски говорил. Мне очень нравился. Был Леня Григорьев, который после уроков рассказывал — такие были замечательные часы — Ильфа и Петрова. Мы плакали от хохота — так рассказывал!

— Он читал наизусть или просто пересказывал?

— Пересказывал так, что это было прекрасно! Я потом сама со сцены Ильфа и Петрова читала, уже когда они вошли в нашу жизнь. Конечно, мы не проходили их в школе. Потом у нас были дни рождения, и красивые мальчики нам нравились.

— Ну, а в вас был кто-нибудь влюблен?

— В меня? Не знаю, не знаю. Мы играли в почту, ну, кто-то писал. Но чтобы дружить — такого не было.

— Сейчас в школах это все так рано.

— Мы письма писали, еще что-то. Мы собирались, праздновали дни рождения, танцевали. Потом был Витя Горленко из параллельного класса, он мне очень нравился — стихи сочинял. Я ждала этих встреч — у Нины Калгановой, у подруги, еще у кого-то, у меня на дне рождения. И все эти мелодии наших первых вечеринок (напевает «Танго соловья»). Это уже девятый-десятый класс.

— А с чем вы пошли в театральный?

— У меня много чего было. Помню, как в школе читала: «Я волком бы выгрыз бюрократизм, к мандатам почтения нету…» Меня вызвала Полина Яковлевна, учительница по литературе. Выхожу к доске, читаю громко так. Читаю и вдруг вижу, как Юра Рылков, сидящий на третьей парте, давится от смеха. И все на него смотрят, ухмыляются, противно так ухмыляются. Всем было как-то неудобно, что я с таким выражением читаю этого Маяковского. Может быть, и была достойна такой реакции.

— У меня-то история была посмешнее, поскольку я картавила. Но папа мне говорил, что я замечательно читаю. Я потом исправила, когда Ростислав Плятт сказал, что во мне умирает великая актриса. «Я волком бы выггыз бюгокгатизм. К любым чегтям с матегями катись любая бумажка, но эту!..» Грохнул весь класс! Я такого грохота не помню за всю свою жизнь. Я еще умудрялась читать «Бугя мглою небо кгоет…» Это все мой папа: «У ребенка не должно быть комплексов…»

— Аллочка, а я как-то в больницу попала, а там терапевт — мой одноклассник Леша Рейснер, теперь с бородой, солидный, а тогда его вызвали читать письмо Татьяны к Онегину, он читал-читал и говорит: «Я знаю, ты мне посран Богом…» Что с нами было! И с учительницей тоже, она не могла удержаться. Мы все хохотали, он покраснел и дальше пошел. Тогда, в больнице, я спросила его: «Ты хоть помнишь, что ты «посран Богом»?» — «Нет, — говорит, — не помню…»

— Я помню все, что было в школе, очень хорошо.

— Ну, да, и я многое помню.

— Я была влюблена в Алика Гриневского, секретаря комсомольской организации соседней школы. Все его обожали. Я писала на парте «АГ в квадрате». А у вас не был такой безумной любви в классе?

— У меня была безумная любовь уже в Студии. У нас был такой парень — Сережа Гражданкин. Он мне очень нравился. Очень! Но он не знал об этом. Он был такой интересный, умный, не похожий на наших ребят из класса. А я поступила в Студию в девятом классе и уже снималась в фильме Ордынского «Тучи над Борском».

— Неужели в девятом?

— Лика Ароновна, ассистентка Ордынского, увидела меня в Студии Станиславского.

— Как и когда туда поступили?

— Однажды ко мне пришла моя подруга по классу Лариса Леонова, или я что ли у нее в гостях была. Она говорит: «Ты знаешь, что сейчас в Студию Станиславского прием идет? Можно параллельно учиться — и в школе, и там». И мы пошли с ней. Ее, беднягу, не взяли, меня взяли. Причем там на экзамене были Лев Яковлевич Елагин и Александр Борисович Аронов. И знаете, что меня поддерживало: мне казалось, что он меня все время фотографирует. Я подумала: наверное, я ему нравлюсь. И решила — нравлюсь. И у меня было чувство уверенности, какого-то энтузиазма. Оказалось, он меня не фотографировал, а зажигалку крутил — курил. Я просто не знала, что есть на свете зажигалки, не была с этим знакома. А мне казалось, что он меня фотографирует.

Моей учительницей была Лида Савченко, актриса этого театра. Она ставила с нами, с Сережей Гражданкиным и со мной, отрывок из «Русских людей» Симонова. Мы играли этот отрывок с Сережей, и он мне очень нравился!

— Кто — Сережа или отрывок?

— Всё! (смеется).

— Лида Савченко. Это она гениально играла у Анатолия Васильева во «Взрослой дочери молодого человека»?

— Потрясающая актриса. Она тогда была молодая, строгая. Когда я опаздывала, говорила: «Все, мать, ничего у нас с тобой не получится!» Я чуть не плачу: «Простите меня!» Я прямо страдала даже, господи боже мой! Оля Бган вела художественное слово. Мы читали письма Чехова. Это же очень важно! Сколько мы писем читали, сколько всего интересного! Потом экзамен был, мы читали эти письма, и это было так здорово! И хорошая компания была, все молодые, кто учился, кто работал, мы так дружили все! А на старшекурсников вообще смотрели, как на сошедших с неба. У них своя компания: гитара, песни. Мы еще до этого не доросли.