— Ну как же не был! Камский завод я прекрасно знаю.

— В последний приезд вы на него даже не заглянули.

— Разве ты не заезжал к ним на завод, Петр Георгиевич?

Карягин скользнул пустым взглядом по лицу своего шефа, словно удивляясь его настойчивости, и сказал безмятежно:

— Я на газо-бензиновый заезжал.

— Ах, на газо-бензиновый! Значит, я перепутал… — И Работников почти с облегчением отвалился от стола, оставив на нем только белые кулаки.

«Не ты перепутал, а он путает и врет. Он и на газо-бензиновом наверняка не был», — хотелось крикнуть Груздеву, но он вспомнил об участниках общественной экспертизы и успокоился, даже с любопытством посмотрел на Карягина, который с улыбочкой присаживался в кресло.

— Сырье у них есть, Аркадий Петрович, и в достаточном количестве, — сказал Беляков, не выдержав проволочки с деловым разговором.

Но Работников, будто не расслышав, заговорил о другом, постукивая в лад своим словам указательным пальцем так, словно капал на мозги посетителей.

— Нам тоже хочется перейти с бензинов дореволюционного качества на высшие марки. Было бы, безусловно, экономичнее, меньше сжигалось бы топлива. Но невыгодно вкладывать большие капиталы, долго не получая отдачи. Если мы займемся переоборудованием нефтезаводов, это потребует колоссальных средств.

— Надо же когда-то начинать! — прорвался Груздев, почти с ненавистью глядя на указующий перст начальника. — Нельзя без конца откладывать такое важное дело! Все расходы окупятся исключительно быстро. Особенно на транспорте…

— На транспорте да, но вы забываете о топливном балансе, — оборвал Работников, опять напирая на стол локтями, внушительной грудью и животом. — Нефти у нас сейчас — море. Запасы ее поистине грандиозны, и бензина мы получаем более чем достаточно. Нам сейчас нужнее керосин для воздушного транспорта; он при наших гигантских пространствах приобретает все большее значение. Сколько вы можете дать бензина из тонны нефти?

— За счет углубления переработки можем количество его значительно увеличить, — мрачно ответил Груздев.

— А керосина?

— Не больше того процента, что содержится в тонне сырой нефти.

— Значит, нам надо выбирать керосин и основное внимание уделять керосину.

— По всему видно, вы опять откажетесь поддержать наше предложение насчет комбинированной установки? — напрямик спросил Груздев, потеряв терпение.

— Мы бы охотно поддержали, — высунулся из-за его плеча Карягин, на этот раз без улыбки. — Но ведь не мы отпускаем средства. Предположим, мы выскажемся за целесообразность вашего предложения, но банк под это дело денег все равно не даст.

— А если экспертиза выскажется «за»?

— Тогда и обсуждать будем.

Первоочередные объекты химического комбината принимали законченный вид, хотя посторонний наблюдатель увидел бы здесь лишь непонятное нагромождение «этажерок», колонн и емкостей, оплетенных трубами. Дронов же одним взглядом охватывал все хозяйство.

Сейчас его совершенно увлекла перспектива дальнейшей работы в Камске.

— Давай пройдемся немного, — сказал он Груздеву, выходя из райкома после заседания бюро. — Смотри, вечер-то какой славный! Скоро лето пройдет, а твоей канители с Госпланом и конца не видно. Сначала ты в Москву ездил, теперь эксперты сюда приедут, а потом Карягин опять все завалит.

— Нет, у нас с Беляковым появились серьезные надежды, хотя приоритет мы уже утратили.

— Много общего в американском проекте?

Груздев помолчал, подавляя всколыхнувшееся возмущение, однако пересилить его не смог — заговорил желчно:

— Нынче мы узнали, что Петр Георгиевич работает и в Комитете по координации научных работ. Воображаю, как он там координирует! Утрясаем, согласовываем… Потом проверенные предложения, необходимые для промышленности, ждут внедрения годами, пока не устареют. Бывает и так, что вырвут за границей из-под рук наше изобретение, и мы за свое же кровное, выстраданное платим валютой.

— Бывает. Нет того пороха, которого бы не смог выдумать смекалистый и работящий русский человек! И нет злее зла, чем равнодушие и волокита. — Дронов неожиданно тепло улыбнулся и сказал с гордостью: — Надюша-то моя тоже в изобретатели глядит, просто бредит теплицами, ну, и Полиной Пучковой, конечно. Мы даже поспорили с ней как-то из-за бывшего мужа Полины. Она его осудила сурово.

Друзья шли вдоль шоссе. Шоферы медленно вели машины позади, не напоминая о себе гудками: не так-то уж часто удается начальникам прогуляться пешком.

— Что же говорила Надя? — почти робко спросил сразу преобразившийся, по-молодому оживленный Груздев.

— Надя уверена в собственной непогрешимости, и потому непримирима к чужим слабостям. Запросы у нее высокие! Может быть, это хорошо, а может, и плохо. Раньше я удивлялся, что она занята только учебой да общественными делами, не увлекается ни танцульками, ни платьями, ни мальчишками. Наконец в прошлом году начала упоминать в письмах об одном инженере. Мы с Диной решили: проснулась наша Наденька. И вдруг катастрофа: «Он проговорился, что не знает, кто такой Флобер». Все: полный невежда, и дружбе конец. Дина это одобрила: «Правильно, зачем ей ограниченный тупица?» Знаешь, как женщины судят иногда… А я сказал Надюше: «Если он имел мужество признаться — значит, хороший человек. Мог и забыть, мог и в самом деле не читать книг Флобера. А ты подскажи, помоги. Люди формируются в общении с добрыми друзьями».

Груздев слушал, весь — внимание. Дина Ивановна заявила однажды, что Надя сущий ребенок в сердечных делах. Тогда Алексей воспринял это с легкой иронией (матери любят изображать своих детей невинными ангелочками), а сейчас с жадностью ловил каждое слово о полюбившейся ему девушке.

«Если Дмитрий не заговорит об Ахмадше, значит, у Нади нет серьезного намерения выйти замуж», — загадал он.

И как раз в эту минуту Дронов сказал:

— Присмотрелся я к Ахмадше Низамову. Звезд с неба пока не хватает, но у него еще все впереди. Главное — честный, добрый и работу свою любит, на нефтяном поприще может далеко пойти. И чувствуется, что Наденька вряд ли станет устраивать ему экзамен по литературе. По-видимому, мы с матерью тоже должны вспомнить поговорку: только и свету, что в окошке.

«О чем он? — в смятении думал Груздев. — Разве Надя решила выйти за Ахмадшу? Но ведь Джабар Самедов говорил… Значит, наболтал Самедов!»

Груздев забылся только под утро, но спал недолго: так щемило на сердце; встал, по привычке быстро оделся. Квартира находилась на втором этаже нового корпуса, выстроенного на опушке соснового бора, и свежее дыхание леса заполняло комнату. За открытыми окнами могучие сосны в светлом сумраке. Луна — над бором, но теней не видно: наступал рассвет. Не завтракая, Груздев отправился на завод.

Автобусы еще не ходили, и в заселенных кварталах стояла тишина, которую нарушало лишь пение петухов. Гуси прошлепали по асфальту, на ходу подергали травку газона (новоселы упорно обзаводились живностью, и, чтобы дома не обрастали сарайчиками, в полуподвальных этажах устраивались кладовушки, а в глубине дворов — голубятни и птичники).

Улица-шоссе вела к заводу через бывшую деревню, уже поглощенную городом; только несколько хат держалось в сторонке, сумрачно глядя на многооконные здания.

— Вот, мол, жили тихонько, а вы тут явились с балконами, с газонами, фонтаны затеяли…

Некоторые жители, промышлявшие на реке и на своих огородиках, упорно не желали переходить в новые дома и воевали за право жить в черте города с собственным хозяйством: козами, коровами, свиньями. Но трухлявым избушкам пришел конец: появлялись экскаваторы, бульдозеры, и не успевала осесть пыль на месте порушенного жилья, как уже начинали рыть котлованы для больших фундаментов.

За бывшей околицей посеян для подкормки овес. Взглянув назад, Груздев заметил, что овсяное поле казалось голубовато-сизым, матовым, а когда пошел дальше, снова радостно заблестели перед ним ярко-зеленые перья злаков, просвеченные встающим солнцем.