Зарифа теперь член партии; потрогала партийный билет, лежавший во внутреннем кармане жакетки, пристегнутом для верности булавкой, и сразу спокойнее стало на душе: «Пусть не сложилось личное счастье, зато я в коллективе нужный человек; Наджия семьей довольна, но без всякого понятия о делах общественных. Скупая ты, судьба человеческая, любую малость приходится у тебя с боем брать!»

Шагает Зарифа по деревенской улице… Ветер несет ей навстречу запах полыни и свежевыпеченного хлеба. Урожай в этом году шумит по всей стране. Даже по дорогам желтеет зерно, утекшее при перевозке. Тучи воробьев и ожиревших голубей взлетают почти из-под колес. А деревня с виду почти не изменилась. Правда, на окраине растет фундамент большого здания — клуб! Заложен по почину нефтяников. И коровник каменный построен в колхозе с перекрытиями из стальных труб, доставленных буровиками. Может, расточительство это, трубы-то, зато камня плитняка в здешних местах природа заготовила предостаточно. Зарифу радует вид коровника — настоящий дворец у околицы. Там крылечко светлеет, тут новый сруб возводится, пока это отдельные проблески. Настороженно, даже враждебно смотрят на гремящую, стреляющую дымом вышку древние покосившиеся избы. Совсем другое в юных городах, рожденных нефтью, где все закладывается сразу: прямые улицы многоэтажных домов, дворцы культуры, аллеи, парки, стадионы.

Добраться бы скорее разведке до границ Татарии! Катит там свои воды пограничная река Ик. Лесистые горы громоздятся на башкирском берегу, голые степи раскинулись на татарской стороне. Серые деревни приникли к черной земле, изглоданной суховеями. Шуршит солома взъерошенных крыш, колеса по ступицу тонут на бездорожье: осенью в грязи, летом в пыли. Побывала уже там Зарифа, всем сердцем почуяла напряженную тоску тысячелетнего ожидания: дайте и нам хорошую жизнь!

Праздник байрам! Звенят серебром веселые гусли. Любят в Башкирии гусляров! В великом почете тальянка. Молодежь гуляет. Сегодня трудно найти охотников на клубный воскресник, но нефтяники — народ упорный, и клуб в селе они достроят.

Легко ступает Зарифа по деревенским тропочкам, но чем ближе к избе, где квартируют Низамовы, тем тяжелее, сбивчивее становится ее шаг. И все-таки она идет к заветному порогу, тихо входит в горницу. Минсулу с разбегу повисает на ней, крепко обхватывает тонкими ручонками.

— Мама зуб сломала, — торопливо сообщает она, запрокидывая головку, отягощенную массой волос, заплетенных в тугую косу. — Пряником сломала. Ахмадша хочет ей зуб от коровы вставить.

— Не болтай! — обрывает Наджия, почувствовав что-то унизительное для себя в детском лепете.

Гостья смеется, подсев к Ахмадше, треплет его по крепкому плечику и теплой шее. Мальчик улыбчиво ежится, чуть отстраняется — он боится щекотки, но смотрит на Зарифу-апа доверчиво.

— Поедем с тобой в лес на тракторе, ежевики наберем, — говорит она, незаметно прикоснувшись губами к волосам ребенка.

— А волк-то! — по-взрослому прикрывая уже спящего Равиля, напоминает Минсулу. — Он вас съест.

— Мы волка не боимся. Я его рассмешу, и он убежит, — важно отвечает Ахмадша.

— Как же ты рассмешишь волка?

— Я его пощекочу.

Зарифа разражается неудержимым смехом. Хохочут и остальные. Громче всех смеется Ярулла, блестя темными, ласковыми глазами.

Но совсем не от смеха навертываются слезы у молодой женщины.

Вот настоящее чудо жизни — ребенок! Самые лучшие человеческие чувства связаны с ним. Никакие блага жизни, никакие богатства мира не заменят его радостной улыбки!

Только почему вдруг стало нехорошо? Отчего закружилась голова и тошнота подступила к горлу? Не сразу поняла Зарифа, что тоже будет матерью. Так впервые возвестил ей о себе сын — Салих Магасумов.

Шло заседание бюро Татарского обкома партии. Весеннее солнце ярко светило в окна, припекая головы и спины нефтяников. Давно уже перебрались буровые вышки из Башкирии в Татарию, которая вышла на первое место в стране по добыче нефти.

«Крутишься день-деньской и даже не замечаешь, как летят годы. Будто вчера было белым-бело, а уже весна на исходе, а там, глядишь, все загорится осенним костром — лету конец; только при встречах с друзьями юности спохватываешься: тот постарел, этот изменился — узнать нельзя. Страшновато становится: ведь и ты тоже не помолодел!» — думал Алексей Груздев.

Он в самом деле не помолодел за прошедшие двадцать лет, но и не постарел, лишь мужественнее стал, крупнее, раздался в плечах, да кое-где в черных плотных вихрах его заблестели серебряные нити. Нелегкая работа директора нефтеперерабатывающего завода, беспокойство круглые сутки: все время как на пороховом погребе. Да еще хлопоты по реконструкции… Груздев и в Казань приехал, чтобы поставить наболевшие вопросы, и так волновался, думая о них, что лишь в пол-уха слушал то, о чем говорилось на заседании, а потом, заметив перемену во внешности второго секретаря обкома — Дениса Щелгунова, вовсе отвлекся от повестки дня.

Когда ему предоставили слово, он был застигнут почти врасплох, но сразу поднялся, собираясь с мыслями, положил сильную, большую руку на папку в добротном переплете, на котором было тиснуто золотом: «Комбинированная установка». Все члены обкома с интересом посмотрели на проект, печально знаменитый тем, что работники Камского завода уже три года вели упорную, но безуспешную борьбу за его осуществление. Директор Светлогорского нефтяного управления Семен Тризна так и навис над столом рыхлеющим мешковатым торсом:

— Это что же, окончательный вариант?

— Окончательный в том смысле, что мы от него не отступимся. — И Груздев обернулся к Денису Щелгунову.

По-прежнему сухощавый, но сильно постаревший лицом, Щелгунов — теперь секретарь обкома по промышленности — сидел во главе тэобразного стола под картой «Второго Баку», занявшей весь простенок между двумя громадными окнами. Один взгляд на эту карту наполнял сердца нефтяников гордостью: вот они, осуществленные мечты! Богатейшие нефтяные месторождения открыты за последнюю четверть века: Башкирия, Татария, Поволжье пестрят вышками. Далеко прогремела нефть Муханова и Жигулевских гор в Куйбышевской области и саратовский газ, горят факелы среди ковыльной целины Ставропольщины и в омытых кровью степях Волгограда. Широко разметнулось «Второе Баку»! Это оно помогло стране одержать победу в смертельной схватке с фашизмом, восстановить разрушенные и построить новые города. Но если прежние трудности стали легендой, то теперь перед нефтяниками появились другие.

— Доложите товарищам о вашем проекте, — сдержанно сказал Щелгунов, и только по живому блеску его голубых глаз Груздев угадал в нем скрытое сочувствие.

Раскрывая папку, он взглянул на своего союзника — Белякова, директора Московского проектного института.

Тот в ответ приподнял темную бровь, едко усмехнулся краем энергично обрисованного крупного рта.

«Значит, Беляков в предварительных переговорах опять натолкнулся на сопротивление». — И Груздев перевел взгляд на Петра Георгиевича Карягина, начальника нефтяного отдела Госплана РСФСР, который скромненько сидел, сложив на коленях руки, и, казалось, все внимание сосредоточил на своих тесно сплетенных пальцах.

«Ох и хитер, бестия!» — промелькнуло у Алексея.

Щелгунов, безусловно, будет «за». Обещал поддержку Молочков, начальник Главного управления Совнархоза по переработке нефти. Но сегодня в его лице сквозила отчужденность, возможно, у него язва опять разыгралась, очень уж уныло выглядел этот человек с большим острым носом и маленьким ртом над косо срезанным подбородком. И как нарочно Ивана Наумовича Сошкина, теперь председателя Казанского совнархоза, вызвали в Москву. С чувством нарастающего беспокойства Груздев разложил на столе свои чертежи.

— Три года назад мы выступали на комиссии по текущим делам в Совете Министров Федерации… Вы, Петр Георгиевич, помните, конечно, наши доводы и возражения противников проекта? — Груздеву хотелось сказать: «ваши возражения», но он сдержался, словно от этого могло измениться предстоящее выступление Карягина. И оттого, что попытка сгладить противоречия была продиктована боязнью нового провала, оттого, что ощущение неуверенности вызывалось уже знакомым елейно-смиренным выражением начальника нефтяного отдела Госплана, Груздев обозлился и прямо пошел в наступление: — Правительство Федерации нас тогда поддержало, мы даже визу председателя Совмина Союза получили, но вы, Петр Георгиевич, подали встречную бумагу на пересмотр, и все остановилось, легло, как говорится, под сукно.