Лицо Ахмадши искривилось от неловкости перед матерью Нади. Не отвечая на грубую шутку Самедова, он шагнул к Дине Ивановне.
— Мне очень нужно поговорить с вами…
При спуске труб моторы в дизельном сарае затихают, словно затаивают дыхание, а когда талевый кран идет кверху, начинаются такой сильный гул и оглушительные выхлопы, будто заводят сразу несколько тракторов. Разговаривать при этом шуме невозможно, и Дина Ивановна нехотя пошла за Ахмадшой.
«Что ему от меня нужно?» — гадала она, неприязненно глядя на его затылок и похудевшую шею над воротником спецовки. Ей померещились руки Нади, вскинутые на эти юношеские плечи, и сразу всколыхнулись запоздалая материнская ревность и обида на то, что Надя, будто спасаясь от обиды, вышла замуж за пожилого человека. Шаги женщины замедлились. «Как он мог? — подумала она почти с ненавистью. — Словно подвел нашу девочку к яме и столкнул…»
Ахмадша, почувствовав, что Дронова начала отставать, явно намереваясь повернуть обратно, поспешно обернулся.
— Я не оправдываться хочу. Теперь все равно уж поздно: ничего нельзя вернуть. Но если бы вы знали, как мне тяжело! Виноват, знаю. Так глупо виноват! В детстве меня дразнили женихом Энже, а потом все забылось. И отец сам, наверно, эту затею выбросил из головы или уж очень делами увлекся! Иначе почему он тянул до сих пор? А я не знал, зачем он повез меня в Акташ. Насчет сватовства мне в голову не приходило. Энже я никогда раньше не видел. И сейчас, после поездки, она мне все равно не нужна.
— А письмо? Разве вы не могли сами прийти, чтобы объясниться, — сухо перебила Дина Ивановна.
— Письмо? Да… — Ахмадша понурился. — Но ведь ничего особенного не было в нем, я только просил подождать. Я так мучился, когда писал это проклятое письмо! Отец предложил испытание временем, а я не мог бы уйти от Нади, если бы пришел сам…
Дина Ивановна сердито смахнула козявку, взобравшуюся на ее рукав, и наступательно, даже зло сказала:
— Но Энже… Ведь она была у вас недавно?!
Юноша побагровел.
— Она приезжала на свадьбу Хаят. Я сразу, при первой же встрече в Акташе, сказал, что не женюсь на ней, что люблю другую. Потом, — Ахмадша запнулся на полуслове, не желая чернить репутацию девушки, — потом я еще раз сказал ей… Отцу с матерью тоже говорил и всю жизнь это повторять буду, хоть жизнь теперь уже сломана. Надя даже не захотела выслушать меня. Отхлестала по лицу и убежала, а я и так уже наказан: ее потерял, любовь к отцу потерял.
— Чего вы хотите от меня? — почувствовав безмерную душевную усталость, спросила Дина Ивановна.
— Хочу, чтобы вы поняли. Ведь вы мать Нади… Надежды Дмитриевны.
Странно, чуждо прозвучало официально произнесенное имя любимой девушки, и такой недостижимо далекой показалась возможность примириться с нею, такими ненужными все объяснения, что Ахмадша сразу сник и, сожалея о своей навязчивости, пошел обратно.
Дронова провожала его настороженно-холодным взглядом, ничуть не смягчившись в своем враждебном отношении к нему. Лишь когда он споткнулся о протянутый трос и чуть не упал, нелепо взмахнув руками, она невольно ахнула, но не потому, что ей открылась вся глубина его горя, а просто от неожиданности.
«Он любит Надю… А она? Что, если и она продолжает любить его, а замужество — лишь попытка избавиться от этой любви, новых страданий и унижений? Первое чувство потерпело крушение, пропала вера в возможность счастья и, может быть, Алексей Груздев — только для заполнения сердечной пустоты? А что связано с таким браком, моя девочка поймет позже или поняла уже теперь. Если я не ошибаюсь, то это ужасно!»
— О чем вы беседовали? — бесцеремонно спросил Джабар Самедов.
Дина Ивановна промолчала.
— Стоящий парень Ахмадша, — продолжал Самедов, от которого не так-то легко было отделаться. — Только уж очень смирен, поэтому и в любви ему не повезло. Хотя удальство тоже не всегда города берет, может быть, потому, что у некоторых сколько удальства, столько и дурости! — Джабар вздохнул, не спуская с Дроновой острого взгляда. — Я знаю: вы с Дмитрием не возражали против такого зятя. Это все чертолом Ярулла… Уперся на своей старой выдумке, как бык на куче песку, накопытил, напылил, изломал парню жизнь, а теперь и сам не рад. Молчит, правда, но я-то вижу: заскрипел старик, за сердце стал придерживаться.
— А почему все-таки он… уперся?
— Клятву, данную фронтовому другу, хотел выполнить. Чудак он, этот Ярулла. Раз уж упустил время, надо было смириться с фактами. Стал хитрить, а хитрить-то не умеет. Вот и обрезался!
18
В прокуратуре Ахмадшу приняли доброжелательно.
— Читай, молодой человек! — сказал ему следователь, с которым он встречался по делам рабочей дружины, и протянул незапечатанный помятый конверт, побуревший с одного края.
Низамов с тревожным недоумением повертел конверт в руках, вынул листок бумаги, исписанный незнакомым, почти детским почерком, неряшливым и торопливым.
«Дорогой Ахмадша!
Когда ты получишь это письмо, меня не будет среди живых. Конечно, если хватит моей силы воли. Страшно, но выхода нет. Матери рассказали, что я сделала уже три аборта. Она убьет меня, если я вернусь домой… но больше некуда. Так уж лучше я сама. С В. мы не расписанные. Он сказал ребятам, что подрался с тобой из ревности. Обозвал меня всячески, избил и прогнал, а я опять беременная. Мне в этом кошмарно не везет! Если не противно, напиши ему, что у нас с тобой ничего не было. Странно, но я не перестаю любить его и не хочу, чтобы он думал обо мне плохо. Исполни мою единственную и последнюю просьбу! Очень прошу! Очень! Может, он тогда пожалеет, что так жестоко обошелся со своей Бабеттой.
Рита».
Ахмадша сел на стул, вытер кепкой вспотевшее лицо. Все понятно. Валерка прогнал-таки надоевшую ему несчастную девчонку! Совратил, втянул в темные махинации, а потом решил пустить по рукам.
— Жалко, я не убил его! — мрачно сказал Ахмадша, возвращая письмо следователю. — Писать ему не стану. Этот мерзавец и не думал ревновать, а просто сочинил предлог, чтобы развязаться с девушкой.
— Расскажи, что ты знаешь о ней и что за фрукт этот В.? — попросил следователь, строго посмотрев на нефтяника из глубины своего служебного кресла.
— Я нечаянно попал в эту историю…
— Тебе вообще везет на истории, — неосторожно уколол следователь.
Глаза Ахмадши потемнели от гнева: как можно связывать драму Нади Дроновой с подлостью, содеянной Валеркой! «Но ведь и в самом деле тут есть сходство», — подсказала ему беспощадная совесть.
Разве душевная мука не с одинаковой силой одолевала обеих, совершенно разных девушек? Да, Валерка — преступный тунеядец, а он, Низамов, честный труженик, но отчего же так получилось, что они, тоже совершенно непохожие, причинили девушкам, которые любили их, такие жестокие страдания? Надю спасли, а маленькую Риту-Бабетту никто не успел схватить за руку и оттащить с рельсов. И когда она встретилась с Валеркой, никто не сказал ей, неопытной, любопытной девочке в школьной форме с белым воротником: «Берегись. Отрава!» Его ухаживания, цветы, которые он преподносил («для начала» через своих «послушниц») — все было ядовитой приманкой и ложью.
С тяжелым чувством возвращался от следователя Ахмадша, не замечая погожего дня и щедрого на ласку при расставании с летом солнца. В конторе бур-треста уже прослышали о самоубийстве девушки из Казани, написавшей Низамову предсмертное письмо, спрашивали, о чем она писала. Нефтяники знали серьезность своего бурового мастера, но находились и любители подергать чужие нервы.
— Послушался бы родителей, не вешали бы теперь на тебя всех собак, — укорил его дома отец. — Хороший холостой парень, словно береза на бугре: каждая сорока над ней стрекочет.
— Если бы я был хороший!..
— А чем же ты плох, сынок? — ревниво вступилась Наджия, бросив хлопоты в кухне, и встала у порога, сложив под грудью большие руки; она по-прежнему не садилась за стол с мужчинами даже без посторонних и дочерей старалась одернуть за каждое проявление вольности.
