Вспомнив о ее оглядке на прежние обычаи, Ахмадша подумал: «Сколько говорим с трибуны о новом быте, а в семье вот, пожалуйста». Вслух сказал:

— Дерево на любом месте прекрасно, папа; на голом бугре, где оно дает тень людям, особенно. Но тень от дерева и тень от черного поступка — совершенно разные понятия. Я не осудил бы тебя, если бы ты в свое время открыто сказал мне об уговоре с Юсуфом Усмановым. Сам съездил бы в Акташ, и очень может быть, что до встречи с Надей Дроновой в Камске полюбил бы Энже. Но как ты мог пуститься на хитрости, зная, что у меня уже есть невеста?! Ты сказал: «Подождите, испытайте ваши чувства…» Ударил нас обоих безжалостно, чтобы устроить в Акташе смотрины, и получилось у нас не лучше, чем у казанского бандита Валерки Штучкина.

— Как ты смеешь сравнивать?! — гневно вскричал Ярулла.

— Смею, хотя не легко прийти к такому! Загнали мы с тобой Надю Дронову в Каму. Без злого умысла, одной глупостью довели девушку до отчаяния.

— То-то она и выскочила сразу замуж за другого! — оскорбленная нападками сына, съязвила Наджия.

— Вышла за того, кто жизнь ей спас, — запальчиво бросил Ахмадша.

— Значит, правда, что она топилась? — В больших глазах Яруллы отразилось душевное смятение.

— Будто не знаешь?

— Слышал, да не поверил.

— Потому что верить не хотелось. Совесть обременить побоялся.

— Совесть моя чиста. Кто мог подумать, что умная девушка такую глупость выкинет! — Вспомнив о разговоре с Джабаром Самедовым, от которого он впервые услышал об Ахмадше и Наде, старый бурмастер снова рассердился и уже из одного упрямства поддержал свою нескладную ложь: — Откуда мне было знать, что она твоя невеста? Ты же нам не говорил об этом. И разве Надя слово с тебя взяла не встречаться с девчатами? Если вы так крепко полюбили друг друга, чего ей было опасаться Энже, которая все равно названой сестрой твоей останется? Маленького испытания не выдержали, а родителей судите?

Неизвестно, чем кончился бы этот разговор, если бы не появились Фатима и Равиль с Рустемом на руках. Мальчик, розовощекий, с яркими черными глазенками, был очень миловиден в белом вязаном костюмчике. Увидев деда, он радостно заулыбался и потянулся к нему.

«Так и мы тянулись к нему всю жизнь!» — с горьким недоумением подумал Ахмадша.

Ярулла взял внука трясущимися от волнения руками, бережно прижал к груди и отошел с ним в сторону.

При виде того, как задрожали сильные рабочие руки отца, которые всю жизнь делали добро детям, у Ахмадши тоже перехватило горло, и он молча направился в свою комнату.

— Погоди! — крикнул Равиль вслед брату. — У вас тут будто тучи нависли? Тебя с повышением поздравить надо, а ты ходишь, точно приговоренный… Да, извини, я забыл о смерти этой девочки. Вот ненормальная! Сама сунулась под колеса, и людям одни неприятности. Ты-то когда успел с ней познакомиться?

Ахмадша, не ответив, прошел к себе, лег на диван и зарылся лицом в подушки, словно хотел спрятаться от всего окружающего. Но он не мог не слышать, как звякали посудой мать и Фатима, как напористо насел на отца Равиль, — что касалось работы, тут буровые мастера Низамовы разговаривали на равных правах. Голоса взрослых звучали невесело, только громко смеялся и радостно хлопал ладошками маленький Рустем.

— Надо в газету написать, чтобы знали, как этот метод брать на вооружение. А то могут по неопытности скомпрометировать его, — говорил Равиль. — И нечего тут скромничать.

В другое время Ахмадша улыбнулся бы: уж очень непривычно слышать, как непоседа Равиль поучает отца. Теперь и он уйдет с буровой, тоже станет «начальником», пока еще маленьким, а потом может и в министры выйти — но чувствуется, еще не знает о предстоящем повышении.

Половина татарских нефтяников — молодежь. Среди заведующих промыслами много людей в возрасте тридцати лет и моложе. «Стариков» — сорокалетних специалистов — единицы, и то больше сидят они в управлении и в тресте. Быстро куются здесь новые кадры, хотя и проходят сложную и трудную практику.

Разговор в столовой становился все оживленнее. Вступила в него и Наджия; в голосе ее досада, переходящая в гнев.

Ахмадша прислушивается — Равиль штурмует развалины домашней твердыни:

— Фатима будет работать геологом на промысле.

Ярулла молчит, зато вскипает Наджия:

— Я уже немолодая топтаться на кухне день-деньской! Да и Рустем еще мал, за ним присмотр нужен.

— Рустема мы отдадим в ясли, — твердо, как о деле решенном, говорит Равиль. — Не для того Фатима десять лет училась в школе и пять лет в институте, чтобы мыть посуду! Конечно, она и посуду будет мыть, — добавил он, явно предупреждая новый взрыв возмущения матери. — Но главное — она будет работать.

— Дачу, что ли, хотите строить? — съехидничала мать.

— Вот уж чего не будет, того не будет! — отражает ее наскок Равиль. — Не из-за денег идет разговор… Мы соревнуемся за звание бригады коммунистического труда. Значит, надо и работать и жить по-коммунистически.

— А вы знаете, что для этого нужно? — с грустью в голосе спрашивает Ярулла.

— По-настоящему еще никто не знает. Мы сами должны думать, искать и решать. Почему Фатима сидит дома? Ведь она училась в институте — значит, в долгу у народа, пусть отрабатывает. И вообще мы должны отвечать перед обществом не только за работу, но и за свою семейную жизнь!

— О, горе мне! — воскликнула мать.

— Ты еще не испытала, какое оно бывает, горе! — строго и печально осадил ее отец. — Ничего, пусть ищут новые пути в жизни. Они честно ищут.

Да это правда: Наджия еще не испытала настоящего горя. Ни разу смерть не переступала порога ее дома, даже война пощадила его. Не знала она супружеских измен и ссор, и дети у нее росли здоровые, трудолюбивые, дружные. Правда, Минсулу чувствует себя несчастной, а теперь затосковал и Ахмадша. Но их молодые печали не так уж тревожили сердце Наджии, не тронутое физическими и душевными болями. Главное — дети дома, внешне все выглядит пристойно; поплачут, повздыхают, и семья опять заживет по-хорошему.

Гораздо сильнее задело Наджию решение Равиля жить как-то по-особому, впутывая в свои семейные дела целую бригаду.

«Чего это они придумали? — размышляла она, сердито возясь возле плиты, заставленной кастрюлями и сковородками. — Неужели посторонние люди будут приходить к нам домой для проверки? Или Равиль станет отчитываться на собрании: куда ходил, что купил, из-за чего с женой поспорил? Охота заводить канитель, занимать лишними делами свое время! Да если бы Ахмадша вступил в такую бригаду, его заклевали бы из-за этих полоумных девчонок. Но кто виноват? Сначала сами вешаются на парней, потом в петлю лезут. Как же раньше девушки шли во двор мужа и второй и третьей женой, и никто не топился, не бросался под поезд? А ведь и тогда уже поезда бегали!»

Засучивая рукава выше локтей, в кухню вошла Фатима, повязав голову платком, сложенным по-русски треугольником, концами назад, отчего румяное лицо с пухлым вторым подбородком кажется еще круглее, и смешно оттопырились маленькие уши, украшенные золотыми сережками.

— Значит, и ты в коммунистической бригаде будешь? — с язвительной усмешкой спросила Наджия.

— Конечно. Если Равиль состоит в такой бригаде, то я не могу в стороне оставаться!

— И Рустемчик?..

— И Рустемчик тоже, — подтвердила Фатима серьезно.

— А ему-то зачем туда?

— Как зачем? Вопросы воспитания — проблема, которая всех волнует. Ведь сказано: работать и жить по-коммунистически. Значит, семейную жизнь тоже надо принимать во внимание.

Забыв о шипящей сковородке, не зная, смеяться или браниться, Наджия смотрит на невестку.

— Значит, будете критиковать Рустемчика на собрании, если он лишний раз намочит штанишки? Сами-то не надеетесь управиться со своими домашними делами.

Фатиму раздражает тупая властность Наджии, но она — мать мужа, поэтому молодая женщина терпеливо переносит ее деспотизм. Однако сейчас свекровь грубо вмешивается в такие тонкие вещи, о которых молодожены сами еще не имеют ясного представления, но которые кажутся им священными, и Фатима не выдерживает.