Собирая стерлядей обратно в ведро, Валерка сказал:
— Сразу видно: скоростная рыбка — на реактивный самолет смахивает! Капитан говорит: осетр и стерлядь ходят по стрежню, по самому дну.
Бабетта, Валеркина «постоянная», брезгливо скривила накрашенный кукольный ротик:
— Вся рыба теперь нефтью пахнет!
— Что вы знаете о нефти? — возмутился Ахмадша. — Может, химзаводы и суда загрязняют реку… При чем тут нефть?
— При том, что всю природу волжскую погубили! Даже в Жигулях нефтяные вышки. Да еще моря устраивают. Все пляжи затопили.
Низамов сам жалел, что исчезла под водой красавица пойма с ее богатейшими сенокосами и зелеными островами (и Надя о том сокрушалась); с трудом подавив раздражение, сказал:
— Зато какие гидростанции построили, сколько предприятий будет работать на их энергии! Да и для колхозов… Люди создают чудеса, а вы только брюзжите. — Он ощутил холодок в груди от своей непривычной резкости и оттого еще с большим вызовом посмотрел на случайных спутников.
Как не похожи они на его друзей — нефтяников!
Обратно в Казань катер шел рано утром. Измотавшиеся стиляги (на необитаемом островке они совсем распоясались и голые прыгали и горланили как сумасшедшие) спали в кубрике. Ахмадша коротал время на палубе опять один. Утро было солнечное, но прохладное, казалось, даже Волга озябла и ежилась, покрытая мелкой синей рябью.
Катер бежал по главному фарватеру навстречу теплоходам, высоко вздымавшимся над водой. Вчерашний берег тонул в сероватой дымке, и леса на нем стояли черной, неровно зубчатой стеной, за которой вставало солнце.
На палубе снова завыл патефон, появились бутылки и закуски.
— Слушай, Иосиф Прекрасный! — заговорил Валерка, подсаживаясь к Ахмадше. — Ты что, обет целомудрия дал? Хочешь, я уступлю тебе свою Бабетту? Будь другом, поухаживай. Ты все равно уедешь, а у меня будет предлог развязаться с ней. Социальный уровень, понимаешь, не тот.
Ахмадша сжал кулаки:
— Ну и подлец ты!
— Подлец… — равнодушно согласился Валерка, щуря бесстыдные глаза на проплывшие белые стены Казанского кремля. — Вот бы где ресторанчик-то открыть! — с ухмылкой промолвил он, однако настороженно покосился на Ахмадшу.
— Какие же вы мерзавцы! — сказал тот, задыхаясь от нахлынувшего гнева. — Вы самые настоящие бандиты!
— Бандиты… — по-прежнему миролюбиво подтвердил Валерка. — Но мы аккуратно, так кое-где… Когда на выпивку не хватает… Папахен мой не резиновый. Только по части проповедей неиссякаемый кладезь, к чему я отношусь снисходительно: у всякого свои недостатки!
Валерка придвинулся к Ахмадше и, дохнув на него винным перегаром, продолжал с почти простодушным цинизмом, уверенный в своей неотразимости:
— Не вздумай жаловаться. Отрекусь. Где надо, я пай-мальчик, подающий надежды. На многих произвожу впечатление. А ты мне всегда нравился. Такие в хорошей компании дорого стоят: для девочек приманка и вообще. Оставайся в Казани. Папахен по моей просьбе определит тебя на хорошее местечко. Отшлифуешься и будешь такой же столичный лев, как я. За чертом ехать в какую-то дыру…
Больше Валерка ничего не мог сказать: буровой мастер сунул руку в стоявший рядом пожарный ящик и влепил в рот столичного «льва» целую пригоршню песка. Не успел тот отплеваться, как Ахмадша поднял его, потряс и с силой, дав разрядку накопившейся ярости, бросил о палубу.
— Убью! — пригрозил он обезумевшему от стыда и злобы Валерке и, не обращая внимания на его всполошенных, растерявшихся собутыльников, пошел к трапу.
8
На битумной установке появилось еще несколько громадных «кубов», замурованных в кожухи из огнеупорного кирпича. В шутку их называли «самоварами», и это было действительно похоже, когда они глухо клокотали, сбрасывая клубы белого пара по отводным трубам.
Надя стояла рядом с Пучковой возле карты, напоминавшей пересохший мелкий пруд, и следила за тем, как из «самовара» шел готовый битум. Он лился из широкого горла в канаву, а из канавы — в две смежные карты, и все, что встречалось на его пути — осенние листья, щепки, соломинки, — мгновенно вспыхивало, а лужи дождевой воды закипали и испарялись, усиливая клокотание черной массы. Сероватый, с кислинкой дым поднимался над нею, постепенно окутывая окрестность.
— По-своему красивое зрелище этот кипящий битум! — заметила Надя, очень тоненькая в плотно облегающем ее свитере.
— И адский труд колоть его, когда он застынет, — напомнила Полина Пучкова. Все говорят, что открытые битумные карты — позор для завода, но мы пока не может избавиться от них.
— Вот бы окунуться здесь! — совсем как в прошлый раз Федченко, сказал Юрий Тризна, подходя к подругам. — Сварился бы сразу, точно царь из сказки про Конька-Горбунка. А может, стал бы красавцем…
— Зачем тебе быть красавцем. Ты и так хорош, — сказала Полина.
Юрий, непроизвольно повернувшись, посмотрел на Надю.
— Хочешь понравиться царевне? — Полина усмехнулась. — Заколдована наша царевна Несмеяна.
— Не надо так шутить! — попросила Надя, продолжая грустно и зачарованно глядеть на бурлящее черное озеро.
Юрка смутился, вынул из нагрудного кармана красивую голубую расческу, протянул Полине.
— Из своего полипропилена. Но это проба, баловство, а вот сделали из него детали для турбобуров вместо стальных — тут перспектива бо-ольшая! Уже получили отличные отзывы от буровиков. — Юрка умолчал только, что испытания проводились в бригаде Ахмадши Низамова, хотя Надя и без него знала о том.
— Попробуйте сломать гребенку! — предложил он Пучковой. — Что вы так нерешительно? Не бойтесь: гнется, но не ломается. Выпрямите, и след от изгиба исчезнет совсем. Правда, чудо?
Подошедший Груздев, увидев голубую гребенку в руках Пучковой, улыбнулся Юрию:
— Демонстрируешь? Я в Совете Министров тоже хвастался. Насчет комбинированной пока молчат, но зато дали разрешение на строительство установки уксусной кислоты.
Надя посмотрела на него отчужденно. Полина, почувствовав этот холодок, жалея Груздева и все-таки немножко ревнуя, спросила:
— Еще не надоело вам драться с консерваторами?
«Вот он счастлив. Веселый. Энергичный, — подумала Надя. — Успехи в работе — глубоко личное дело для него. Теперь ему уксусная кислота потребовалась. Столько лишних хлопот!.. А не выполнит цех план по кислоте, и всех работников завода лишат премии».
Груздев, тоже заметивший рассеянную отчужденность любимой девушки и огорченный ею, повернулся к Полине.
— Есть за что драться: сырье для парашютного шелка, который имеет еще свойство пропускать ультрафиолетовые лучи. В рубашке из ацетатного шелка можно загорать.
— Вам это очень нужно? — с неожиданной придирчивостью спросила Надя. — Вы как будто не охотник загорать!
— Конечно, я могу обойтись без такой рубашки. Но вообще… — Преодолев недоумение и даже обиду, Груздев пояснил серьезно: — Мы отстали по химии. Теперь надо наращивать темпы и создавать свои, отечественные методы. Вон как по дизельному топливу вперед вырвались.
— Дизелька? — с капризной усмешечкой передразнила Надя.
— Дизелька, — совсем сбитый с толку, повторил Груздев свое любимое словечко и, подойдя к перилам, окинул взглядом установки, исходящие паром и дымом. — Не очень красиво, но зато тут будущие асфальтовые дороги. — Потом он, натянуто улыбаясь, обратился к молодым людям: — Что вы здесь прогуливаетесь, в таком угаре?
— Мы только на минуточку остановились, но засмотрелись: величественно! — Пучкова кивнула на дымящиеся черные озера.
— Да, пожалуй!..
— А кроме уксусной, что будет строиться нынче на заводе? — спросила Надя, по-женски проницательно угадавшая душевную сумятицу Груздева и польщенная силой своей власти над ним.
— Добьемся разрешения на промышленную установку по полипропилену.
Заметив, как Полина слушает Груздева с гордостью соратника, Надя устыдилась своей нервозной взбалмошности и, радуясь тому, что подружилась с этими людьми, спросила весело:
