Все делается для счастья людей. Вон двор — тенистая роща, окруженная домами. Возле ярких цветников на песочке играют дети. Балконы, как веселые лужайки на горных уступах, и музыка где-то звучит. Нет, дома с распахнутыми створками окон скорее похожи на океанские пароходы, готовые к отплытию. Зеленые уличные аллеи овевают прохожего прохладой и свежестью. Жил бы да жил здесь! Отдыхал после работы, вместе с милой женой нянчил своих малышей, готовил удочки для рыбного похода. Рядом стадион, буйно цветущие по весне общественные фруктовые сады. Дворец культуры. Здесь же могучие заводы — сердце пригородного района, достойного войти в завтрашний коммунистический день.

Человек должен быть счастливым!..

Свияжск, светясь куполами церквей, встает в легкой дымке над широченным разливом Волги, будто сказочный град на море-океане. В прошлом это была крепость — Иван-город, откуда грозный русский царь штурмовал Казань. Теперь примиренно смотрят друг на друга Свияжск и белый Казанский кремль. У подножия кремля малым ручейком текла когда-то речка Казанка, превращенная в настоящий морской залив с многолюдными пляжами и пристанями по берегам, к которым спешат большие суда.

На казанской дамбе Ахмадша случайно встретился с Валеркой Штучкиным, бывшим своим однокурсником. Валерка был весел и щедр, как наследный принц, и, как принца, его окружала пестрая молодежная свита. Одни угодничали перед ним, другие явно побаивались, третьи просто были подчинены культу бесшабашной Валеркиной личности. Встретив Низамова, он сразу объявил его своим пленником и предложил поехать на рыбалку на «папином катере». Ахмадша согласился: ему было все равно куда ехать, лишь бы убить время.

Катер осторожно пробирался среди торчавших из воды верхушек кустарника, стоявшие в воде деревья обозначали путь старой Воложки. Здесь тоже ощущалось дыхание гибнущего на корню леса: тонкий, терпкий запах, похожий на аромат свежего сена. От этого запаха, от горьковатого курения костров на берегу кружилась голова, смутной печалью сжималось сердце.

— Как в тайге! — сказал пожилой капитан катера, щуря на солнце зоркие глаза. — Дымком, говорю, пахнет, как в тайге… Вот, бывало, у нас на Лене…

Новый берег надвигался песчаной грядой, на которой теснились кудрявые липы с густыми кронами, тронутыми осенней прожелтью. Выше на горах, по всему казанскому левобережью, радостно и свежо зеленел сосновый бор, над ним поднимались, словно сизые тучи, могучие столетние великаны. Местами липы расступались, давая выход на берег соснам, змеистые корни которых сбегали к самой воде.

Среди деревьев виднелись крохотные дачки на курьих ножках — сваях, сушились сети, натянутые на колья; нанизанная рядками, вялилась рыба. Женщины, дети, гологрудые мужчины, загорелые, как пираты, суетились у костров и лодок, и от всего этого веяло праздничной полнотой жизни. Девушка в красном платье, черноволосая, тоненькая, похожая на Хаят, помахала вслед катеру бронзовой рукой. Подобрав подол, она вошла в воду и громко рассмеялась, когда набежавшая волна хлестнула ее по коленям.

Купающиеся ребятишки с победными воплями устремились наперерез катеру. Тугие валы взметнулись крутыми гребнями, и детвора с отчаянной лихостью начала, как стая гусей, нырять сквозь них, вскидывая руками и ногами. Вот они, прирожденные волгари!

Молодежь плясала под соснами на светлом песке, пела песни. Красота и прохлада реки, детский смех и женские голоса — все опять напоминало о том, чего навсегда лишился Ахмадша.

Валерка, выпросивший катер у отца, известного архитектора, которого он называл «папахен», лениво развалясь на палубе у патефона, проигрывал дико завывавшие пластинки, а его приятели и их подружки прыгали, кривлялись, точно дикари. Кто они, эти накрашенные девушки и развязные молодые люди в пестрых кофтах? Студенты, служащие или просто лодыри, такие же, как Валерка, папенькины детки? О своей подруге, хрупкой, маленькой, с полудетским лицом, но ярко подведенными глазами и «стильной» стрижкой, Валерка сказал:

— Моя постоянная. Бабеттой зовут.

Не невеста, не жена, а «постоянная». Значит, есть еще и непостоянные, и обоих устраивает такое положение — веселы, беззаботны.

«Может, мне тоже завести любовницу?» — Ахмадша попробовал вообразить, как он пошел бы с ней по этому берегу… Молодая женщина, уже знающая, что такое разгульная жизнь, идет по солнцепеку к воде, босая, в коротком платье, легкая, красивая, доступная. Но ведь она не станет хозяйкой его души?.. Не согреет взаимной нежностью. Нет, даже мысленно не хотел Ахмадша растрачивать себя! Сидел на свернутом канате и, равнодушный к веселью Валеркиной компании, смотрел вдаль: катер выходил на просторы Куйбышевского моря.

«Железно!» — услышал он возглас Валерки и ощутил неловкость: зачем влез в компанию молодых людей, которые живут за счет родителей, а может быть, и темных делишек, поэтому не работают и на работу смотрят как на обузу. Валерка до сих пор числится студентом: поступил в Грозненский нефтяной институт, показалось трудно, неинтересно, перешел в строительный, тоже не понравилось, теперь определился в художественный. Почему? Звание художника нравится? А как насчет таланта? О живописи он сказал: «Реализм свое отжил. Я имею полное право на любую фантазию. Пренебрежение к деталям, которые только отвлекают от главного, дает возможность каждому увидеть в моих картинах то, что ему хочется».

Сидит этот «художник» на мешке с сетями, разбросив длинные ноги, обтянутые узкими брючками, с самодовольной ухмылкой изъясняется обрывками фраз:

— Были в заграничной поездке. Сногсшибательно. Пиккадилли… Трафальгарская площадь. Вечерами — море огней. И девочки стоят на перекрестках, как статуи. К мужчинам сами не пристают: запрещено. Стоят по ранжиру: в центре красотки-шик, подальше — обноски, а на окраинах — шваль дешевая.

«Только это ты и высмотрел там!» — брезгливо подумал Ахмадша.

— А в кабаре «Ночная мельница»… — продолжал Валерка, захлебываясь от удовольствия. — Еще в Театре принца Уэльского представления. Называются «шоу». Какая натура! Железно!

«Будет тебе! — хочется крикнуть комсомольцу Низамову. — Кто тебя выпустил за границу? И кто тебя водил по этим „шоу“?»

— Студентам там лафа — на лекции ходить не обязательно, — продолжает свои воспоминания Валерка. — Везде газоны столетней давности. И, пожалуйста, ходи, где хочешь, ложись, где хочешь. В парках по ночам такое творится!..

Ахмадша вздыхает с облегчением, когда снова заводят патефон. Валерка, подрагивая бедрами, танцует, шаркая ногами по палубе, тесно и грубо обняв свою даму.

Голубая равнина моря, созданного советскими людьми, величаво расстилается вокруг, сливаясь вдали с небом, и только похожее на черный поплавок судно, затерянное на водном просторе, подчеркивает линию горизонта. Чайки кричат, и ветер дышит влагой и запахом рыбы.

— Ты все хандришь, друг любезный? Вот еще Печорин нашелся! — Валерка без церемонии оттолкнул ноги Ахмадши и присел рядом. — Смотри, какую стерлядку капитан раздобыл. Рыбаки тут у острова сети забросили… За сутки, помимо всего прочего, ловят килограммов по пятьдесят красной рыбы. На нее сейчас запрет, они и сбывают по дешевке нашему брату. Так что мы решили рыбалкой себя не утруждать. Смысла нет возиться: капитан из готовой рыбки нам уху сварганит. Смотри, килограмма по два будут.

Валерка легко перегнулся и выбросил из ведра на палубу трех больших стерлядей. Зеленовато-серые, остромордые, похожие на акул со своими угловатыми, стремительно скошенными плавниками, они еще бились, блестя светлыми щитками, которыми были усажены грани их боков и хребтины.

— А это для навара! — хвастался Валерка, вываливая судака, хищно растопырившего широкие плавники.

Ахмадша снова посмотрел изучающим взглядом на долговязого, плечистого парня в клетчатой кофте. Видно, очень сильный, но рыбку предпочитает готовую. Отдыхать приехал… От чего отдыхать? На весенней сессии провалился и сейчас еще не приступил к занятиям. Видно, до старости в студентах ходить будет.