Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Пионерский лагерь раскинулся легкими, светлыми постройками и палатками на солнечных полянах среди больших деревьев.

Мы выступили перед многочисленной детской аудиторией на открытом воздухе и, можно сказать, на славу потрудились, тысячи раз подписав свои фамилии на открытках и просто листках бумаги. Потом, в сопровождении любителей автографов, отправились взглянуть на Чумыш.

Дорожка к нему из лагеря вела среди густого до темноты леса. Но вдруг посветлело. Слева таежная деревенька на косогоре за дремуче заросшим оврагом, — сказочно высматривают крутые тесовые крыши среди еловых пик, — а впереди, в девственно дикой долине, бежит по валунам и гальке широкая говорливая речка Чумыш. Кругом лесистые горы тянутся к небу. Невиданно узкие, хотя и высоченные сибирские ели. Красуются среди них очень стройные, но пышные пихты. Вода без умолку звенит, урчит в круто падающем русле, радуясь величию не тронутой топором тайги.

Но ведь Новокузнецк с его заводами, домнами, шахтами совсем недалеко отсюда, километрах в семидесяти. Не так давно там была такая же тайга… Спасибо строителям! До чего хорошо, просто необходимо иногда, из пыли, дыма и грохота окунуться в зеленую свежесть лесных дебрей, в знобящую прохладу речной струи. Половить пескарей, окуней и хариусов, поохотиться, набрать короб брусники, просто посидеть у реки, слушая ее веселый говор, и с новыми силами за работу.

А работа у металлургов горячая. У доменщиков особенно.

Знакомимся с мастером доменной печи Георгием Яковлевичем Анненковым. Он среднего роста, с твердыми, как бы подсушенными чертами лица. Вдумчивый, серьезный. На КМК уже восемнадцать лет.

— Особенность нашего комбината — постоянство кадров, — говорит он. — Плавка чугуна, конечно, дело не легкое, но текучки у нас нет, народ держится потому, что работают здесь только самые упорные и сильные. Ведь доменная печь — очень сложный агрегат: высокие давления, газ, раскаленный металл. Малейшее нарушение техники смертельно опасно.

Сейчас у печи стоит старший горновой Виталий Порываев, недавно награжденный орденом Трудового Красного Знамени. Буровая машина, очень облегчившая труд доменщиков, пробуривает летку. Оставшуюся перемычку горновые пробивают вручную длинными изогнутыми пиками. Из летки вырывается синее жало огня. Фонтаном бьют во все стороны голубые звезды — раскаленные хлопья графита. И потоком ярко-красной пламенеющей лавы пошел чугун, покатился по канаве, обрушился вниз по желобу, под которым стоит громадная бадья — ковш. До верхних перекрытий корпуса заклубились облака розовато-бурого дыма, в котором вьются, летят голубые звезды — искры чугуна; загорелся остаток шлака в ковше.

Чугун льется с высоты доменного двора в другой ковш, остатки шлака опять вспыхивают. Шум льющегося металла напоминает глухой гул водопада.

Совсем не похоже это на выпуск плавки на мартенах, где сталь льется из печей прямо в ковш белой тугой струей, осыпая все золотым дождем мелких искр, а отсветы играют под крышей цеха, как зарницы.

Кажется, невозможно человеку находиться в такой жаре, где все озарено огнем, но горновые с пиками и черпаками на длинных рукоятках на своем посту. Они берут пробы, меняют направление расплавленной массы в канавах и, наконец, подкатывают электропушку, чтобы зарядом огнеупорной глины с давлением до семи атмосфер закрыть жерло летки. Снопы светящихся брызг, как взрыв, до самого потолка — и летка закрыта. Раскаленное ложе канавы просвечивает словно стекло, шлак на бушующей поверхности ковша темнеет и трескается, по красным трещинам порхают голубые огоньки, создается такое впечатление, что они чуть ли не пушистые. Теперь доменщики начнут готовиться к следующей плавке.

— До девяти выпусков даем за сутки, — говорит Анненков. — А раньше давали не больше семи.

Он угощает нас подсоленной минеральной водой: на литейном дворе дикая жара, хотя все окна раскрыты и сквозняк свободно гуляет по цеху, выталкивая угарный дым. Мы идем на пульт управления, расположенный за печью, и здесь металлурги рассказывают нам о проблемах, стоящих перед коллективом комбината.

Проблемы важные и, конечно, первоочередные! Комбинат с 1964 года строит у себя рельсоотделочный цех, который будет выпускать тяжелые рельсы, длиной двадцать пять метров, то есть в два раза длиннее обычных. Это даст прибыли миллион рублей в год.

В 1966 году подали ходатайство, чтобы вывозить отсюда готовую продукцию, а не слитки, которые на любом другом заводе снова надо разогревать в особых печах при огромной температуре, прежде чем пускать в прокат.

Зачем тратить зря столько сил и средств? Однако даже запланированный рельсоотделочный строится со скрином: мало средств. В феврале 1966 года приезжала специальная комиссия. В ее составе были заместители министров путей сообщения, строительства и черной металлургии. Комиссия изучала вопрос и нашла, что нужно пускать рельсоотделку. И тоже вошла с ходатайством об отпуске девяти миллионов для ускорения строительства. Раз нужно — все равно будет сделано, только досада берет на разные помехи и проволочки!

На КМК коллектив мощный, чувствуется сила рабочего класса, его верность героическим традициям.

Подвиг Александра Матросова был совершен гораздо раньше тремя металлургами из Новокузнецка: в январе 1944 года в одном бою на Волховском направлении они закрыли своими телами амбразуры вражеских дзотов. Это были Леонтий Черемнов, Александр Красилов, Иван Герасименко. Всем им посмертно присвоено звание Героев Советского Союза.

Поэт Николай Тихонов написал «Балладу о трех коммунистах». Многие слышали песню о них Александра Смердова, и Вячеслав Шишков отметил их подвиг в очерке «Россия поднялась во весь рост».

Сейчас звание бригады коммунистического труда имени Героя Советского Союза Черемнова присвоено передовой бригаде молодых монтажников Геннадия Коржавина и бригаде плотников Ивана Фролова, которые в течение десяти месяцев не уступали первенства ни одной бригаде. Такое — при сибирских морозах и лютых буранах — могут совершить люди, действительно достойные быть в бригаде героя!

Когда мы вышли с завода, уже наступил вечер. По улицам, похожим на аллеи, шли толпы гуляющих. И почти все это была молодежь. Красиво одетые девушки, стройные парни. Везде слышался смех. Сквозь ветви высоких развесистых деревьев, придававших сибирскому городу вид южного курорта, светились огни больших домов, ярко освещенные фасады кинотеатров и рабочих клубов. В парках звучала музыка. Юные отцы и матери прогуливались с детишками на руках. Многотысячные ночные смены на заводах и в шахтах работали, а здесь народ отдыхал, набираясь сил для новых свершений.

Когда мы уезжали из этого города, мне показалось, что я покидаю родные места, где снова осталась часть души, которая всегда будет тревожить и напоминать о себе издалека.

1966–1969

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, БАШКИРИЯ!

Башкирия встретила нас в золотом осеннем уборе… Так и горели под лучами солнца желтые, оранжевые, лилово-красные ее леса.

Мы стоим в саду Салавата над рекой Белой и смотрим с крутизны вдаль. Осень в разгаре. Почудила нынче природа вдоволь: жестокие морозы зимой, засуха летом и вот, словно устыдясь, одела землю в яркий шелково-шуршащий наряд. Любуйтесь, люди! А нет того чтобы всегда добром отвечать на людские хлопоты и заботы!

Красавица Белая — здесь ее зовут Агидель — прихотливо изогнулась, обвивая серебряной лентой подножие обрывистой горы, на которой, вся в садах и тенистых аллеях, уютно расположилась Уфа.

Ну, была бы дикая лесистая гора над рекой, плыли бы в жидкой голубизне палевые, с жемчужными каймами облака — и только. А вот стоит белокаменный город, и ажурный мост над водным разливом, и этот сад — все как сказка, как песня труду человека и тебе, Белая-Агидель, и вам, пышные чащи молодых берез, и вам, тополевые рощи, и вам, коренастые, в бронзовом литье, тяжелые дубняки. Богата Башкирия лесами, бархатно-темны ее черноземы и трудолюбивы жители, когда-то обреченные на вымирание.

146
{"b":"203569","o":1}